– Мгу. А до этого каждый день ждал, что ты скажешь – всё, Витя, иди к себе или ещё какие-нибудь слова с этим смыслом. Я не верил, что ты переедешь ко мне. Да и когда переехала, казалось – мне всё это снится.

Часть 2. Так жить нельзя

Соседка – полная, с круглым славным лицом, встретила нас в коридоре.

– Виктор Александрович, как хорошо, что вы переехали наконец. Уж так мне страшно здесь одной, так страшно!

– Что он, руку на вас поднимает?

– На меня – нет, слава Богу, раз только замахнулся. Но сами – того и глади, поубивают друг друга. При вас он не станет безобразничать, – заторопилась она, вглядываясь в мои испуганные глаза, – вы не бойтесь! Пойдёмте, я покажу вам, где столик можно поставить. Вот это мой, а у этой стенки можно, или на общем, у окна, мы стираем здесь, сидим, когда готовим. А можете этот столик занять, от бабы Тани остался, я его заняла, но мне два не надо. Я сейчас уберу свои кастрюли.

– Что вы, Мария Николаевна, зачем в ночь! Утром разберёмся, и окошко я вымою.

– Да его уже десять лет никто не мыл.

– Вот я и вымою на новоселье и занавески повешу, я их покупала на кухню в той квартире, где мы жили.

Витя ушёл на работу, я осмотрелась. Комната показалась уютной. Переставить кое-что и можно жить! Кресло-кровать не складывалось и занимало буквально половину комнаты. Я решила его продать. Странно, в голову не приходило просто выбросить на помойку!

Нарисовала цветными фломастерами несколько объявлений, расклеила на своём квартале. И позвонила женщина!

Мы волокли его вдвоём, и она радовалась, что теперь будет, где спать сыну. И мне досталось пятнадцать рублей, ровно столько, сколько Витя заплатил за него осенью.

Я ещё успела вымыть окна, стояла на столе, вешала яркие Витины шторы, когда он вдруг появился в перерыв.

– Пришёл посмотреть, как у тебя дела. Слезай, сам повешу.

– Я тебя не ждала, смотри, какой у меня переворот! И обеда нет. Откуда ты взялся?

– От моей работы две остановки на метро. Сорок минут туда и обратно и ещё двадцать на обед.

– И ты мотался, когда жил здесь?

– Нет, но к тебе буду мотаться, как ты говоришь. Чем тебе помочь?

– Хорошо бы стол передвинуть, сдвинуть диван, а сюда тумбочку. Но ты же голодный!

– Чайку поставь, я в пять минут всё переставлю, пять на чай, и ещё десять – пообщаться с тобой.

– Сейчас – чай, а обед, когда придёшь. Ты не поздно?

– Около шести.

– Как здорово!

– К сожалению, мы вот-вот переедем в другое здание, оттуда не наездишься.

– Как будет, так и будет. А что твоих соседей не видно?

– Валентина на дежурстве, наверно, а сам – на картошке, тётя Маша сказала, его неделю не будет. Зря ты взялась окна мыть зимой.

– Какая зима, апрель! Они были ужасные.

– Да, я их покрасил, а мытьё отложил до весны.

– Знаешь, я и вправду чувствую себя дома.

– В самом деле? – обрадовался Витя. – Ну, я побежал, у нас ведь режим.

Назавтра всё сверкало. На столе, купленном за пятёрку, крахмальная скатерть, на вытертом складном диванчике «малютка» – крахмальное белое покрывало. Старый палас я протёрла влажной тряпкой, и он благодарно засветился глубоким бордо, как во времена своей молодости. И Витины шторы от стены до стены, сразу на оба окна.

Заглянула Мария Николаевна:

– Ну Светлана, ну деточка! Здесь такое было, такое… Жила старушка, под конец и не вставала уже, померла летом. Комната вся заставлена, лампочка тёмная, а вы – вон какую весёлую люстру повесили!

– Да старая люстра, дешёвая, это пластмасса.

– Надо же, а смотрится, как хрусталь.

Мы ещё разговаривали, когда пришла Валя.

– Здравствуйте, с приездом! Устраиваетесь? Хорошо у вас. Но стиральная машина будет мешать в коридоре. И занавески из кухни уберите, темно от них.

– Что ты, Валентина, и машину они у своих дверей поставили, если и будет мешать, то им самим. И занавески – окно десять лет не мылось, никакого света, а теперь светло и нарядно.

– Нет, тётя Маша, занавески пусть уберут, а машину – Слава приедет, как скажет, так и будет.

– Что твой Слава скажет, что он может путного сказать!

– Машину правда негде ставить, диван не раздвинется. Если и убирать из коридора, то только в кухню, а там и так тесно – вмешалась я.

– Кухню загромождать не дам.

– Ну и пусть стоит, где поставили! – повысила голос Мария Николаевна.

– А занавески уберу, у себя повешу. Гардин ещё нет, когда шторы раздвинуты, с улицы всё, как на ладони, – поспешила я разрядить обстановку.

– Вот и хорошо. Долго здесь жить собираетесь?

– Как получится, особой радости нет, как понимаете.

– Вот вы на время, а мы просили эту комнату, с мужем разошлись, а живём вместе, не по-людски это.

– Валя, я не добивалась, чтобы вам не дали эту комнату. Мы сюда переехали не от хорошей жизни, и будем жить, пока не дадут квартиру или не найдём что-то подходящее. Я думаю, всё будет хорошо.

– Вы думаете? – Она стояла в моих открытых дверях, а тут ушла, только двери не закрыла, и я слышала, как она говорит в коридоре:

– Вот Слава вернётся, узнаете, как здесь хорошо.

И сердце у меня сжалось.

Я раскладывала вещи. Каждую держала в руках, чтобы найти ей место. Коробки выбрасывать не пришлось, я составила их в углу, и в них была сложена вся наша одежда.

Рубашки лежали сверху, аккуратно сложенные, а всё остальное приходилось вынимать, чтобы найти какую-нибудь вещь. Почему-то меня это не раздражало, я непоколебимо верила – мы здесь временно, я потом годами верила в это изо всех сил.

Но в то, что мы с Витей навсегда вместе, я поверила ещё в Соломенной сторожке. И теперь, когда мне попался пакет с его документами, я сложила их в общую папку.

Это была его жизнь до меня. Табель за четвёртый класс со всеми пятёрками, диплом – почти все пятёрки, свидетельство о браке, свидетельство о разводе. Паспорт, военный билет, водительские права. И вдруг – его письмо маме в сорок пятом году, когда он уже почти четыре года её не видел.

Это был просто крик детской души: «Мама, приезжай поскорей, мы с Ликой очень скучаем». Про четвёрку по изложению, и опять: «Мама, приезжай!»

И приписка кого-то из взрослых – «Приезжай, Таня, дети извелись совсем».

Ему тоже не хватало материнской любви. Правда, мне досталось от отца столько любви в раннем детстве, до войны, что хватило на всю жизнь. И ещё я собирала любовь по капле у соседей, у мам своих подруг.

У него, наверно, этого не было. Я долго не могла выпустить письмо из рук. Зачем-то он хранил его при живой матери!

А потом сложила так, как оно было сложено, и вернула в наши общие документы.

Я ждала приезда Славы со страхом. Всегда боялась пьяных, а их почему-то непреодолимо тянуло ко мне. Правда, в доме никто не пил, и двор наш не видел пьяных. И улица – может, потому, что это была еврейская окраина.

На Высших курсах ребята пили здорово, но это были свои, родные пьяницы. Когда они забредали ко мне в поисках женского тепла и понимания, я не пугалась. И не кричала радостно, как вначале:

– Да! Войдите! – А сама выходила за дверь.

Пьяных не впускала:

– Пойди, поспи, потом придёшь, я тебя чаем напою.

Действовало безотказно. Ни крика, ни ругани. Кто приходил за обещанным чаем, а кто-то спрашивал на занятиях:

– Свет, я тебе ничего такого не говорил? Помню, что заходил, а что говорил, не помню.

– Да нет, ничего особенного. Сказал, погаси свитло, гарна ты жинка, только с мужиками больно строга.

– Вот дурак! Ты не сердишься?

– Ну что ты, я большая, всё понимаю.

Вот с чужими не было никакого сладу. Дочка моей давней подруги, у которой я часто останавливалась, когда приезжала в командировки, учила меня:

– Ну что вы так запыхались, Светочка, опять бежали от пьяного на улице? Надо было сказать ему – отвали налево!

– Почему налево?

– Боже мой, все так говорят!

А сейчас такой фрукт будет за стенкой каждый день.

Но ведь Витя рядом, может, ещё обойдётся…

Он приехал ночью, утром мы встретились в коридоре. Был высок и опрятен, ничего отталкивающего.

– Здравствуйте.

– Добрый день. Вы наша новая соседка, Витина хозяйка, очень приятно. Знаете, у нас очень хорошая квартира, тепло невероятно! Стояк видите? Всегда горячий. Конечно, нет ванной и горячей воды, но это можно организовать. Смотрите, вот здесь сложить стенку, поставить ванну, мы с Витей всё сделаем сами, и получится не так дорого. Мне одному не потянуть, а тут бабы вокруг, извините, женщины.

– Знаете, Слава, мы меняем квартиру в Ростове на Москву и, скорее всего, переедем. Денег у нас хватает только на жизнь. Да и дом, Витя говорит, скоро поставят на капитальный ремонт. То ли в будущем году, то ли через год. И у всех у нас будут отдельные квартиры!

– Сказки это, мы про капитальный ремонт десять лет слышим. Не надейтесь, фасад покрасят, лестничные клетки вымажут краской, галочку поставят, и всё.

– Извините, мне пора! – И я побежала на кухню с чайником.

Ничего страшного, тоже будет свой пьяница. Да разве он сможет меня обидеть? А что ссорятся они с Валентиной, ничего удивительного, это же только у нас – люди развелись, а разъехаться не могут.

Нина приехала за ключами. Оглядела сверкающую чистотой комнату:

– Ну у тебя всегда чистота и уют получаются из ничего.

– Приходится. Из «чего» я бы лучше сделала.

– Сделаешь ещё. Плохо, конечно, что нет горячей воды. Но квартира тихая, если все на работе, тебе никто не будет мешать.

– К сожалению, здесь по большей части все дома. Ничего, я умею ладить с людьми.

– А как Витя?

– Витя – вообще! – произнесла я бессмысленную фразу.

Но Нина поняла.

– До сих пор – вообще?

– Да, знаешь.

– Тогда всё в порядке!

Попили чаю, попрощались, обещали звонить друг другу, и я убежала по своим делам.

Вернулась к пяти часам, только вермишель бы сварить к бульону до Витиного прихода.

В прихожей в сплошном дыму тускло светила лампочка, и трое парней в сильном подпитии курили и разговаривали, сдабривая речь отборным матом. Впрочем, что это за речь…

Туалет был открыт, из него несло, как на вокзале. При моём появлении они замолчали на секунду, и под их пристальными взглядами я прошла к себе. Сбросила пальто, проскользнула к плите, поставила кастрюлю на газ. Парни молча следили за мной.

– Генерал, что же ты скрывал, что такая тёлка завелась у тебя в хате?

– Стоп, машина! Это не тёлка, а женщина моего соседа. И не смотрите в ту сторону! – Слышимость была полная.

Потом они заспорили, кто-то упал, а я мучилась, что кастрюля сгорит. Но когда решилась выйти, газ был потушен, пьяные-пьяные, а сообразили. Вермишель варил Витя.

– Не затевай обедов, готовь самое необходимое, будем покупать полуфабрикаты.

Я молчала, отчаянье просто сковывало меня. Витя сел на диван:

– Знаешь, я не имел права жениться на тебе, ничего не могу для тебя сделать.

– Ну что ты говоришь! Мы с тобой закроем дверь, и всё, наша комната – наша крепость!

Я и вправду так думала.

Ночь мы не спали. Витя дважды пытался утихомирить соседей, и я слышала через стенку, свободно пропускающую звук:

– Не сердись, Витя, надо же отметить моё возвращение! Садись с нами! Вовка, достань стакан из серванта, да нет, чистый! Ну почему не будешь? Ты меня уважаешь? Мы же с тобой, как братья! Я понимаю, твоя теперь держит тебя в строгости. Не поддавайся, скрути её в бараний рог, или слабо? Я бы скрутил. Чтобы какая-то баба мешала жить мужику! Какая бы ни была!

И всё это вперемешку с матом. Второй раз уже был один мат, я вздрагивала от грохота за стеной и боялась заснуть, чтобы Витя не проспал на работу. А там падали стулья, возникала громкая перебранка, но вскоре она кончалась ликующим: