Через короткое время госсекретаря отправили в отставку – Ельцин уступил мощному давлению. Я принадлежал к числу тех немногих, кого данное событие не обрадовало. Конечно, он взял на себя слишком много, приобретя невероятное могущество, и это далеко не всех устраивало – недовольных более чем хватало. Но он умел проникать в существо самых разных проблем, умел воспринимать информацию, умел слышать знающих людей и принимать вполне адекватные решения. Мне было интересно работать с ним.

Столкновения в Пригородном районе продолжались. И что хуже всего – федеральная власть однозначно встала на сторону осетин. Мы с Лысенко пытались объяснить вице-премьеру, отвечавшему за межнациональные отношения, что это недопустимо в стране, где живет столько народов. Он бормотал что-то невнятное, а потом предпринял все, чтобы наша вторая встреча не состоялась. Я злился, но сделать ничего не мог. Записка президенту не помогла. Скорее всего, она не попала к Ельцину. Оставалось ждать, чем все закончится.

Новый год наступил совсем неожиданно – календарь вдруг подошел к концу, и стало ясно, что придется потратить время на приобретение подарков, на встречи с друзьями, близкими. Я выкроил час для того, чтобы поискать что-нибудь подходящее в ГУМе и его окрестностях.

Вечером я заскочил к Марине, поздравил ее, Кирилла, тещу, коротко расспросил сына про школу, потом рванул в Переделкино, где мои друзья-писатели традиционно собрались на даче Миши Манцева. Дачу, довольно большую, получил еще при Сталине Мишин отец вкупе со сталинской премией. Меня встретили шумно: «А, пропащий! Кремлевский затворник! Молодец, приехал! Налейте ему! Налейте!» Мне вручили захватанный стакан, который тут же был наполнен сухим красным вином, и вся большая компания с невероятным воодушевлением опустошила разнокалиберные емкости. Едва я успел закусить, ко мне подошел Миша с рюмкой в одной руке и бутылкой в другой. Наливая мне водку, проговорил: «Давай выпьем! Повод привычный. Еще один год прошел. Пролетел! Ну и хер с ним». Выпили. Потом еще – за то, чтобы следующий год не слишком расстраивал. «Что-то наша жизнь не слишком изменилась, – грустно изрек Миша. – Наверно, Россия – не та страна, где люди могут жить хорошо». – «А если в этом ее предназначение? – вполне серьезно поинтересовался я. – Если жизнь – испытание, то где его проще пройти: в сытой Америке, преуспевающей Европе или в неустроенной России?» Мои слова заставили его задуматься. «Это если испытание… – пробормотал он. – А если не испытание? Этого мы не узнаем. Пока не уйдем. Туда… – Помолчав, глянул на меня спокойными глазами. – Что сейчас пишешь?» Чуть позже я услышал тот же вопрос от Лени Ваксберга и от Димы Ушакова. «Исключительно деловые письма и аналитические записки», – всякий раз бойко отвечал я. А они писали. Кто – роман, кто – повесть, кто – рассказ. Почему-то зависть не брала меня, ни черная, ни белая.

Мы угомонились только к утру, завалившись спать в разных углах дачи. Я проснулся около часа дня, опохмелился в компании Михаила, после чего отправился домой. Не стал вызывать машину, отправился на своих двоих к железнодорожной платформе. На улице было пустынно, тихо, легкий снег не спеша опускался с неба. Природа словно приноравливалась к наступившему году. Благостное чувство охватило меня.

Оказавшись дома, я принял душ, побрился, привел себя в порядок и тотчас отправился за Кириллом, чтобы потом вместе с ним поехать к Эдуарду. У меня были подарки для всех: коньяк для брата, французское вино для Насти, игрушечная машина для Василия – точно такую же я подарил Кириллу.

Нас ждали. Василий, получив подарок, стремительно пробормотал слова благодарности и тотчас потащил Кирилла к себе в комнату. А мы с Эдуардом и Настей направились в гостиную. Там уже был накрыт стол.

Выпили за Новый год, за здоровье присутствующих, за то, чтобы с детьми было все нормально, и еще за многое. Я был голоден и охотно поедал закуску и блюда, приготовленные Настей.

Когда мы уже достаточно выпили и закусили, нас потянуло на разговоры. Я поведал о поездке в Переделкино, а в ответ узнал, что семейство брата встречало Новый год дома в компании коллег Эдуарда. Само собой, вскоре заговорили о государственных делах, о том, что реформы пока что не дали ощутимого результата. Я принялся объяснять, что за такой короткий срок никак не могут быть достигнуты сколь-нибудь заметные успехи. Тут мой брат снисходительно произнес:

– Дело в другом. Демократы не способны к серьезной работе в государственных структурах.

– С чего ты взял?! – Мое удивление было искренним.

– Это видно невооруженным глазом.

– Хорошо, а Лысенко, замминистра по делам национальностей? А Сергей Юшенков, который замминистра печати? Разве это не успешные примеры? А я, в конце концов?

– Вы трое – то самое исключение, которое подтверждает правило. Основная часть демократов умеет только на митинги ходить да речи произносить.

Мне ой как не понравились его слова.

– И что из этого следует? – холодно осведомился я.

– Необходим приход профессионалов. Людей, которые прежде всего умеют работать. Делать дело.

– И где эти люди?

– Например, у нас. – Эдуард пристально смотрел мне в глаза.

– У вас? – Я скептически хмыкнул. – Что умеют ваши сотрудники? Ловить шпионов и следить за диссидентами? Причем большей частью делать именно второе?

– Наши люди умеют исполнять свои служебные обязанности от и до, – назидательно проговорил Эдуард. – Это исполнительные и ответственные люди. Других у нас не держали.

Признаться, я не знал, что тут возразить. Кто бы сомневался, что давние сотрудники КГБ – люди надежные, проверенные, но я не мог испытывать к ним доверие, не хотел представить их на ответственных гражданских должностях. После долгой паузы я уклончиво произнес:

– Не думаю, что это хороший вариант.

– Почему?

– Ну… опыт специфический. Люди привыкли действовать по приказу. А приказ поступает сверху. И кому они будут служить? Начальству? Действующей власти? Или стране?

– Мы привыкли служить стране, – жестко выговорил Эдуард.

Вот уж в чем я сомневался, так в этом. Продолжать разговор было бесполезно – каждый упрямо стоял бы на своем. Я глянул на Настю. Она сидела с хмурым видом, глядя перед собой. Мне стало неловко, что я в Новый год затеял вместе с Эдуардом столь сомнительный разговор.

– Как там наши дети? – с деланым оживлением обратился я к ней. – Что-то подозрительно тихо в соседней комнате.

Настя спокойно глянула на меня:

– Давай посмотрим.

Она поднялась, направилась к двери, а я – следом за ней. Кирилл и Василий играли в железную дорогу: на полу были разложены кольцом рельсы, по которым ходил небольшой паровоз с вагонами, в одном месте стояла станция. У Кирилла такой роскошной игры не имелось. Он настолько увлекся происходящим, что не обратил на меня и Настю никакого внимания.

– Как дела в славном Институте государства и права? – не без шутливой нотки спросил я.

– Нормально, – отвечала она, глядя на сына. – Работаем.

– Ты уже втянулась в научную работу?

– Да. Спасибо.

– Нравится?

Ее лицо приобрело задумчивый вид. Немного подумав, она кивнула:

– Нравится.

– Ну и прекрасно.

Мы вернулись за стол. Дальше разговор не клеился. Но я не спешил покидать семейство брата, понимал, что будет непросто увести Кирилла сейчас. Да и от Насти не хотелось уходить. Мы смотрели по телевизору эстрадный концерт, неспешно пили чай с тортом, добавляя время от времени на пару с Эдуардом по рюмочке доброго французского коньяка. Непривычное для меня времяпрепровождение не казалось мне утомительным. Было уже совсем поздно, когда я привез Кирилла домой. Он заснул в машине. Пришлось нести его на руках.

Вскоре в Администрации президента сменилось начальство – Борис Николаевич назначил руководителем Филонова. Мы были с ним знакомы еще с девяностого года, когда он стал секретарем Верховного совета РСФСР. Я смог попасть к нему на третий день. Он встретил меня посреди большого кабинета. Пожав мне руку, вернулся за внушительный рабочий стол, оставшийся еще со сталинских времен. Я занял место напротив и тотчас начал объяснять недопустимость того, чтобы федеральная власть поддерживала одну из сторон в конфликте между ингушами и осетинами. С мрачным видом выслушав меня, Филонов негромко проговорил:

– Согласен с тобой. Ситуация недопустимая. Надо ее выправлять. И немедленно… – Тут его худощавое лицо резко оживилось. – Слушай, иди ко мне советником. Будешь заниматься решением таких вопросов.

Сергей Александрович был мне симпатичен, и поработать с ним я не считал зазорным, но все-таки не стал с ходу соглашаться:

– Мне надо подумать.

– Думай. Но недолго. Работы слишком много.

Через день я стал советником руководителя Администрации. Первым делом занялся конфликтом в Пригородном районе – полетел туда. Я не встречался ни с ингушами, ни с осетинами, прекрасно понимая, что услышу от них. Я говорил с командирами частей, расположенных там. И очень быстро понял: проблема решается в Москве. Спешно вернувшись, подготовил встречу Филонова с большими военными и милицейскими начальниками. Они получили вразумительное указание сохранять нейтралитет, не вставать на чью-то сторону. Затеплилась надежда на изменение ситуации.

Филонова, как и президента, прежде всего волновало то, что происходило в Верховном совете. Оттуда исходила угроза власти да и миру в стране – призрак гражданской войны вновь витал над Россией.

Белый дом, не тот, который в Вашингтоне, а наш, куда более крупный, расположенный на берегу Москва-реки, превратился в штаб непримиримой оппозиции. Как в августе девяносто первого. Только теперь там располагались наши враги, те, кто горел желанием скинуть Ельцина, лишить его власти.

Я вовсе не боготворил президента, понимая, что он родом из партийной верхушки, управлявшей СССР, что весь его опыт не слишком подходит для строительства демократического государства и рыночной экономики. Но кто имел нужный опыт? Не было таких. Разумеется, Ельцина избрали, потому что так сложились обстоятельства, потому что избирают не тех, кто лучше, а тех, кому судьба дает шанс. Академик Сахаров не мог стать президентом. У него была другая роль – нравственного ориентира. Поэтому я относился к Ельцину как данности. В отличие от многих моих соратников по демократическому движению. Один из них, когда я высказал замечания в адрес президента, прямо-таки взорвался: «Ты кто такой по сравнению с ним?! Какое право ты имеешь критиковать его?!» А я считал, что имею. Хотя и делаю с ним общее дело. Вернее, именно потому, что мы делаем одно дело, столь нужное людям, стране.

У Ельцина были свои сильные стороны. Он умел учиться. Один раз я доказывал ему необходимость контактов с новыми профсоюзами. Борис Николаевич колебался – было ясно, что он не разбирается в этом вопросе, не понимает нужность и важность таких организаций. Я убедил его в этом, но он попросил дать ему подробную справку о профсоюзах накануне встречи. Справку я подготовил и передал президенту. На встрече с лидерами профсоюзов он вел себя так, будто сам долгие годы занимался их проблемами.