Боец вскочил и, словно сайгак, понесся в сторону командира. На востоке начало светать. Солнечные лучи, разорвав серую пелену утреннего тумана, окрасили вершины гор золотистым цветом. Туман пополз с гор и накрыл не только их позиции, но и колонну бывших правительственных войск. Земля начала жалобно дрожать под тяжестью могучих машин. Если вам кто-нибудь будет рассказывать, что не боялся этих минут перед боем, не верьте ему. Это потом, в бою, страх пропадает, а перед боем – страх максимален и присущ каждому нормальному человеку.

Плотный утренний туман прорезали лучи фар, свет становился все ярче и ярче. Абрамов прицелился в первую машину – до нее было метров пятьдесят-шестьдесят. Он увидел, что рядом с водителем сидел офицер. Офицер изредка подносил ко рту сигарету, затягивался и выпускал клубы дыма из окна кабины. Виктор прицелился ему прямо в лицо.

«Где же ракета, где? – подумал Абрамов. – Почему молчит Марченко?»

В кузове машины плечом к плечу сидели солдаты: кто-то из них дремал, другие, вели между собой какие-то разговоры. Их расслабленные головы качались в такт движения автомобиля из стороны в сторону. Виктор не столько заметил, сколько спиной почувствовал взлетевшую в небо ракету. Он плавно нажал на курок пулемета и увидел удивленное лицо офицера, с головы которого слетела фуражка с высокой тульей. Через секунду его лицо покрылось кровью. Чуть правее и водитель безжизненно откинулся на сиденье. Абрамов перенес огонь на кузов автомашины. Длинная очередь пулемета прошила тела мятежников, заставляя их тела дергаться, словно в танце. Его остановил сухой щелчок затвора пулемета. Он вставил новую ленту и начал искать цель. Посмотрев чуть в сторону, он заметил, как десятки трассеров, рассекая туман, потянулись к другим машинам. Тишину разорвали крики о помощи, перерастающие в хаос и панику. Несколько машин загорелись, другие попытались объехать их. Дорога покрылась стеной из взрывов, которые опрокидывали машины с личным составом, словно спичечные коробки.

Абрамову до этого дня никогда не приходилось наблюдать за работой систем залпового огня «Град». Прикрыв голову, краем глаза он наблюдал за страшной картиной, происходящей на дороге – десятки горящих машин и людей. Страх и безумие охватили солдат. Многие побежали в сторону засады, пытаясь укрыться от разящего огня «Града» за камнями. Бойцам ничего не оставалось, как расстреливать их буквально в упор. Мятежники падали в десятках метров от их позиций, не понимая, что нарвались на плотный огонь наших пулеметов и автоматов.

Взрывы прекратились так же внезапно, как и начались. Сквозь огонь и дым послышались команды афганских офицеров, которые пытались собрать около себя еще живых солдат. Бойцы автоматически перенесли свой огонь на них.

«Раз, – считал Абрамов про себя, видя, как пули его пулемета срезали офицера, – два, три. Вот вам за Павлова и Лаврова».

Прошло несколько минут, прежде чем афганцы пришли в себя и, прижавшись к земле, начали поливать их из автоматов и пулеметов. Их огонь все нарастал и нарастал. Где-то недалеко зачавкал автоматический гранатомет. Вскоре и минометы включились в какофонию боя. Они били намного точнее, чем гранатометчики.

«Если пойдут в атаку, нам их не сдержать, их слишком много» – подумал Виктор. Вся небольшая по размерам площадка перед отрядом была усыпана афганцами: убитыми, ранеными и живыми.

Из-за шума боя Абрамов не услышал рева «Грачей». Прозвучал выстрел красной ракетой, и начался БШУ (бомбоштурмовой удар). Картина была завораживающей и не поддающейся описанию. Солдаты, словно овцы, сбились в кучу, и в этой куче внезапно вырос черный гриб взрыва.

Пока работала авиация, Абрамов успел набить пулеметные ленты патронами. В какой-то момент он отвлекся от боя и в его небольшой и не столь глубокий окоп буквально влетел огромный афганец, весом килограммов сто тридцать. Завязалась борьба. Каждый из них пытался ухватить друг друга за горло. В какой-то момент Абрамов почувствовал, что ему с каждой секундой становилось все труднее сбрасывать с себя этого афганца. Наконец Виктор уперся ему в грудь коленом и сбросил его с себя. Прошла секундная пауза и афганец, снова бросился на него. Этой паузы было вполне достаточно, чтобы Абрамов вытащил из ножен свой персидский кинжал. Мятежник захрипел, когда кинжал пробил ему бок. Из его рта на лицо Виктора потекла черная пахучая кровь, которая на какой-то миг полностью лишила его зрения. Столкнув с себя тело, Абрамов обтер лицо его головным убором. Бегущие в их сторону афганцы были метрах в тридцати от него, когда у них под ногами стали рваться его гранаты. Все снова покрылось серой пылью.

«Где пулемет!» – подумал он и стал искать его в этом небольшом окопе.

Пулемет оказался под телом убитого им афганца. Он схватил пулемет и передернул затвор. Он не сразу поверил, но афганцы неожиданно для него побежали в противоположную сторону, бросая оружие. Абрамова снова начало трясти, теперь уже от радости, что он остался жив в этой мясорубке.

«Что это? – спросил я себя. – Судьба или очередное везение?»

Ответа у него не было. Виктор быстро протер глаза и, взяв в руки пулемет, пошел в сторону командира. Марченко тоже был счастлив, увидев живым Абрамова. Они крепко обнялись, не скрывая скупых мужских слез.

***

Весна шагала по Афганистану, цвели абрикосы, яблони, груши, окрашивая здешнюю местность в нежный белоснежный цвет. Прошли еще две недели после последнего выхода на «дорогу». Бойцы отряда отсыпались, приводили себя в порядок и просто радовались жизни. В последнем бою за перевал тяжело ранили Петровского. Осколок пробил ему грудь и застрял у позвоночника. Несмотря на некоторые странности, Петровский был хорошим человеком, надежным товарищем и бойцом. Вместе с ним базу покинула и Татьяна, ее забрали в полковой госпиталь. Вместо нее прислали худенького веснушчатого паренька, который с явной опаской смотрел на спецназовцев. Виктор, с одной стороны, был рад переводу Татьяны, так как болезненно переживал их внезапный разрыв. Госпиталь, в котором она сейчас теперь служила, был в пятидесяти километрах от базы отряда. Эти пятьдесят километров в Афганистане нужно было умножить на коэффициент смертности. На любом повороте дороги бойца могла поджидать засада моджахедов, мина или плен.

Абрамову не раз приходилось видеть, что они творили с нашими пленными солдатами, и поэтому всегда держал в нагрудном кармане куртки один патрон. Это был его единственный шанс умереть быстро и без мук. Об этом знали все наши бойцы отряда, и каждый носил в кармане свой заветный патрон.

Нашу группу вновь пополнили офицерами, прибывшими из Союза. Все они были кадровыми военными и при первом знакомстве с нескрываемым интересом наблюдали за нашими взаимоотношениями в отряде. Многим из них не нравилось, что у нас практически не соблюдалась субординация, при общении между собой мы называли друг друга по именам, а не по званиям и должностям.

Не всем нравилось и то, что мы обходились без звезд на погонах, а ведь многие из них заканчивали военные училища, чтобы с гордостью носить врученные им звездочки на золотых погонах. Не нравилось им и то, что заместитель начальника отряда не был кадровым офицером. Замечая их насмешливые взгляды, Абрамов улыбался про себя, представляя, как эти кадровые офицеры будут выглядеть в первой же боевой стычке с моджахедами.

«Говорят, что время лечит, наверное, это – правда», – Виктор начал потихоньку забывать Татьяну.

Ее лицо стало расплываться в памяти, он все реже и реже думал о ней по ночам. Но однажды она снова появилась у них в отряде.

Татьяна ловко выскочила из проходящей мимо базы машины и оказалась во дворе. Абрамов с Марченко срисовали ее почти одновременно, и оба, как мальчишки, ринулись в ее сторону. Он с одного конца двора, Виктор – с другого. Они остановились метрах в трех от нее, не решаясь подойти ближе. Мужчины стояли и смотрели на нее, не зная, как поступить дальше. Со стороны, наверное, все это выглядело смешно и глупо, но они не думали об этом. Татьяна почувствовала их замешательство и поспешила им на выручку.

– Ребята, не угостите даму чаем? – спросила она и улыбнулась.

Она взяла их под руки и повела в сторону столовой. Ее слова сняли с них некоторую скованность, и они, радуясь словно дети, пошли рядом ней. Заметив их, старшина быстро накрыл стол. Они пили черный душистый чай с вареной сгущенкой, которую он так хорошо научился готовить. Мужчины смотрели на нее и разговаривали, не касаясь их взаимоотношений с женщиной. Наконец Татьяна встала из-за стола и стала с ними прощаться. Марченко, словно предвидя его разговор с женщиной, вышел из столовой, оставив их наедине. Татьяна нежно взяла ладонь Виктора в свою руку и внимательно посмотрела на него, будто стараясь запомнить его внешность на всю оставшуюся жизнь.

– Витя! Я приехала сюда, чтобы попросить у тебя прощения. Не буду лукавить, я по-прежнему очень люблю тебя и буду любить всю оставшуюся жизнь. Я никогда тебя не забуду.

Абрамов удивленно поднял на нее глаза. Ее слова невольно заставили его насторожиться.

«Что происходит? Почему Татьяна просит у него прощения и говорит о том, что никогда не забудет его? Почему это все в прошедшем времени?» – подумал Виктор.

Словно прочитав его мысли, она сделала паузу, из ее глаз выкатилась слеза, которая , словно бриллиант сверкнула в солнечных лучах. Она стыдливо смахнула ее носовым платком и продолжила:

– Я знаю, что ты скоро уедешь, и у тебя начнется другая жизнь, без этой страшной войны. Я, как военнослужащая, не могу последовать за тобой и не могу быть рядом в твоей новой жизни. Марченко на днях по телефону сделал мне предложение, и я согласилась выйти за него замуж.

– Но, ты же, его не любишь? – чуть ли, не закричал Виктор, вскочив из-за стола. – Это же несправедливо, любить одного, а выходить замуж за другого.

Она схватила его за руку и снова усадила за стол.

– Может, ты и прав, Витя, я действительно не люблю Ивана, но мне его жалко, он такой одинокий, и я чувствую, что он очень нуждается в моей помощи.

Абрамов сидел за столом и, не отрываясь, смотрел на Татьяну. В его голове все ходило ходуном, и поэтому, он не всегда улавливал смысл ее слов.

– Таня, зачем ты это делаешь? Зачем ты мне все это говоришь?

– Витя, ты еще молод и вся жизнь у тебя только начинается. Зачем я тебе, полевая жена? Ты знаешь, я много думала все это время и поняла, что ты похож на птицу в небе, а Иван, пусть и синица, но она у меня в руке. Я чувствую, что нужна ему, нужна как женщина, как жена. К тебе, кроме любви, у меня ничего нет. Я не чувствую в тебе опору. Прости меня.

– Таня, это несправедливо по отношению ко мне. Ведь я тебя люблю не меньше, а может быть, и больше, чем он.

– Ты еще мальчик, пусть и взрослый, но мальчик. Ты во мне нашел маму. В Союзе у тебя есть родная мама и там я тебе буду не нужна. Там много красивых и умных девушек и ты обязательно найдешь себе ту, которую действительно полюбишь всем сердцем. Ты – хороший человек, но Иван надежнее. Я не хочу второй раз ошибиться и поэтому прошу простить меня за то, что вселила в тебя чувство любви ко мне. Это было моей ошибкой. Прости меня еще раз. Мне пора.

Она встала и направилась к двери, где ее ожидал Марченко. Боль и обида душили Абрамова. Ему было так больно, что он не мог встать из-за стола.

Виктор взглядом проводил ее удаляющуюся фигуру, хорошо понимая, что он видит ее в последний раз.

– Прощай, Татьяна, – прошептал он.

Заметив пробегавшего старшину, Абрамов остановил его и попросил, чтобы он налил ему сто пятьдесят граммов спирта. Через две минуты перед ним стояла кружка со спиртом, котелок воды и кусок хлеба с салом. Виктор выпил спирт залпом, не почувствовав абсолютно ничего, ни горечи, ни жжения. Сделал глубокий выдох и поставил пустую кружку на стол. Отломив кусочек хлеба, он положил его в рот.