Но я не такая девочка. Я знаю, что защищать меня некому. Вот сейчас Грин конкретно сказал, что защищает не меня, а просто воздает по заслугам козликам, чтоб они не стали настоящими козлами. А до меня вообще никому нет дела. Я даже не представляю, что я делала бы, случись беда. Маме я бы точно не рассказала, потому что она меня бы и обвинила. Все. Разве только Булочка?! Но она могла бы только посочувствовать. Чем может помочь такая же, как я, ненужная дочь?

Ее родители гордятся тем, что они многодетные. Но только Булочка родная, а остальные трое – приемные, за которых они получают зарплату. Помимо этого, они выбивают все возможные льготы и пособия и на людях напяливают счастливые лица. А на самом деле дети для них просто средство выжить. И при этом не работать. Как же – как же! К восьми утра вставать – это очень тяжело. А ехать на работу? Вообще стресс. Не говоря уже о том, чтобы работу работать!

Так что жаловаться и искать защиты мне не у кого…И Грину я не имею права навязываться.

– Прости, я под влиянием эмоций. Ты меня и так спас, а я еще в капризки играю. Честно, я не хотела. Оно само.

Под влиянием еще не улегшихся эмоций мой голос дрогнул, и я чуть не всхлипнула. Я же не наглая?!

– Ты, правда, смешная. Я б тебя отвез домой даже без просьбы. Это нормально! Так и должно быть. За что ты извиняешься? – Грин был искренне удивлен.

– Я не привыкла, что кто-то обо мне заботится, – поджав губы, чтобы не выдали мои печальки, тихо сказала я.

– Знаешь, меня так давно никто не удивлял, – Грин покачал головой. – Ты же с мамой живешь? Она разве о тебе не заботится?

– Я стараюсь как можно меньше создавать ей проблем. Она даже на собрания в школу не ходит. Я учусь на отлично и никаких нареканий не имею.

– Но я так понимаю, ты не говоришь ей, что и в школе тебя обижают?

Я отрицательно покачала головой.

– А как ты объяснишь, что что на тебе рубаха мужская, а твоя собственная порвана?

– Мы живем в домике для прислуги, а она в это время в хозяйском доме должна быть. Я надеюсь, что не заметит.

– Ну ты даешь…, – Грин, очевидно, сам не знал, что хотел этим сказать. – Поехали, раз так.

С этого дня началась наша необычная дружба. Он словно взял надо мной шефство. Как и обещал, приезжал каждую неделю к школе, ловил меня после уроков и устраивал допрос с пристрастием. Пристально глядя мне в глаза требовал отчета – не обижает ли кто меня?

Я честно отвечала – нет. И, действительно, мальчишки обходили меня десятой дорогой, и я общалась только с Димкой – по привычке помогала ему с учебой. Но девчонки, во главе с Элечкой, продолжали меня задевать. Но хоть не физически. Они, очевидно, не понимали, почему я перестала для мальчишек быть козлом отпущения. И остерегались делать пакости. Зато тренировали свои язычки, находя способы, чтоб меня унизить.

Но их подкалывания мне были, как слону дробь. У меня был Грин. Загадочный, непредсказуемый, сильный и добрый.

Он вез меня в какое-нибудь интересное место. Или кафе, или парк аттракционов, или, собрав небольшую корзинку, на пикник к озеру.

Это были самые восхитительные моменты в моей жизни. Поначалу я отказывалась, не хотела, чтоб он тратил на меня время и деньги, пусть и небольшие. Но он лишь смеялся и говорил, что пытается сделать счастливой хоть одну маленькую девочку.

Глава 10

Могло ли это быть правдой? Я убедила себя, что могло. Иначе я бы просто сгорела со стыда, понимая, что мои нецеломудренные мысли тут же отпечатаются на лбу. Иногда мне казалось, что я для Грина нечто большее, чем просто подопечная, невезучая девчонка, которую он взял под опеку. Это были моменты, когда я ловила на себе его темный, непроницаемый взгляд, от которого замирало все внутри, потом будто обдавало жаром, и я забывала, о чем говорила или что говорил Грин.

Я боялась взглянуть на его губы, потому что ловила себя на совершенно запретном желании. Мне хотелось, чтобы Грин меня поцеловал. Ведь первый поцелуй – это то, что остается на всю жизнь и никогда не забывается. Во всяком случае, так пишут в книгах и женских журналах. И, боясь даже себе самой признаться, я мечтала, чтобы Грин стал моим первым мужчиной. И пусть у нас потом ничего не будет, все равно, это было бы самое главное событие в моей жизни.

И я не знаю, смогла бы я устоять, если бы Грин хоть заикнулся о том, что хотел бы большего от меня, чем дружеские разговоры и невинные развлечения. И в то же время, я понимала, если у нас случится близость, я тут же потеряю свой особый статус и стану «одной из». Но, к счастью, Грин строго придерживался избранной линии поведения.

И нам было невероятно хорошо. Я хоть и малолетка в его глазах, но довольно начитанная, поэтому мы могли обсуждать книги, фильмы, которые смотрели. Мне очень льстило, что он не посмеивался, если я чего-то не понимала в силу возраста, а терпеливо объяснял.

Рассказывал о своем мотоцикле, о соперниках, о гонках, и здесь я могла с полным правом закатывать глаза и причитать «боюсь, боюсь!»

И я, действительно, умирала со страха каждый раз, когда у него были соревнования.

– Гриш, зачем тебе гонки? Это же безумно опасно! – причитала я каждый раз.

– Пока они у меня есть, я независим. И морально, и материально. Пока я гоняю, отец никак не может меня прижать. А если брошу, придется заняться бизнесом. И тут засада. Чем бы я ни занялся, отец найдет способ меня разорить и заставить заниматься семейным бизнесом. Отчитываться, ходить по струночке. А так я бунтарь. Бастрад.

Это откровение стало для меня настоящим шоком.

– Почему бастард? – хлопая глазами от удивления, тихо спросила я.

– Потому что папа с мамой не были женаты, когда я зародился. Это девяностые годы, отец зубами выгрызал возможность разбогатеть. Понятное дело, не до свадьбы. Сначала откладывали, потому что было некогда – они думали о том, как выжить в мясорубке, которую представлял тогда бизнес. Потом привыкли, и так хорошо было. А когда отец прочно стал на ноги, появились деньги, у него сорвало крышу.

Бедный студент, приехавший из Мухосранска, долгие годы живший впроголодь, получил неограниченные возможности. Дорогие курорты, машины, горячие, согласные на все девочки.

Сначала таился, оправдывал задержки и отсутствие на выходных работой.

А мама его любила и верила. Он для нее был светом в окошке. Единственный. Пока однажды не нашлись доброжелатели и не прислали компромат. Я был еще совсем зеленым, но уже в состоянии понимать, что отец повел себя, как распущенная скотина.

Мама не стала устраивать скандалы, бить посуду, выяснять отношения. Она собрала самое необходимое и, захватив меня, уехала в родной город.

Отец не поехал следом, не стал нас искать, полагая, что только полная дурочка может отказаться от обеспеченной жизни. Ждал, пока сама вернется. Но мама не вернулась. Она устроилась на работу, и мы научились жить без него. Вернее, мама. Я-то не сильно был избалован отцовским вниманием. Его постоянно не было дома, и даже когда был, не выпускал телефон из рук. То ему звонили, то он звонил, орал, матерился, и мне пришлось смириться с тем, что у папы на меня нет времени.

После переезда мне несладко пришлось. Городской пацан, который любит книжки читать, был идеальным кандидатом в козлы отпущения. Чморить пытались за все. И за городское «гэ», в отличие от местного «хэ», и за воспитанность, и за то, что не понимал дурацких игр.

Сначала я просто защищался, но был бит нещадно, до крови. Потом пошел на бокс, и стали биты все обидчики. А еще мне сосед подарил старенький мопед, и я стал ждать совершеннолетия, чтоб купить мотоцикл.

Грин грустно улыбнулся, и мне стало ужасно жалко его. Детство почти такое же, как у меня. И снова я нашла повод, чтоб не раскатывать на него губы. Он помнит обиды, которые ему причиняли, и из сочувствия помогает мне.

Я словно кожей ощущала все его горести. Сейчас мне так захотелось его обнять, что я с трудом удержалась. Но слезы в глазах удержать не удалось.

– Эй, малявка, ты чего?! Все, что нас не убивает, делает сильней.

– Я бы хотела тогда быть с тобой и поддержать, – вырвалось у меня. – Я-то хоть с Булочкой была, и трудности не казались трудностями. Это без нее мне тяжко стало.

– Поддерживатель ты мой! Чудо-чудное!

Хотелось возразить, что я не малявка, не чудо-чудное, а уже девушка, но это было наше негласное табу. И я вернула разговор в прежнее русло.

– А потом родители помирились? – с надеждой спросила я.

– А потом умерла мама, и отцу пришлось забрать меня к себе. Он пробовал наладить отношения, но тринадцатилетнему пацану трудно смириться с тем, что родной отец променял семью на дешевых девок. Правда, он откупался дорогими вещами, и мой первый мотоцикл я получил еще до того, как стукнуло восемнадцать лет.

Грин говорил об этом с ироничной улыбкой, но в глазах его читалась глубоко спрятанная обида. Я не вытаскивала из него клещами почти забытое прошлое, он сам, будто на исповеди, делился тем, о чем никому не рассказывал. Я понимала, что за внешней непробиваемостью таится ранимая душа. И моя собственная душа резонировала с его. И неважно, что он мог считать меня всего лишь жилеткой, преданной, умеющей хранить тайны. Но даже в таком качестве я счастлива быть с ним.

Хотя скорей всего мне просто нужно было убеждать себя, что я для него лишь жилетка и объект для благотворительности. Я боялась мечтать. Но нет-нет, да и позволяла, потому что понимала – он ведь интересовался моими делами. А когда я выиграла грант и еще в середине одиннадцатого класса была зачислена в МГУ, он радовался, как ребенок. Или нет. Как старший брат.

– Алька, ты чудо из чудес! Мы должны это отметить! Загадывай, что хочешь. Сегодня я твой персональный джин! – засмеялся он.

«Поцелуй меня!» – мысленно попросила я. Лучшего подарка мне не нужно. Наверно, я слишком громко подумала об этом или непроизвольно облизнула губы, но, кажется, Грин услышал меня. Он снова подарил мне свой «фирменный» темный взгляд, от которого все обрывается внутри и бросает в жар.

– Так, мелкая, договариваемся, желание материальное! Ибо я не тот джин, который достает перышко Финиста Ясна Сокола или Аленький цветочек. Мне, в отличие от большинства парней, легче раскрыть кошелек, чем пообещать Луну с неба.

– Я не эгоистка, требовать Луну. Она одна на всех, – облегченно отшутилась я.

– Давай тогда я куплю тебе настоящее платье, как фея-крестная Золушке для бала. И наденешь его еще и на выпускной – он ведь не за горами.

– Я не пойду на выпускной, – я испуганно затрясла головой. – Не-не-не! Лучше в бассейн с крокодилами.

– Понятно, лучше! Они будут знать, что я порву их всех, еще только клювом щелкнут на тебя. А всем мажористым деткам за косой взгляд не навтыкаешь.

Он шутливо развел руками, а потом потащил меня к машине.

– И не упирайся, как бычок. Подарки к знаменательным датам – это просто знак внимания. А ты была все это время хорошей девочкой и заслужила красивое платьице. Я ж могу себе позволить?!

– Это неправильно. Подарки обязывают! – я уперлась тем самым бычком, которого Грин только что упомянул.

– Неправильно, это когда имеешь возможность сделать кому-то приятное и не делаешь. К тому же ты терпишь мое занудство, работаешь психотерапевтом. А это должно оплачиваться. И очень хорошо! Так что я тебе сильно должен уже.

– То есть, ты хочешь сказать, что я тебе не обуза? Я думала, ты, как тимуровец, решил заботиться обо мне только потому, что старая старушка не подвернулась под руку…

Грин засмеялся и, притянув меня к себе, по-дружески поцеловал в макушку.

Я сдалась. Ведь во взрослый ресторан нужно было идти в приличном платье, а не в убитых джинсах.

Глава 11

А мои восемнадцать лет отметили совсем по-другому. Поскольку мой день рождения никогда торжеством не считался, то я думала, что будет все, как обычно. Мама подарит немного денег и торт, который придется потом есть неделю. Помочь-то некому…