Наталия Романова: Домик №16

Глава 1. Михаил

Михаил немилосердно клял погоду, снегопад, обрушившийся на город, новогоднюю толчею в магазинах и на дорогах. До праздника оставалось две, почти три недели, а люди как с цепи сорвались. Еще до полудня трафик плотно встал, в три часа дня навигатор показывал уверенную семёрку, а к шести вечера и вовсе девятку. Можно было смело бросать машину и идти пешком к ближайшей станции метро.

Вот только никаких перехватывающих парковок или просто автостоянок в округе не имелось, а был только снегопад, валящий, как и рога изобилия, фонари стоп-сигналов, прорезающие темноту Питерского вечера, и, пожалуй, единственное, что не раздражало в данный момент Михаила – музыка в колонках автомобиля.

День, который не задался с самого утра – с прокисшего молока в холодильнике и нотаций матери, будто Михаил сопливый пацан, нарушивший предупреждение родителей явиться домой не позднее девяти вечера, – так и закончится, похоже, каким-нибудь крахом. Иногда их с братом мама становилась невыносимой, впрочем, такой она и была, а не «иногда становилась».

Те времена, когда жил один, Михаил вспоминал, как благословлённые. Иногда таковыми казались даже годы, проведённые в браке, принёсшем ему двоих детей: единственное, что на данный момент, да и всегда, имело для него значение.

Дети. Только из-за них он терпел выходки своей матери, её властный характер. Даниил – семи лет, первоклассник, спокойный, рассудительный малый, – не вызывал тревогу у Михаила. За здоровьем, питанием, школьной программой, спортивными занятиями семилетнего пацана проследить не проблема.

А вот Светочка нуждалась в женском воспитании и внимании. Няни – нянями, чужой человек пришёл и ушёл, не вложив и толики души, а бабушка есть бабушка, а тем более прабабушка. И какая! Семейное воспитание, преемственность поколений, традиции – всё это было в семье Михаила, передавалось, как фортепиано Бехштейн по наследству. Может ли фальшиво звучащий суррогат заменить Бехштейн с его мягким и светлым тембром? Так и наёмная женщина не смогла бы заменить Светлане то, что даёт ей жизнь в родной семье Михаила.

Шаловливая, живая, активная, крутящаяся около отца и его окружения, возле брата Михаила, среди борцов и тренеров единоборств, дочь выглядит и ведёт себя как пацанка. И это пока ей пять лет, что Михаил будет делать с ней, когда она начнёт подрастать? Где найдёт нужные слова, объяснит простые вещи, которые, должно быть, объясняет каждая мать? Кто в нужное время, когда из девочки вырастает хрупкая девушка, а потом на смену ей приходит женщина, направит эту девочку в необходимую сторону?

Девочке необходимо женское, домашнее воспитание, в этом Михаил Розенберг был убеждён. Он же не мог предоставить и обыкновенной стабильности. Постоянные командировки с континента на континент, отсутствие дома по нескольку недель кряду – обычная жизнь Михаила. И ради этого домашнего и женского воспитания, он и терпел порой невыносимый характер матери.

В итоге, если уж терпеть в своем окружении женщин, то пусть это будут дочь и мать. Михаил усмехнулся про себя. Посмотрел с тоской на навигатор. Всё та же девятка, и не видно конца и края, что пробке, что дню. А нужно было ещё успеть заехать забрать новогодние подарки детям. Заказал едва ли не накануне, оплатил, теперь они дожидаются своего часа на складе. Самое простое было бы – вызвать доставку, но дома пронырливая Светочка обязательно обнаружит подарки, заметит курьера, догадается, а то и припрёт к стенке Михаила, и тому придётся «палить контору».

Можно было заказать в офис или отправить Ольгу-помощницу, запоздало сообразил Михаил. Его брат в состоянии организовать досуг одновременно двух сотен детей, он же не способен обеспечить доставку новогодних подарков собственным детям. Михаил усмехнулся в который раз за этот безумный день.

Рингтон прорезал звук «Радио Эрмитаж». А вот и виновница, вспомни – появится. На панели высветилось имя помощницы «Ольга Алексеевна».

– Да, – тут же ответил он.

Сначала раздался горестный вздох, Михаил ответил таким же. Судя по всему, день и не собирался клониться к окончанию.

– Михаил Леонидович, – официально приветствовала его помощница. Михаилу захотелось вставить обратно в рот Ольге и «Михаила», и «Леонидовича».

– Не тяни резину, Оль.

– Джин не вышла на работу.

– Оу… – Брови Миши поползли наверх. – Прекрасно, что это благая весть достигла моих ушей после шести вечера.

– Я думала…

– Я плачу тебе не за то, чтобы ты думала.

– У Джин, по вашим же словам, свободный график, – припечатала в ответ Ольга, иначе она была бы не Ольга, и Михаил бы ей не платил. – Она позвонила только что, сломала ногу на склоне, по скорой увезли.

– Завидное рвение к работе, – не сдержавшись, раздражённо фыркнул Михаил.

Середина рабочей недели. Не могла подождать выходного дня? Сделай работу и ломай хоть ногу, хоть голову!

Джин, а попросту Евгения, Женя, была заядлой горнолыжницей, первый плотный снег заставил её с утра пораньше ломануться не на работу, а на «Игору», горнолыжный склон в восьмидесяти* километрах от города. В чём-то она была права. Свободный график и отсутствие в этот день срочной работы позволили бы Евгении успеть, как говорится, добежать до Канадской границы, до Финской точно, и вернуться. Но она умудрилась сломать голеностоп, тем самым не только потеряв работоспособность, но и испортив себе сезон, Бог даст – только один.

Михаил готов был рвать и метать, хотя у него вызывали уважение тяжесть травмы и благодарность за то, что, придя в себя, Женя сразу отзвонилась и выказала готовность перевести и «оформить все в лучшем виде». Только он отлично понимал цену этому рвению. Мало того, что Джин попросту не поняла до конца, какой тяжести травма, полученная ею, и звонила под адреналином и действием лекарств, так ещё и неясно, что она напереводит… А уж про то, что Женя будет сопровождать Михаила и речи не могло идти. Было от чего пускать гром и молнии.

– В какую больницу отвезли? – вздохнув, спросил Миша.

Вздыхай, не вздыхай, а Евгения, которая представлялась как Джин – скорее всего, чтобы в противовес миниатюрной фигурке и белёсым волосам хотя бы имя было ярким, – была сотрудником Михаила. Причём, приближённым сотрудником. Ценным.

Ольга назвала больницу и тоже вздохнула.

– Это же коновальня! – возмутился Михаил.

– Куда страховая…

– Так, ну ладно, эта матрёшка там не соображает, а ты-то за что деньги получаешь? Вот и думай! – Михаил, семь минут назад утверждавший, что думать Ольге Алексеевне не положено по инструкции и штатному расписанию, сам себе противоречил. – Звони в страховую, договаривайся. Я в больницу!

И начал пытаться вклиниться в правый ряд. Получалось плохо, автомобили толкались, проходили вплотную, в итоге Михаилу удалось съехать в забитый машинами «карман», свернуть во дворы, срезать пару улиц и вырулить на идущую в нужном направлении.

Больница встретила светящимися неуютными корпусами. Михаила пробила дрожь: он ненавидел больницы, запах длинных коридоров, гул флуоресцентных ламп, чахлые растения по углам, поручни вдоль стен и лестниц. Поморщился.

Евгения была ещё в приёмном покое, рядом суетилась ее мать, Мишу она знала. Что греха таить, работников он предпочитал проверенных, из своих. Знакомые, знакомые знакомых. Дети знакомых, их внуки.

– Не понимаю, долго ещё будут тянуть резину?! – Нина Джановна, высокая, объёмных размеров, громкая, суетилась вокруг бледной Жени. Нины всегда было много, в каком бы помещении ни оказывалась Нина Джановна – королевство ей тут же становилось мало. Ещё говорят, восточный характер передаётся по наследству. Не было в Нине ничего от отца-казаха. Ни внешности, ни характера. А уж в Джин и вовсе не было заметно и толики восточной крови.

– Давай, дорогой мой, – развернулась всем грузным телом к Михаилу Нина Джановна. – Узнай, что там и как.

– Нин, успокойся, – ответил Михаил.

– Я успокойся? Я? Я даже не начинала волноваться! Они мне ребёнка хотят покалечить, а я буду молча сидеть?! Да как бы ни так! Давай, сходи, дорогой мой, тебя, как мужчину, скорее послушают! – Откуда-то вынырнули восточные традиции.

Михаил усмехнулся, представляя, как «не послушают» Нину Джановну, всегда готовую устроить скандал, написать жалобу, раскатать любого нерадивого сотрудника, вставшего на её пути к комфорту. А тут и вовсе речь шла о единственном ребёнке, всего-то двадцати семи лет от роду, замужнем. И муж, который, кстати, стоял рядом, очевидно в расчёт Ниной Джановной не брался.

– Ты как? – Михаил присел рядом с Джин.

Всегда бледная, она была белее обычного.

– Дерьмово, – прошептала почти белыми губами Женя.

– Отлично. – Михаил встал.

Отличного в этом не было ничего. Не для того Михаил Розенберг ежегодно выкладывал приличную сумму на добровольное медицинское страхование сотрудников, чтобы потом эти самые сотрудники загибались в очереди в городской больнице на общих основаниях с остальными.

Через десять минут после звонка в страховую и шипения Михаила на ни в чём не повинного регистратора, Джин покатили на инвалидном кресле по коридорам приёмного покоя, а потом и вовсе подняли в отдельную палату. Бытовые условия были сносными, уборная в палате, кнопка вызова медицинской сестры, возможность присутствия одного из родственников, небольшой телевизор и маленький холодильник, без морозилки. И стены мерзковатого салатного цвета. Джин, окончившая художественную школу, заявила, что это определённо «шартрез жёлтый».

Михаил согласился, про себя ещё раз порадовавшись, что никакими обязательствами с женщинами не связан. Мужской мозг попросту не предназначен для переваривания информации, что грязно-салатовый цвет на самом деле жёлтый, да ещё и шартрез. Каким образом он передаст подобные сакральные знания Светочке? Всё-таки решение не переезжать в свою квартиру было верным. Света получит домашнее женское воспитание, обязательно освоит Бехштейн и будет знать, что такое «шартрез», будь он хоть жёлтым, хоть зелёным.

А утро встретило… пробками! Конечно же.

Сначала Михаил завёз в школу Даниила, довел его до раздевалки, терпеливо подождал, чтобы сын справился с одеждой, сменной обувью и точно не забыл портфель на стульях в гардеробе.

Потом отвёз на танцы Светика, где пришлось справляться с ярким гимнастическим купальником и пучком на голове дочки. Света привычно терпела, когда отец закреплял непослушные кудряшки шпильками и натягивал сверху сетку.

Заскочил в детский сад дочери – она посещала группу на половину дня, для общего развития, как говорится. Для социальной адаптации.

Там неугомонный родительский комитет открыл сбор на подарки детям, воспитателям, нянечкам, музыкальному руководителю, директору, и один Яхве знает, кому ещё. Михаил не вмешивался в подобные вопросы, молча отдавал деньги, иногда предлагая свою помощь в виде тягловой силы и машины, слушая щебетание родительниц и скрипя зубами в ответ на липучий флирт. Одинокий обеспеченный отец в глазах женщин – прямо огромный кусок шоколадного бисквита, а то, что мужчина не страшен и молод, всего тридцать четыре года, добавляло глазурь, ведро цукатов и безе.

Родительницы всегда выбирали подарки «нужные» и «практичные», например, энциклопедию по ведению домашнего хозяйства. Для пятилетних девочек! В пять лет куда полезней знания как залезть на дерево и не ободрать коленки или поджечь траву с помощью лупы.

Девочка, несомненно, должна расти девочкой. Для этого Михаил и живёт с матерью и бабушкой, чтобы Светочка не обрастала отцовскими манерами или, что ещё хуже, лексикончиком борцов. Но к чему рецепты приготовления шарлотки возносить в культ! Никто ещё от голода не помер, парню тоже надо уметь готовить хотя бы самое необходимое. И девочка – если захочет шарлотку, значит, приготовит.