Скрючившись от боли, Егор бессильно проводил ее глазами.

Снег опускался ему на лицо и не таял.

Еще один Роанок

– Только представьте себе: поселок полностью оторван от внешнего мира. Строго говоря, туда даже дороги нормальной нет. Настоящий, как это говорят? Медвежий угол? Это первое. Красноярская тайга, дремучий север. Так вот… Всего населения – двадцать восемь человек. Это второе. Почти сплошь старики и старухи с довольно темным прошлым…

– Это третье? Деревня уголовников – такой себе мотивчик…

– Mon Seigneur, не перебивайте меня. Но вы правы, третье вытекает именно из этого факта. Люди с темным прошлым не любят внимания. Из всех сношений с цивилизацией – раз в три месяца закупка провианта, патронов, семян… ну что там еще может понадобиться в Сибири? Они не ходят в гости и не принимают гостей, а со своими проблемами разбираются самостоятельно. Порой довольно радикально.

– Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните…

– Я не закончил.

– Тысяча извинений, Распорядитель. Продолжайте.

– Здесь мы имеем уникальную локацию, до происходящего на которой никому нет дела. Никому, слышите? Ни до чего. Всегда остается возможность, как это говорят? Соскочить.

– Хммм… а если соскочить не получится, то… Правильно ли я вас понимаю?

– О чем и речь. В крайнем случае будет еще один Роанок, так ведь?

– Ну да, ну да… еще один… Впрочем, при таких раскладах Роанок – практически неизбежная финальная точка, мне кажется? Занятно. Действительно занятно.

– …

– …

– И что же вы скажете?

– Лично я не вижу причин сказать нет и потому говорю да. Мне кажется, все мы говорим да. Не так ли?

– Да.

– Да.

– Да…

– В таком случае хочу заверить вас, что вы не разочаруетесь. Это будет… как это говорят… отрыв башки!

* * *

На спуске машину тряхнуло особенно сильно. Голова Виктора, кемарившего у задней двери «буханки», мотнулась и врезалась затылком в стекло. Не больно, но неприятно. Отчаянно зевая, Виктор выполз из вязкого болота дремы прямиком в удушливый, тряский, дребезжащий сочленениями и воняющий соляркой салон. Распрямился, вытянул руки, насколько позволяли потолок и собственный почти двухметровый рост, сбрасывая онемение со спины и шеи. И тут же едва не поплатился за это – «буханка», словно луноход, обманчиво медленно сползающий по изрытому кратерами, пронзенному корнями сосен, вспученному древними валунами склону, ухнула на левый борт.

Как норовистая лошадь, машина сбросила Виктора с жесткого сиденья, отправляя в короткий полет. Чтобы хоть как-то поймать равновесие, он растопырил руки и, уже падая, проснулся окончательно. Перед глазами мелькнуло удивленное лицо Наташи Хаджаевой. Раздался сдавленный писк, и Виктор зарылся лицом в колоссальные холмы Наташиных буферов. Чувствуя, как пылают уши, подался назад, при этом неуклюже облапив не менее колоссальные бедра своей попутчицы. Сгорая от стыда, он вжался в скамейку, стараясь сделаться хоть чуточку меньше. Вдруг колкие Наташины шпильки пролетят мимо?

– Ах, Ко́валь, какой вы, оказывается, пылкий мушшшщина! – с театральной страстью выдохнула Хаджаева. – Напор, ярость! Как в ту ночь, перед Новым годом! Вы помните, Коваль?! Ах, ну скажите, что не забыли!

В глазах ее искрилось озорство без примеси злобы, но все равно Виктор сжался еще сильнее. К тому же говорила Хаджаева достаточно громко, чтобы перекрыть грохот и лязг дьявольской повозки, по недоразумению именующейся автомобилем. Водитель, сухощавый, обугленный на солнце работяга с синими наколками на пальцах, обернулся, выцелил Виктора рыбьими глазами. Стриженная под ноль голова неодобрительно качнулась.

Под хмурым взглядом водителя Виктору в который раз уже стало неловко за свои длинные волосы, собранные в конский хвост, за медную серьгу в левом ухе, за джинсовую куртку с нашивками старых рок-групп. Длинный, нескладный сорокалетний хиппарь с мосластыми руками. «Я бы с таким ростом в баскетбол играл», – при первой встрече буркнул ему водитель, явно намекая, что профессия у Виктора так себе. «Твоей ладонью два арбуза вертеть можно, а не кнопочки на видеокамере щелкать».

– Ах, ну что же вы молчите, Коваль?! Воспользовались беззащитностью одинокой девы, охмурили ее и тут же бросили! Снова! – не унималась Хаджаева. – А как же та ночь, полная страсти и огня?! Неужели она ничего для вас не значит, Коваль?!

Хуже всего, что они и в самом деле чуть не перепихнулись на прошлогоднем новогоднем корпоративе. Долго и самозабвенно целовались в темном коридоре телестудии, словно подростки, шептались и хихикали, тискали друг дружку за задницы. Но когда дошло до дела, и Наташа, разведя полноватые, но стройные ноги, устроилась на диванчике в монтажной, «страсти и огня» не случилось. Какой там любовный пожар! Так, серная головка спички – вспыхнула и погасла. Виктор так и не понял, то ли алкоголь сыграл злую шутку, то ли он психологически не готов оказался. Хаджаева, несмотря на полноту и дурашливость, отбоя не знала от мужиков. Заводила с полоборота любого, независимо от возраста и наличия кольца на пальце. А вот поди ж ты.

К чести Наташи, его постыдный провал она обернула победой, всем и вся растрепав про «нечто невероятное», что сотворил с ней Виктор. «У меня такого никогда не было!» – томно закатывая глаза, говорила Наташа, не вдаваясь, впрочем, в подробности. И девочки из отдела новостей, девочки из бухгалтерии и даже девочки из техперсонала завистливо вздыхали и стреляли в Виктора игривыми глазками. А мужики одобрительно хлопали по спине и называли кобелиной.

– Ах, Коваль, что же вы со мной делаете! Прямо взглядом пожираете!

– Ну, вы еще пососитесь тут!

Из-за кучи стоящих друг на дружке кофров с оборудованием поднялась всклокоченная голова, сияющая тонзурой плеши. Следом показалось мятое лицо на фоне мятой голубой рубашки с потемневшим от грязи воротничком. Из нагрудного кармана мятое существо извлекло мятую пачку «Петра» и развязно бросило назад:

– Шеф, я в салоне подымлю?

Борис Алексеевич Морозов, главный оператор красноярского ГТРК. Сонное оцепенение сползало, как шкура со змеи во время линьки, Виктор вдруг понял, что начисто заспал все на свете, включая старшего коллегу. Вот ведь дерьмо какое. Как будто мало жары, тряски, слепней, быдловатого водителя, язвительной Хаджаевой, так еще вечно всем недовольный Морозов в напарниках. Навалилась головная боль. Виктор потер виски, но легче не стало. Водитель неопределенно махнул Морозову рукой. Сам он курил, никого не стесняясь, справедливо полагая себя хозяином единственного автотранспорта, готового рвануть к черту на кулички. Не нравится? Иди ищи другого. Не нашел? Тогда терпи вонючий сигаретный дым, двусмысленные ухмылки и сальные шуточки.

– Борис Алексеевич, вы такой невоспитанный! – проворковала Наташа.

– А ты шаболда, – вместе с дымом сипло выдохнул Морозов.

– Хамло.

– Дура.

Виктор старательно закашлялся, пытаясь остановить зарождающиеся прения, но куда там! Пикировка ведущей журналистки ГТРК «Красноярск» с главным оператором напоминала взаимные укоры старой супружеской пары и была столь же вечна и незыблема.

– Быдло.

– Истеричка.

– Амба! – каркнул водитель, к явному облегчению Виктора. – Приехали. Выгружайтесь.

С адским скрипом «буханка» затормозила посреди поляны, со всех сторон сдавленной дремучим лесом. Яркое солнце выжигало тени, но даже сквозь заляпанное грязью окно Виктор видел: стоит развести хвойные лапы руками – и пропадешь в странном сумрачном мире среди бурелома, муравейников и высоченных кедров. Мимо протиснулась Наташа, ловко спрыгнула с подножки, бросив напоследок:

– Импотент!

Пробираясь следом, Виктор краснел, не зная, радоваться, что заслуженный укол достался не ему, или удивляться, откуда Наташе известны такие интимные факты о Морозове. Путаясь в собственных ногах, запинаясь о ремни кофров, он наконец выскочил в душный июльский зной, напитанный ароматом выжженного солнцем травостоя. После солярно-табачного духа салона запах природы, самой жизни, опьянял не хуже водки. Впрочем, о водке в такую жару думать не хотелось. О пиве в ледяной запотевшей банке – это да. В крайнем случае о квасе из желтой бочки, и чтобы всенепременно в стеклянной полулитровой кружке. Таких бочек да с такими кружками уже давно не водилось, но разве мечте прикажешь?

– Виталик, простите, а где же поселок?

Наташа расчетливо крутанулась, взметнув подол платья на самую границу приличия. Водитель – «Виталик, значит», – вяло подумал Виктор, – явственно дернул кадыком.

– Дальше не поеду, Натальпетровна, извините. Они ж отбитые напрочь, сектанты эти. Даже для моей ласточки дорога тяжелая, а они там деревьев навалили, камней всяких и прочей хе… – Он стушевался под прямым взглядом Хаджаевой и исправился на ходу: – Не проехать, короче. Но пешком минут за двадцать доберетесь. С такими-то…

Он, похоже, хотел что-то добавить про молодые сильные ноги Хаджаевой (по крайней мере, на них залип его похотливый взгляд), однако не решился. Когда было нужно, Хаджаева умела разделять работу и флирт. А если кто-то своевременно не понимал этого, то рисковал познакомиться с Наташей-фурией, злобной стервозиной, способной уничтожить одним словом.

Зевая и потягиваясь, из салона выполз напоминающий мятый комок туалетной бумаги Борис Алексеевич. Сплюнул добитую почти до фильтра сигарету под ноги, но в присутствии Наташи все же поспешил затереть окурок каблуком. С лицом, впитавшим всю скорбь подлунного мира, Борис Алексеевич принялся выгружать из «буханки» сумки с оборудованием и передавать их Виктору. Хаджаева тем временем рассчиталась с водителем, передав в грубые, пропитанные машинной грязью руки две яркие пятитысячные купюры. Виктор поймал себя на мысли, что завидует бесхитростному труду Виталика. Привез-отвез, деньги на руки. А Виктору за них еще пахать и пахать. Да и там надежда на премию умирает последней.

Взревела и, испортив воздух выхлопными газами, отчалила «буханка», оставив трех бесконечно городских людей посреди дикого малознакомого мира. Гудели отяжелевшие шмели. Под сенью леса перекликались невидимые птицы. Плыл дрожащим маревом разогретый июльский воздух.

Лямки тяжеленных кофров врезались в плечи, по одной на каждое, и еще одна, поуже, впивалась в шею, в самый загривок. Пот проступал на коже росой, скатывался в глаза, темными кругами собирался под мышками. Пока еще не сдавался только Наташин дезодорант, но и тот держался из последних сил. Хорошо хоть репеллент, которым Хаджаева щедро залила себя и спутников, держал на расстоянии озверевших слепней. Они носились кругами, могли сдуру врезаться в лоб или руку, но укусить не пытались.

– Напомните, за каким хреном мы сюда приехали? – с предсмертным сопением пробормотал Морозов.

– Об этом, дорогой вы наш коллега, подробно говорили на вчерашней планерке.

– Я спал, – честно и даже с вызовом бросил Морозов. – Помню только про премию и сверхурочные, а снимать – какая, хрен, разница? Не под водой же и не в космосе.

На удушливом пекле не спасал даже веющий от леса прохладный ветерок. Виктор и сам ощущал себя проспавшим планерку. Мысли путались, скакали, растекались, словно мороженое на раскаленном асфальте. Что-то про деревню, про секту родом из девяностых. А вот про премию он не помнил совершенно, но, по всему видать, богато обещали, раз сам Морозов на дело вышел.

– Кришна всеблагой, что я натворила в прошлой жизни?! За что мне вот это вот все?! Ладно, Борис «проспавший-не-только-планерку-но-и-всю-дорогу» Алексеевич, специально для вас. Официального названия у нашего пункта назначения нет, потому что его официально и не существует. Даже на карты не нанесен. Но сами себя они именуют «Оплот дней последних»…