Агентурный псевдоним Канарис (страница 3)
С этими словами Егор Фомич прошаркал мимо меня в коридор и принялся рыться в каком-то шкафу. Я же огляделся. На мгновение мне стало стыдно за свою страну. Дед жил в той еще помойке. Про то, что везде была пыль и грязь я молчу. В квартире, похоже, с полвека не делался ремонт. Обои настолько выгорели, что уже не угадывался изначальный рисунок. Окна, сплошь покрытые уличной грязью, мылись, похоже, лишь проливными дождями. В комнате не было ни телевизора, ни магнитофона, ни банального радио. На потолке вместо люстры висела простая лампочка. Конечно, можно было предположить, что убираться самостоятельно дед давно уже не может. Но ведь у нас есть социальные службы. Есть приличные пансионаты для престарелых, бывшие госдачи, которые, хоть и перешли на новые коммерческие рельсы, но своего смысла не утратили. Неужели старый разведчик, полжизни положивший на благо родины, в которой, по сути, до войны и не жил, не заслужил приличного к себе обращения? Я уже молчу о том, что этот человек, много лет работая под прикрытием в Абвере, совершил немыслимое, а его подвиг спрятали от всего мира на семь десятилетий, а когда рассекретили, не удосужились поинтересоваться, а жив ли этот забытый герой страны советов?
Я решил абстрагироваться от удручающей картины тотальной нищеты и пялился в грязное окно в ожидании собеседника. Старика не было еще с минуту, но затем шаркающие шаги вновь послышались за моей спиной. Я хотел было обернуться и предложить деду свою помощь, но мне в затылок уперлось что-то твердое и холодное. Я замер на месте.
– Прошу вас, без резких движений, – спокойно сказал Канарис. – На кого работаем?
Я не сразу сообразил, что мне в затылок упирается дуло пистолета и начал оборачиваться, чисто инстинктивно, и тут же получил оглушительный удар в висок. Сначала раздался звон, в глазах потемнело, затем пошли яркие разноцветные круги перед глазами. Начало сильно мутить. Я постарался подняться, но не чувствовал ног. Хотел потереть раскалывающуюся голову руками, но не мог ими пошевелить. Глаза открыть тоже не получалось. Было такое чувство, будто мое тело уже не совсем мое. Я в нем есть, но управлять им не в состоянии. Мысли тоже путались. В раскалывающейся на части голове, они не хотели ни формироваться в слова и предложения, ни дать мне подсказку, что же все-таки происходит. Я потерял чувство времени, пространства и даже не помнил, как оказался в таком положении. Странное чувство. Повторять такое точно не захочется.
Глава 4
Очнулся я от вылитой на голову холодной воды и обнаружил себя на стуле в другой комнате, связанным по рукам и ногам. Интересно, как этот немощный старик дотащил меня сюда? Во мне же, без малого, центнер. В глаза светила лампа, заставляя щуриться и вызывая мучительные приступы головной боли.
– Очнулся? – довольно участливо спросил бывший разведчик.
Я кивнул головой и тут же пожалел об этом. От боли в глазах снова потемнело, комната поплыла перед глазами, и я был готов опять провалиться в небытие. Помогла ватка с нашатырем, которую дед подсунул мне под нос.
– Ну давай, очухивайся, – приказал дед. – Повторю вопрос. На кого работаешь?
– В редакции я работаю, – выдавил я из себя, отворачиваясь от вонючей ватки. – Журналист я.
– Назвался Зильбером, а ни пароля, ни отзыва не знаешь, – сказал старик. – Получается, вы моего связного взяли, да не все выпытали. Кто ты? – повторил он грозно. Я вновь почувствовал что-то холодное у виска.
– Егор Фомич, я же представился. Зильбер я, Яков Васильевич.
– Допустим. Год и место рождения.
– Восемнадцатое мая, тысяча девятьсот семьдесят восьмого. Москва.
Старик засмеялся.
– Под дурачка косишь? – спросил он, продолжая веселиться. – Или это я слишком сильно тебя приложил?
– Егор Фомич, я ничего не понимаю, – взмолился я, начиная понимать, что у вооруженного старика какие-то проблемы с головой. – Вы же меня сами пригласили. Помните? Я с вами вчера по телефону разговаривал. Мы договорились о встрече. Я не знаю ни про какие пароли или отзывы. Я работаю журналистом в журнале. Пришел брать у вас интервью.
– А работой моей, зачем интересовался? – не унимался дед. – Ты мне Ваньку не валяй, гаденыш! На кого работаешь?
Я закрыл глаза, стараясь унять нарастающую боль в голове, но тут же открыл их от испуга, услышав сухой металлический щелчок. Дед взвел курок у самого моего уха.
– Даю тебе три секунды. Явка моя провалена, мне итак уходить. Так что шлепну тебя прямо тут и ищи потом ветра в поле.
– Егор Фомич, миленький. Я правда не понимаю о чем вы толкуете, – чуть не рыдая, выдавил я. Страх за собственную жизнь подстегивал говорить быстро, не разбирая слов и фактов.
– Раз!
– Егор Фомич! Будьте благоразумны! Очнитесь! Я же свой, советский!
– Советский говоришь? А откуда у тебя аппаратура иностранная?
Канарис сунул мне под нос мой же мобильник с яблоком на задней крышке и надписями на иностранном языке.
– У нас таких не делают, – задумчиво протянул дед, разглядывая мой айфон. – Англичанин? Американец? Немец? Говори, собака! Два!
– Русский я! Русский, свой Я, СОВЕТСКИЙ!
Я уже не знал, как успокоить обезумевшего деда.
– Зильбер? – хмыкнул старик. – Какой же ты русский?
– Еврей! Еврей! – истошно вопил я. – Только русский еврей! Родился в Москве. Мама моя в Москве родилась. А папа в Ленинграде. После войны перебрался в Москву с семьей. Блокадник он. Дитя блокадного Ленинграда!
– Что-то у тебя, еврей русский, совсем ум за разум зашел. Ленинград только в кольцо взяли, – сказал Канарис и впервые за весь допрос встал передо мной, загородив яркий свет и приставив ко моему лбу пистолет. – Три…
– Стойте! Стойте! – задыхался я. – Все скажу! Только не стреляйте. Не стреляйте!
Я уже понял, что у старика выпали из жизни последние семьдесят пять лет. Он все еще был на задании в Германии. Он все еще адъютант адмирала Канариса и служит Великому Рейху верой и правдой. И, что хуже всего, он все еще русский разведчик, чье задание под угрозой.
– Говори.
Я сам не понял, как выдавил из себя:
– Я знаю о вас все, Егор Фомич. Даже то, что вы сами еще не знаете. Только не стреляйте, пожалуйста! Каждое свое слово я смогу доказать. Вы все сами поймете. Вам станет легче, и мы все уладим мирно.
– Ну, давай, удиви меня, русский еврей Зильбер.
– Вы советский разведчик. Оперативный псевдоним «Канарис». Служили под прикрытием в Абвере, под началом начальника внешней разведки третьего Рейха, адмирала Вильгельма Канариса. Вы, собственно, его и завербовали, отсюда ваш псевдоним. Вы прошли всю вторую Мировую Войну и застали начало холодной войны в качестве сотрудника Советского посольства в ГДР. Вернулись в Москву в пятьдесят третьем. Вы долго преподавали в академии генштаба. Затем вас перевели на преподавательскую работу в ГРУ, где вы и проработали вплоть до развала Советского Союза. Ушли в отставку, когда в стране был полный бардак и беспредел, но все же вынесли все тяготы и лишения нового времени. Вы герой Советского Союза, Макаров Егор Фомич. Материалы по вам и другим разведчикам вчера опубликовали в открытом доступе. Вас наградили, Егор Фомич. Вы Герой. Вы прошли ад, и никто до вчерашнего дня не знал об этом! Вы герой! Герой! Сейчас две тысячи двадцатый год! Почти четверть нового века прошла, а о вас только вспомнили. А, ведь, вы настоящий герой!
Я тут внезапно осознал, что говорю истинную правду. Говорю её искренне, и не кривя душой. Впервые в жизни, перед лицом смерти, я задумался о судьбе тех, кто ковал для меня победу в Отечественной Войне. Я впервые осознал, что это не абстрактные ветераны с гвоздиками, слоняющиеся по красной площади раз в году, а живые люди. Легенды! Матросовы, Космодемьянские, Ватутины, Покрышкины, Кожедубы, Маринеско… Люди с большой буквы. Люди, благодаря которым я вчера пил пиво и спокойно курил возле бара. Люди, благодаря которым я вообще на свет появился.
Я взглянул на убого обставленную квартиру Героя Советского Союза и у меня на глаза выступили слезы. Взрослый, седеющий мужик с пивным пузиком и притупившимся чувством человечности, сидел перед вооруженным ветераном, рисковавшим своей жизнью на протяжении семнадцати лет, и плакал. Я не знал, как смотреть в глаза старику. Что я мог сказать ему в свое оправдание? Как вообще можно оправдать предательство, которое общество совершило по отношению к таким, как он? Сколько таких героев встречают свою смерть в нищете? Сколько таких победителей уже умерло, не дождавшись от общества признания? Что они чувствуют, глядя на зигающих подростков в Европе?
Я понял одну простую истину – нет нам оправдания. Не страна их предала, а мы все.
Глава 5
Мы ютились за маленьким обеденным столом на кухне. Шел первый час ночи. Перед нами стояла пустая бутылка «Столичной». Закалка разведчика позволила ему пить наравне со мной, а если учесть мою травму головы, то еще и выглядеть бодрее.
Егора Фомича отпустило только после того, как я предложил ему посмотреть на даты газет и журналов, которых в его захламленной квартире было с избытком. Как оказалось, в годы его работы под прикрытием, у него действительно был связной с фамилией Зильбер. Вернее, на тот момент, фамилию связной носил немецкую, но вербовавший его Ганс Граубер, знал его истинное имя. У них была своя система пароль – отзыв для работы с агентурой. Если Канарис спрашивал агента, посланного Зильбером о своей рукописи, человек Зильбера должен был отвечать, что рукопись ушла в печать. Если отзыв был иным, явка считалась проваленной.
Вчерашний наш разговор, по всей видимости, разворошил страшное прошлое разведчика и разум бедного старика на время помутился. Когда Егор Фомич понял, что натворил, на него было больно смотреть. Ветеран осунулся, посерел и выглядел, как узник концлагеря. Он развязал меня и сам обработал разбитую голову. Затем он предложил вызвать скорую помощь и полицию.
Я не мог злиться на него. Вместо полиции я предложил разговор по душам. Дед все понял и, молча, достал из своих закромов бутылку водки и наспех собрал на стол, чего бог послал. Всевышний послал не густо, два помидора, огурец и кусочек сала с бородинским хлебом. На ветеранскую пенсию оплачивать счета за столичную трешку было делом проблематичным, поэтому в холодильнике у Егора Фомича было шаром покати. Я сбегал в ближайший супермаркет и забил холодильник разведчика продуктами с запасом на несколько дней.
Мы выпили. Закусили. Разговорились. Оказалось, что такие помутнения рассудка посещали ветерана и раньше. Просто не так остро. Местные социальные службы по причине неустойчивой психики разведчика, отказались его курировать, откупившись компенсацией к его пенсии. Шестьсот сорок два рубля. Продукты пенсионеру по доброте душевной таскала соседка, Клавдия Ивановна. Тоже пенсионерка.
– Не будь ее, – признался Егор Фомич, – скорее всего заглулся бы, еще лет семь назад.
Он рассказал мне о том, как тяжело давался ему его хлеб в годы службы. Как трудно было оставаться под прикрытием, ведь для этого ему приходилось соответствовать стандартам партии, исполнять свой воинский долг в полной мере. Конечно, польза от его разведывательной деятельности во много крат превосходила злодеяния, которые ему и его окружению приходилось творить по указке начальства. Но как можно было ставить на разные чаши весов работу, пусть и во благо Родины, и жизни, ни в чем не повинных, людей и при этом оставаться в здравом уме? Я лично не мог представить себя на его месте.
Конечно, в его работе было и много хороших моментов. Например, когда, завербованный им, адмирал Канарис осознал, что Германия катится в пропасть, он активно включился в работу по свержению Адольфа Гитлера. Начальник Абвера был участником нескольких заговоров против руководства третьего Рейха. Естественно, для такой работы он подключал и своих подчиненных, в том числе и Егора Фомича. Вместе им удалось переправить в безопасную Европу по меньшей мере пятьсот евреев под видом агентуры.
– Пять сотен спасенных жизней, – подвел я итог рассказу старика.
– Против сотен тысяч, замученных в концентрационных лагерях, – горько сказал разведчик и разлил остатки беленькой по рюмкам. – Такова цена моей легенды и моих донесений в ставку.
Выпили. Помолчали.
– Как же вы вынесли все это? – недоумевал я вслух. – Эта работа не под силу простому человеку. Нет такой психики, которая могла бы это сдюжить.
– Так я и не сдюжил, – ответил разведчик. – Забыл, как я тебя пристрелить хотел, Зильбер?