– Они разводятся. Эгоисты! Им плевать, что я чувствую! – бормотала Светка, сидя на стуле и нервно покусывая кончик карандаша. Казалось, она вот-вот прикончит все карандаши своими крепкими зубами. – Это конец…

Тогда я в первый и последний раз вслух высказала то, что чувствовала долгие годы:

– Дура ты, Светка. Родители у тебя оба живы? Живы. И сейчас тебе важнее свое счастье, чем их. Какой это конец света?! Ну, будете вы жить в разных квартирах, тебя что, от этого любить меньше станут?! Лучше бы ты ценила то, что они есть, в браке или нет.

Светка и выругаться не успела, как начался урок и я села за парту. Она не сводила с меня глаз все сорок пять минут и выдернула из толпы одноклассников на перемене.

– А ты не подумала, что кто‐то из них заведет новую семью? Что они действительно разлюбят меня?! – выплюнула она мне в лицо.

Я молчала. Нет, об этом я не подумала. И все же мне и сейчас хотелось бы знать, что отец жив, пусть и не любит меня больше. Из-за нехватки мужского внимания я стала сама не своя. Пыталась принарядиться, но, как только парни решались со мной познакомиться, ретировалась. Все было не то, и я сама не понимала, чего именно от них хочу. Иногда мне казалось, что я готова броситься на шею первому встречному, лишь бы он держал меня в объятиях и защищал от всех напастей. А потом разум брал верх над подростковыми гормонами, и я куталась в мешковатые вещи, стараясь казаться незаметной.

– У меня сейчас ноги отвалятся … – пыхтела Милена.

Мы уже полтора часа ехали по ухабистым дорогам, покинув пределы деревни. В наших местах повсюду росли ивы, высокие клены, тополя и другие деревья с пышными кронами. В этом же селе в ряд стояли одни лишь тонкие березы, склонившиеся так, словно всей семьей оплакивали общее горе и нашептывали предостережения шелестом листвы.

– Нытик, – фыркнула Аня. – Это ведь ты настояла на поездке, мы с Гайкой вообще собирались весь день отрабатывать искусство макияжа, точнее грима, и актерское мастерство!

– Как можно променять путешествие по заброшенному селу на всю эту… фигню? – сморщилась Милена.

– Вообще‐то, я хочу стать актрисой, и тебе это известно, – не скрывая обиды, ответила Аня.

– Девочки, кажется, надвигаются тучи… – отвлекла их от спора я.

– А я говорил, надо было на тракторе ехать! – буркнул издали Андрей.

– Ага, чтобы перепугать не только живых, но и мертвых. Они оглохнут от его выхлопа! – усмехнулся Вован.

Сейчас наш путь лежал через холмы. По подсчету Андрея, оставалось минут двадцать, и я, не признаваясь вслух, реально боялась, что у меня откажут ноги. Небо над нами было светло-голубым, однако сзади нас нагоняла темная, почти черная туча. Ничего хорошего это не предвещало. Как мы будем выбираться из этого забытого богом села по грязевым морям – вопрос.

– Это еще кто? – спросила Аня.

Мы дружно обернулись. Сзади медленно ехала машина, водитель явно переживал за состояние подвески. Немудрено, дорога вся в колдобинах, отсюда можно уехать без днища.

– Двигайтесь, ну же! – поторопила я.

Мы ехали прямо посередине и теперь выстроились друг за другом по правую сторону. К нашему удивлению, машина притормозила. Медленно опустилось тонированное стекло, и, увидев лицо водителя, я чуть не грохнулась.

– Подвезти? – спросил Степа, который сидел на пассажирском.

Его светлые волосы и глаза оттеняло ярко-голубое поло. Алик, он же урод Красильников, был одет в широкую черную футболку, которая углубляла цвет его изумрудных глаз.

– Да мы не… – собрался ответить Андрей и тотчас обернулся.

Прямо за машиной Алика ехал пикап Добрыденя.

– Закидывайте велосипеды! – кивнул Степа в направлении Мишиной машины.

И чего это они без своей женской группы поддержки? Ах, точно. Тут‐то я и заметила Кристину в пикапе. А вот Ульяны не было.

– Как‐нибудь сами, – фыркнула Милена и закрутила педали.

Мы с Аней последовали ее примеру, а эти двое… предателей действительно закинули велосипеды в открытый багажник и уселись в машину Красильникова.

– Чтоб им пусто было! – снова буркнула Милена.

– Аглай, а вы с Аликом встречались после того случая с лошадью? – поинтересовалась Аня.

– Упаси боже. Я и сегодня не надеялась его встретить.

Машины обогнали нас, и, конечно, Алик прожег меня взглядом, а затем так газанул, что вся пыль полетела нам в глаза.

– Идиот…

– Тебе не кажется, что он уделяет твоей персоне слишком много внимания? – деликатно спросила Аня, стараясь не смотреть мне в глаза.

– Воронцова, еще что‐нибудь в этом духе, и уже никакая Ведьмина мазь тебе не поможет, – рассмеялась я и дала деру.

Минут через десять, когда машин и след простыл, мы увидели почерневшие, разрушенные дома. На Сорокиной горе когда‐то жили цыгане, но после того, как в тысяча девятьсот шестьдесят первом году по селу прошелся смерч (наиредчайшее явление в этих краях), табор перебрался в другое место. И тогда некий мимо проезжавший Сорокин решил отстроить целое село. Он собрал бригаду мужчин, у которых не осталось домов после смерча и ввиду других обстоятельств, и общими силами они возвели целую деревню.

– Кажется, все вон там, – задумчиво произнесла Милена.

Ее слова подтвердились – перед самым уцелевшим домом припарковались знакомые машины. Дело в том, что спустя сорок лет смерч прошелся по селу во второй раз, что навевало на мысли о проклятой земле, ведь стихия затрагивала исключительно Сорокину Гору. Большинство семей к тому времени перекочевали в Курск, кто‐то в другие города, а кто‐то в нашу деревню.

У дома перед нами, единственного, еще остались крыша и стены, даже в одном окне сохранились стекла. Я знала, что смерч унес жизнь многих людей, и было как‐то не по себе осознавать, что… возможно, мы первые, кто тревожит покой этих мест. Дома здесь когда‐то были красивые, расписные, с яркими ставнями, однако теперь мы видели лишь развалины и запущенные сады вокруг. Было трудно пробираться сквозь высокую, густо разросшуюся траву.

– Напомни, что мы здесь делаем? – нервно спросила я у Милены.

– Мы… ищем приключений! – ехидно улыбнулась она и спрыгнула с велосипеда.

Оставив своих механических друзей, мы вошли в дом. Я заметила, что Кристина с Женей остались в машине, сводная сестра Красильникова с недовольным лицом раскуривала сигарету.

– Наверное, такой цаце негоже ступать в такие руины… – подметила Анька.

Внутри дом хорошо сохранился. Как и в любом другом деревенском доме, нас встретили сенцы, уставленные гигантскими сундуками и чемоданами из натуральной кожи. Сундуки у деревенских жителей считались предметом сакральным и стоили довольно дорого. В них прятали ценные вещи, украшения, приданое, посуду или что‐то очень близкое сердцу. Дальше стояла длинная скамья, а за ней располагалась дверь, ведущая в кухню. Мы шли на цыпочках, словно боялись быть пойманными непонятно кем.

Я глубоко вдохнула аромат старого опустевшего дома. Удивительно, ведь каких‐то десять лет назад здесь царила жизнь! Воображение рисовало картины домашнего быта покинувшей его семьи.

Парни уже вовсю обшаривали кухонные ящики, даже заглянули в печку, но не смогли вскрыть сундуки. Пока.

– Здесь, кажется, жили дети. – Аня указала на две маленькие кроватки в большой комнате. На них не было перин, но лежали мягкие игрушки. Жутковатые пыльные одноглазые игрушки.

– Долго же вы! – так громко сказанул Андрей, что мы подпрыгнули.

– Чего шумишь? – спросила Милена.

– А кто нас услышит? Духи? – хохотнул Андрей и пошел осматривать шкаф.

На полу валялись осколки выбитых окон и несколько деревяшек, упавших с обветшалого потолка. Наверняка смерч похозяйничал и здесь. Я только надеялась, что к тому времени семья успела покинуть село. Подойдя к комоду, покрытому изодранной грязной красной скатертью, я увидела рамки с черно-белыми фото. На одном мужчина держит на плечах двух маленьких дочерей. На втором он же обнимает красивую невесту. На третьем лишь его портрет: густые черные брови, такие же усы, проницательный взгляд исподлобья. А рядом я заметила наградной лист в рамочке: «Федорищев Петр Иванович»…

Я отшатнулась.

– Гайка? – подошла Аня. – Ты чего?

Милена тут же взяла в руки фото.

– Красивый мужчина.

– Был, – выдавила я.

– С чего ты взяла, что он умер?

– Прочтите. – Я протянула им наградной лист.

Девочки прочли и уставились на меня в недоумении.

– Петр Иванович. Ни о чем не говорит?

– А должно? – покосилась Милена, еще раз обегая взглядом фото.

– Господи, память у вас, как у рыб, – фыркнула я.

– Так объясни…

– Аглая?

Я вздрогнула, услышав голос Алика за спиной.

– Что?

Он явно хотел что‐то сказать, но тут объявился Степа и хлопнул его по плечу.

– Ну что, на второй этаж?

– Здесь есть второй этаж? – в ужасе спросила Аня и подняла глаза.

Потолок наполовину обвалился.

– Пойдем, – зачем‐то согласилась я.

Наверное, испугалась, что, если Степа уйдет, Алик все же продолжит говорить…

– Эх, Гайка, ты всегда была бесстрашной! – заявил Степан.

– Ага, – кивнули девочки и разразились смехом. Уж они‐то все мои грешки знали.

Алик нахмурился, проводил нас взглядом и ушел в кухню. Мы со Степой осторожно поднялись по лестнице, которую сначала и не приметили. Она скрывалась за потертой шторкой в сенцах. На втором этаже стояла большая двуспальная кровать и из‐за плотно закрытых ставен было так темно, хоть глаз коли.

– Давай руку, – предложил Степа.

Жест доброй воли от Кузнецова меня удивил, но я все же не стала придуриваться и взяла его за руку. Здесь действительно можно было наткнуться на что‐нибудь. Мы медленно пробирались к середине. Я заметила на тумбочке две свечи. Одна согнулась пополам от жары, а воск от второй стек на стол и так и застыл. Половицы под нами скрипели так, что резало уши, а ведь мы на них еле наступали.

– Наверное, надо было сюда подняться кому‐то из девчонок, а не мне, – посетовал Степа.

Его ладонь стала влажной, и он был абсолютно прав. Под его весом пол стонал.

– Господи, спаси, сохрани и помилуй! – вдруг закричал Степа.

Я так перепугалась, что вырвала руку и в панике осмотрелась. Поняв, что привело в шок этого здоровенного парня, я завизжала во все горло. На кровати, рядом с которой мы стояли, лежал полуистлевший труп.

– Гайка! Степа! – кричали снизу ребята.

А я продолжала визжать, пятясь назад. Степа зажал мне рот ладонью, словно боялся, что я сейчас разбужу скелет с остатками плоти. Удивительно, но в комнате не чувствовался смрад разложения.

– Бежим, Алька! – только и успел сказать Степа.

Прямо под его ногой провалилась половица, а затем пол вообще «пошел по швам» и мы с Кузнецовым полетели вниз. Дальше – темнота.

4 июля, вечер

– Аглая! Аглая!

Мое имя звучало где‐то вдали, приглушенно. Я открыла глаза и несколько раз моргнула. Фокус восстановился, звуки стали громче, а боль – нестерпимой.

– Слава богу! – вздохнула Аня.

Мы со Степой лежали на полу, вернее на обвалившихся досках, продолжая держаться за руки. Наши взгляды встретились, и мы одновременно отдернули свои конечности. Степа встал так, словно и вовсе не падал с высоты второго этажа, и отряхнулся от паутины. Я разразилась приступом кашля. Тут ко мне подлетели Вова и Алик, оба протянули руки, чтобы помочь подняться.

– Ты в порядке? – спросили они в один голос.

– Что‐то у меня в ушах и глазах двоится… – прокряхтела я.

Отдав предпочтение Вове, я протянула обе руки ему. Как‐то неловко было касаться Красильникова, а вот Вовка был мне, можно сказать, братом.

– Гайка, что стряслось? – хлопотали Аня с Миленой, отбирая меня у Вовы.

– Там… – Я даже не знала, как правильно объяснить увиденное.

– Труп, – закончил за меня Степа.