В колледже мы обычно обсуждали на занятиях последствия издевательств или же я присутствовала на сеансах, где дети рассказывали своим психотерапевтам о травмах, полученных в результате жестокого обращения со стороны сверстников или членов семей. И мне не давал покоя вопрос о последствиях трех месяцев, проведенных Грейс в нашей школе. Была ли у нее возможность рассказать кому-то о том, что с ней случилось.

Однако чаще всего, когда я думала о Грейс Фармер, я думала не о той Грейс, какой мы ее знали – тихой, безропотной девочке с носом-пуговицей и застенчивой улыбкой, – а о Грейс, какой она была до того, как вошла в нашу жизнь.

К этой Грейс Фармер я возвращалась снова и снова. К Грейс, которую еще не осквернило наше прикосновение. Той, что еще не вышла на сцену в нашей школьной мелодраме, причинившей ей столько страданий.

Нет, эта Грейс Фармер была счастлива. Жизнь все еще была интересна ей. А сколько прекрасных возможностей ждали ее впереди!

Даже сейчас я могу представить себе ее и мать, как они едут на юг от того места, которое они раньше называли домом. Кстати, Грейс нам о нем почти ничего не рассказывала, но, если честно, вероятно, потому, что нам всем было на это наплевать.

Я толком не могу представить себе ее мать, потому что никогда не видела, за исключением одного короткого момента, когда она высадила Грейс в начале того рокового уик-энда в День поминовения. Она водила старый красный хэтчбек. У нее были вьющиеся волосы. Вот и все, что я запомнила.

А вот лицо Грейс в моем сознании гораздо четче и ярче. Бледная кожа. Пронзительные темные глаза. Длинные темные волосы. На носу россыпь бледных веснушек.

Я представляю, как она сидит на пассажирском сиденье, ее окно чуть приоткрыто. Ветер залетает внутрь и бешено треплет ей волосы.

Они направляются на юг, подальше от того места, которое они когда-то называли домом. Красный хэтчбек набит всеми их вещами или, по крайней мере, лишь самым необходимым; вещами, которые помогут им начать новую жизнь.

Всегда ли Лэнтон был их конечным пунктом назначения? Или они просто ехали, пока не заметили что-то, что им понравилось, место, которое они были готовы назвать своим домом?

Так или иначе они оказались в Лэнтоне. Они не поехали дальше, в один из городков южнее. Будь это так, возможно, для Грейс все сложилось бы иначе. Возможно, их жизнь не была бы разрушена.

Я представляю Грейс. Как и любая четырнадцатилетняя девочка, она взволнована, отправляясь в то первое утро в среднюю школу имени Бенджамина Франклина, хотя и немного нервничает: кто знает, как в классе примут новенькую?

Она надевает новые вещи. Не очень красивые, не самые модные, но это нормально, ведь она никогда особо не заботилась о шмотках. Мать уже приготовила завтрак. Грейс быстро глотает его, не желая опаздывать, и все равно они приезжают в школу через пару минут после звонка.

Мать не заходит с ней внутрь. Когда-то она была ровесницей Грейс и знает, как думают подростки. Она ставит машину на стоянку и ждет, когда Грейс наклонится, чтобы быстро обнять ее и поцеловать в щеку, а затем наблюдает, как дочь спешит к школьным дверям, а ее розовый рюкзак «ДженСпорт» свисает с ее плеча.

Я представляю улыбку миссис Харрингтон, секретарши из приемной, как она лучезарно улыбается, когда входит Грейс.

– Привет, дорогая. Вы Грейс Фармер?

Грейс прикусывает губу, внезапно нервничая, и кивает.

– Прекрасно, – говорит миссис Харрингтон. – Сейчас я сообщу вам ваше расписание. Потом кто-нибудь проводит вас в класс. Нет, не кто-нибудь, а… Директор Акерман?

В школьную канцелярию влетает мужчина в костюме, но тотчас же останавливается, улыбается секретарше и лишь потом адресует улыбку Грейс.

– Это наша новая ученица, Грейс Фармер, – сообщает миссис Харрингтон.

Директор Акерман включает весь свой шарм, как он обычно делает в отношении новых учеников. Он уверяет, что взволнован тем, что Грейс пришла учиться в его школу, и что ей здесь наверняка понравится, и что он будет рад проводить Грейс на ее первый урок в ее самый первый день. Еще как рад!

И Грейс следует за директором Акерманом на пару шагов позади, слушая, как он рассказывает ей о различных кружках и внеклассных занятиях, которые есть в школе имени Бена Франклина. К тому времени уроки уже начались, и коридор пуст. Мокасины директора Акермана скрипят по только что натертому линолеуму. Грейс начинает бить легкая дрожь, у нее ощущение, будто бабочки трепещут крыльями в ее животе. Не одна, и не две, и даже не десятки; их там порхают сотни. Пытаясь успокоить нервы, она издает медленный, ровный вдох. Директор Акерман замедляет шаг, из чего она делает вывод, что они почти у цели.

– Вот мы и пришли, – говорит он, указывая на одну из десятка дверей в коридоре. «Класс миссис Гэллоуэй», гласит ламинированная табличка, приклеенная скотчем к стене рядом с дверью. Всего одна дверь из десятка, всего одна классная комната из нескольких. Как бы мне хотелось, чтобы Грейс неким чудом зачислили в другой класс!

В другую школу. Чтобы они с мамой оказались в другом городе. Но все это альтернативные реальности, а в истинной – той, которая скоро станет мрачнее для всех нас, – директор Акерман улыбается Грейс в последний раз, потом стучится и тянется к дверной ручке.

– Готова? – спрашивает он.

12

Когда мы въезжали в «Хайленд-Эстейтс», по крыше машины уже стучал легкий дождик. Я проехала сквозь жилой комплекс к корпусу E и притормозила у входа.

Кортни уже рылась в сумочке. Сначала я подумала, что она ищет ключи, но потом она вытащила мятую десятидолларовую купюру.

– Надеюсь, этого хватит за бензин. Это все, что у меня есть прямо сейчас.

– Не надо.

Опустив глаза, она протянула мне смятую купюру. После моей вспышки она умолкла и с тех пор не разговаривала, просто поерзала на своем сиденье и уставилась в окно. Я тоже не потрудилась нарушить молчание.

– Возьми, Эмили.

– Оставь себе.

Она уронила деньги на консоль и повернулась, чтобы отстегнуть ремень безопасности.

Я подняла купюру, пару мгновений смотрела на нее и нахмурилась.

– Если это все, что у тебя есть в данный момент, то чем ты собираешься заплатить няне?

Кортни замерла и, прежде чем открыть дверь, посмотрела на свои колени.

– Я заплатила няне перед тем как уехать, – сказала она, не глядя на меня, и поставила ноги на тротуар. Ее голос был одновременно близок и далек. – Еще раз спасибо, что подвезла.

– Погоди.

Я вложила в это слово больше силы, чем хотела. Мой тон шокировал даже меня. Но это сработало. Сидя ко мне спиной, Кортни застыла как статуя.

– Нет никакой няни.

Я не стала задавать ей вопрос, так что, наверное, именно поэтому она не видела смысла отвечать на него.

– До свидания, Эмили.

Она хотела вылезти из машины, хотела выпрямиться, но я протянула руку и схватила ее за локоть.

– Кортни, только не говори мне, что все это время ты оставляла свою одиннадцатилетнюю дочь одну.

Кортни не ответила, только сердито взглянула на меня.

– Знаешь, кем я работаю?

– Ты психотерапевт, – хрипло сказала она и облизнула губы.

– Верно. А знаешь кто еще? Уполномоченный по проблемам детей. Что означает, что если я всего лишь подозреваю жестокое обращение с детьми со стороны родителей или пренебрежение своими обязанностями, мой долг сообщить об этом куда следует.

Она неуверенно посмотрела на меня, но потом ее лицо превратилось в маску. Зеленые глаза потухли.

– Делай, что считаешь нужным, Эмили. Это будет не первый раз, когда тетки из опеки нагрянут ко мне, и, вероятно, не последний. А сейчас идет гребаный дождь, и я не хочу промокнуть сильнее, чем уже промокла, если ты не возражаешь.

Она вырвала руку и захлопнула дверь.

Уезжай. Такова была моя первая мысль. Просто уезжай, вернись домой и прими душ. После разговора с Карен я чувствовала себя грязной, как будто правда о смерти Оливии была пятном, которое впиталось в мою душу и никогда уже не исчезнет.

Я выключила двигатель, открыла дверь и вышла под дождь.

– Я должна проверить ее.

У входной двери Кортни обернулась и посмотрела на меня.

– Что?

– Я должна проверить Терри. Убедиться, что она в безопасности. Тогда мне не придется стучать на тебя.

Ее лицо вновь напряглось, она прищурилась.

– Я неплохая мать.

– Я не говорю, что ты плохая. Но, как я уже сказала, я уполномоченный по проблемам детей. У меня нет выбора. Я должна убедиться, что с ней все в порядке. Кроме того, я не видела ее много лет.

Я заставила себя улыбнуться в надежде, что это поможет загладить мой резкий тон, но под дождем чувствовала себя нелепо. Волосы промокли, и улыбка быстро погасла.

Кортни вздохнула, ее лицо все еще было напряженным.

– Как хочешь. Мы на втором этаже, квартира номер три. Я оставлю дверь открытой.

* * *

Я не плохая мать.

Я уже слышала от Кортни эти слова, хотя и не ожидала, что она скажет их снова.

В ту ночь перед отъездом в колледж, в пятницу или субботу в конце июля, мне позвонила бабушка Кортни, позвонила уже далеко за полночь. У Джейн – она всегда настаивала, чтобы я называла ее по имени, – был номер моего мобильного телефона. На случай чрезвычайной ситуации.

Должно быть, она ждала, глядя в окно, потому что открыла дверь еще до того, как я успела подняться по ступенькам крыльца.

– Извини, что позвонила тебе. Спасибо, что приехала.

Ее голос был подобен хриплому шепоту, и она выглядела измученной. Я знала ее уже два года и ни разу не видела ее такой. Я вошла внутрь, вдыхая запахи ароматических свечей, которые Джейн жгла по всему дому, а она закрыла за мной дверь.

– Что случилось?

– Она снова напилась. Хуже, чем раньше. Не знаю, что с ней делать, когда она в таком состоянии.

– Она приехала домой сама?

– Подвез какой-то парень. Никогда его раньше не видела. Он тоже выглядел пьяным. Боже, ей уже восемнадцать лет! Она должна понимать, что так нельзя.

– Где Терри?

– Спит в своей кроватке.

– А Кортни?

– Она внизу, в подвале, все еще пьет.

Это меня удивило. Я взглянула на дверь в подвал и глубоко вздохнула.

– Я посмотрю, что смогу сделать.

Еще до того, как я открыла дверь, я услышала телевизор. Он орал на всю катушку – MTV, из динамиков гудело музыкальное видео. Кортни сутуло сидела на диване, зажав между ног бутылку водки. Ее голова подергивалась в такт музыке. Она пыталась подпевать, но, будучи пьяной в стельку, едва ворочала языком.

Она заметила меня, лишь когда я встала в нескольких футах от нее, и даже тогда она лишь покосилась в мою сторону, возможно, решив, что я плод ее воображения. Ее веки были полуопущены. Не открывая глаз, она поднесла бутылку к губам и сделала глоток.

– Думаю, с тебя достаточно.

Мой голос напугал ее. Она вскрикнула и чуть не вскочила с дивана. Но поняв, что это я, усмехнулась и протянула мне бутылку.

– Эмили! Выпей со мной!

Я и раньше видела Кортни пьяной, но никогда в таком удручающем состоянии. Она едва ворочала языком, ее слова было трудно понять.

Я взяла бутылку и поставила на стол.

– С тебя достаточно.

– Заткнись.

– Кортни.

– Ты мне не начальница.

– Ты перепила.

Она фыркнула.

– Кто бы говорил! Ты могла бы пойти со мной, но захотела остаться дома и собирать вещи.

Она особо подчеркнула последние слова, и я поняла, что она намекает: дело во мне. Причина, почему она напилась сегодня вечером, заключалась в том, что я уезжаю. Невероятно, но неудивительно.

– Ты не можешь так продолжать, Кортни. Это опасно.

– Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Что, если с тобой что-то случится, что-то плохое? Кто будет присматривать за Терри? Джейн не будет жить вечно.

Она вскочила на ноги, шатаясь, раскачиваясь взад и вперед, как на палубе корабля.

– Я не плохая мать.

Впервые ее слова прозвучали внятно и даже резко. Она стояла, глядя на меня колючим взглядом, и вдруг вся поникла.

– Да, я плохая мать. Я ужасная мать, верно?

Я протянула руку, чтобы утешить ее, но она оттолкнула меня.