– Классно! – довольно промурлыкала Эля, сильнее прижимаясь к Дамиру, вряд ли от холода. – Когда я училась в школе, у нас в классе все девчонки были влюблены в Эдварда Каллена.

– А это кто? – искренне опешил Дамир. Имя какое-то нелепое. Эдвард… у них по соседству жил Эдик, так и тот Эдуард, а не Эдвард. Каллен ещё какой-то.

– Вампир из фильма, – засмеялась Эля. От этого грудного, не девичьего смеха стало душно. Как он хотел её, как хотел – до боли, до чёрных точек в глазах, чертей в душе.

– А. Ты тоже в него влюблена? – он усмехнулся, вспоминая напудренного актёра. Так себе секс-символ, но он и не восемнадцатилетняя девчонка.

– Не знаю, – задумчиво пропела собеседница. – Он красивый, – Дамир чуть не засмеялся в голос. Всевышний, верни мозг этой глупышке, мужик с мукой на лице не может быть красивым, даже если вампир. – Меня смущает, что он мраморный.

– В смысле?

– В книге говорится, что он мраморный, каменный, ледяной. Я бы не хотела обниматься с ледяным парнем.

– А кто хвастался, что не мёрзнет, что поморы привычные к холодам? – подколол Дамир, смеясь над рассуждениями девчонки.

Хорошо, что она говорит такие глупости. Это возвращает его на землю, даёт оплеуху, заставляет вспоминать: несмотря на совершеннолетие, сформировавшуюся грудь, стройные ноги, чертей в глазах, призыв в голосе и согласие российских законодателей, Эля – глупая девчонка.

– Не до такой же степени! – засмеялась в ответ Эля. – Он везде холодный, представляешь! Ой! – она прикрыла ладонями рот, таращась на Дамира, а он не мог понять, покраснела ли она. Отблеск звёзд и лунной дорожки скрывал цвет лица. Глаза привыкают к темноте. Видно всё. Кажется, замечаешь любые нюансы мимики, но это лишь иллюзия, самообман. Покров ночи помогает прятать смущение, мысли, желания собеседника.

– Везде? – он выразительно кашлянул.

– Я не это имела в виду! Руки холодные, ноги, и вообще. И твёрдый! Ой…

Дамир зажмурился. Помогите ему, силы небесные и земные, проигнорировать невольные провокации этой едва ли женщины. И не в физиологии дело, в разуме, в мыслях, столь откровенно девчачьих, что становилось физически больно.

Уйти. Надо было уйти тогда. Подарить себе иллюзию короткой влюблённости в чистую, искреннюю девчонку. Утешиться россказнями, что спас поморочку, появившуюся в их краях, от себя самого. Обернуться плащом псевдоблагородства, вскочить в машину и рвануть в свою устроенную «от и до» жизнь. К семье, учёбе, существованию, поделённому надвое, где, живя и работая в далёкой, по сути, чужой стране, он – один человек, а здесь, на берегах Волги – другой.

А потом они говорили, говорили, говорили, много, о разном. Эля рассказывала о своём Севере так, что невольно хотелось прыгнуть в машину и мчать туда на всех парах. Увидеть леденящее Белое море и покатые берега неспешных рек, деревянные памятники зодчества, церкви и дома, густые, грибные леса, северные ягоды, белые ночи.

– Почему же ты уехала, раз там так красиво? – прошептал на ухо Дамир, дурея от запаха волос и кожи, придвигая к себе ближе собственную красоту. Они уже поднялись на берег и уселись на брошенную парнем ветровку, та завалялась в машине.

– Здесь добираться до колледжа ближе, я в медицинский хотела, – будто заученно отмахнулась Эля.

Дамир не знал, есть ли медицинский колледж поближе к её родным местам, да и какая разница – медицинский, педагогический, дизайна, а спрашивать не захотел, даже тогда было ясно – обманет. От Поповки до города, где собиралась учиться Эля – полчаса езды на электричке, да ещё пешком, наискосок через поле, по просёлочной дороге, не так и мало, если без личного автомобиля. Да и какая разница, есть в этом Заакаурье колледж или нет. Одно то, что Эля живёт с отцом-пьяницей, работает ночами, сидит сейчас с мужчиной на берегу реки, а не спит сладким сном, говорило многое о ней… А Дамир не хотел ничего знать, не желал слушать разум и слышать доводы.

Он рассказывал о Нью-Йорке. Эля слушала, раскрыв рот, как самую интересную в её жизни сказку, напоминая маленькую, удивлённую девочку, если не опускать взгляда ниже глаз, не скользить по губам, не гладить мысленно налитую грудь.

– Ты прямо сказки рассказываешь! – подтвердила его мысли Эля.

– Как Золушка?

– Интересней! Что Золушка? Принц даже лица Золушки не запомнил, втрескался в её грудь. Что в этом сказочного?

– Ну как же? Принц увидел Золушку, – Эля скептически хмыкнула. – Хорошо, он увидел её грудь, – невольно он мазнул взглядом по окружностям рядом и очень понял принца. Какое лицо… когда за воланами скрыто настоящее чудо, упругое, волнующее?.. – Потом он узнал, что Золушка – девушка скромная, трудолюбивая, и женился на ней.

– П-ф-ф-ф, – засмеялась Эля. – Всё, что хотел принц – заполучить грудь Золушки, и плевать он хотел, скромная она или нет, тем более трудолюбивая. Он принц, у него были слуги.

– То есть, глупый принц женился из-за сисек? – заржал Дамир.

– Конечно!

– Шикарная версия!

А потом Дамир понял, насколько Эля права, а принц на самом деле глуп…

– Тебе не холодно? – начинало стремительно светать.

Рассветы были быстрые, яркие. Не успело солнце мазнуть по глади воды оранжевым лучом, как свет начал разливаться, лишая интимного полумрака. Тем не менее, не хотелось никуда уходить.

– Немного, – согласилась Эля.

Дамир пересадил с одной ноги на другую, прижав к себе сильнее, обхватывая руками, те сами скользнули по мягкости груди, организм отреагировал должным образом. Бедро Эли упёрлось во вроде успокоившуюся эрекцию, которая от простого движения стала снова каменной. Будто специально она поёрзала, задевая бугор на джинсах. Дамир зажмурился, прогоняя прочь бушующее либидо. Руки покалывало, его самого начинало колотить так, словно женщины не видел не меньше месяца, а то и полугода.

Как он выдержал ту сладкую пытку, Дамир, даже спустя годы, не мог себе ответить. Почему не распластал её прямо там, на берегу Волги, на загорающемся рассвете, прямо среди пахнущих трав, ярких соцветий пижмы, иван-чая, листьев мать-и-мачехи и удушливой полыни, он не понимал.

Дамир довёз Элю домой, в Поповку, и, как ни старался ехать медленно, якобы боясь поднять пыль, приехал слишком скоро. Разбуженные петухами псы перебрасывались короткими сообщениями, заливаясь время от времени в истеричном лае. Кудахтали курицы, вальяжно и лениво гоготали гуси, кое-где вываливались на выпас утки. Слышалось редкое мычание коров и блеянье коз.

Машина притормозила, не доезжая коттеджа с синей надписью «тридцать два». В это время у калитки появился отец Эли, посмотрел по сторонам, передёрнул худыми руками и вышел на улицу, болтая полиэтиленовым пакетом в руках. Эля нырнула вниз, прижавшись лицом к ногам Дамира, явно прячась.

– Ты говорила – не нужно отпрашиваться, – нахмурился Дамир.

Если она обманула, а она могла, уже тогда он это понял, ему следует поговорить с отцом. Каким бы он ни был – он отец Элеоноры, и надо бы, надо отнестись к нему с уважением… Хотя бы обезопасить Элю. Трудно представить, что бы ожидало дочерей Арслана Файзулина, не явись они ночевать. Что отец, Дамир боялся думать, что бы он сделал, останься Карима ночью с Равилем, а если не с ним, то и вовсе страшно представить.

– Отпрашиваться не нужно, скажу – на работе была. А на вопросы отвечать не хочу.

– Ты уверена?

– Конечно! Есть охота… Пойдём? – она махнула головой в сторону дома. – Я тебя накормлю, хочешь? Правда, мяса нет, – она задумалась. – Ты же, наверное, свинину не ешь, – она дождалась утвердительного кивка. Хотя, не так уж и придерживался Дамир традиций, у друзей-не-мусульман запросто мог съесть сало с чесноком или кусок свиного шашлыка. Просто не приучен с детства. Нет пищевой привычки, так же он не смог проникнуться фастфудом, все виды гамбургеров казались ему солёной ватой. – Картошки пожарю, на растительном масле. Будешь?

– Буду, – засиял Дамир.

Во-первых, есть действительно хотелось. Пока Эля молчала, голода он не чувствовал, а потом в животе заурчало, молодой организм напомнил – не только мыслями о сексе едином жив мужчина. Во-вторых, до ужаса умилила поморочка, озадаченная тем, что татарин – мусульманин не должен есть свинину. Вообще-то, когда Дамир рассказывал о своей семье, она смотрела с подозрением, не веря, будто ей книжку читают, причём более глупую, чем Золушка. Русо-рыжий татарин, ничуть не похожий на Чингисхана, вызывал в ней недоверие, но уважение к национальным и религиозным традициям она проявила.

В доме ничего не изменилось, прибавилась грязная посуда на столе, которую быстро, извиняясь, убрала Эля, оттащив за фанерную перегородку. Потом она споро чистила картошку, кидала её на сковороду, принесла тарелки, малосольные огурцы, не забыв похвастаться, что сама солила – первый раз, но получилось вкусно. Дамир откусил, сморщился от соли и количества укропа, но с радостью согласился – вкусно. Не делать же замечание, в следующий раз намекнёт. А чуть позже они ели, и, кажется, за всю двадцатишестилетнюю сытую жизнь Дамира Файзулина, он не едал ничего вкуснее, чем тот картофель, нарезанный ломтиками, присыпанный зелёный луком, и малосольные огурцы, от ядрёного рассола которых сводило зубы.

Глава 16
Дамир. Прошлое. Поволжье

Эля перегнулась через стол. Дамир невольно опустил взгляд ниже шеи, уткнулся в соблазнительную ложбинку, не в силах отвести глаза в сторону.

– У тебя лук, – тонкий пальчик коснулся верхней губы Дамира, едва надавливая. Парень нервно сглотнул, не в силах терпеть мучительное прикосновение. В глазах потемнело, дыхание спёрло, кислород стремительно покидал молодой, взбесившийся организм.

– Подойди ко мне, – задыхаясь, проговорил Дамир, потянув за руку, обведя большим пальцем косточку на запястье. Эля обогнула стол, обтерев юбкой клеёнчатую скатерть, он и не подумал отпустить, дать ей возможность выдернуть руку. Он дёрнул бы Элю через стол, сметая прочь приборы и оставшиеся недоеденные ядрёные огурцы.

– Эля, Эля, что же ты делаешь? – посетовал Дамир тихо, но она всё равно услышала.

– Что я делаю? – она недоумённо приоткрыла рот, пухлые губы призывно разошлись, показывая край белоснежных зубов. Кончик языка, нервно лизнувший по нижней губе, усугубил ситуацию.

Дамир впечатал в себя Элю, резко дёрнув, обхватил рукой за талию, прижал к себе с такой силой, что едва ли она могла дышать, другой рукой обхватил затылок, утапливая пальцы в мягких волосах, пахнущих чем-то горьковатым и родным, знакомым, будто всю жизнь он знал этот запах, чуял его повсеместно.

Эля шлёпнулась на колено Дамира, он удержал её от неловкого падения, зажал ноги своими – не вырваться, и тут же прижался своими губами к её рту. Точка невозврата была пройдена, пролетела со скоростью света, оставаясь далеко за пределами реальности Дамира. Целоваться Эля не умела, она даже попыталась вырваться, глядя в глаза Дамира, настолько близко, что он потерялся в васильковых всполохах и закрылся от них веками. Невозможно. Нереально. Удушающе. Навсегда.

Только ослабив поцелуй, перейдя на ласкающие, лёгкие движения, Дамир почувствовал отклик, а потом и руки в своих волосах, дразнящие движения пальцев, путающиеся и путающие мысли, чувства, дыхание.

И он помнил, всё помнил. Возраст Эли, так не соответствующий её глупым суждениям. Видел, всё видел. Неопытность, скованность, испуг. Понимал, всё понимал. Что рано, что надо подождать, что не здесь, не сейчас, не после бессонной ночи и чёртовых огурцов, которыми до сих пор пахнет его дыхание. И отправил всё в джаханнам^[1].