Марлен Мартынович Хуциев, известный кинорежиссер и невероятно обаятельный человек, говорил мне о важности поддержки отечественного кино, а Володя Дашкевич, теперь уже давний мой соратник – о настоятельной необходимости становления институтов демократии. Я согласно кивал в ответ на их слова. Мне действительно казалось важным и достойным обсуждения в палате то, о чем они говорили. Проблемы были у всех: у инвалидов и предпринимателей, у ветеранов и театральных деятелей, у банковской сферы и малых городов, а еще у летчиков, авиадиспетчеров и докеров, представленных новыми профсоюзами, у самих профсоюзов. Я ожидал, что так будет, – свои болячки всегда ближе к телу. Но я не сомневался, что мы найдем темы, которые удовлетворят всех членов палаты. Ну или почти всех. Темы, важные для страны.

Праздник прошел. Дальше мне и моим сотрудницам следовало готовить первое рабочее заседание палаты. Но прежде должен был собраться только что избранный Совет.

Ближайшие выходные я решил посвятить сыну. И не только воскресенье. В субботу приехал к Марине. Погода была мерзкая – метель гуляла по улицам, занося снегом город, бросая пригоршни обжигающих снежинок в лицо. Я решил никуда не тащить Кирилла, а побыть с ним дома. Почитать какую-нибудь книгу или поиграть во что-то. Из библиотеки, сохранившейся у Марины с детства, Кирилл выбрал «Таинственный остров» Жюля Верна. Читать он начал сам, сбивался, бубнил без выражения и быстро утратил интерес, тогда за дело взялся я. Мне доставляло удовольствие демонстрировать выразительное чтение. Я старался подчеркнуть характеры героев. И видел, что Кирилл слушает меня.

– Читать куда интереснее, чем смотреть кино, – убеждал я сына через некоторое время, – потому что кинофильм – это зафиксированное на пленке видение режиссера, оператора. А ты, когда читаешь, можешь представить что-то свое. Понимаешь? Ты – творец своего фильма, который прокручивается перед твоим внутренним взором. Хочешь, герой будет таким, а хочешь – другим. Хочешь, пейзаж будет выглядеть так, а хочешь – по-иному.

Кирилл послушно кивал в ответ, но я прекрасно понимал, что столь легко сына к чтению не приобщишь.

После обеда мы с ним играли в настольный хоккей. С каким неистовством и я, и мой сын двигали рычагами, приводя в движение хоккеистов. Какие крики наполняли комнату. Теща поначалу испугалась, прибежала глянуть, что происходит.

Перед моим отъездом обсуждали планы на завтра. Решили, что мы с Кириллом отправимся в Политехнический музей, а Марина – по своим делам. С тем я и удалился домой.

Метель на улице поутихла. Снег приятно похрустывал под ногами. Я шел по улице, наслаждаясь прогулкой. Радовался редкой для меня возможности идти не спеша, беззаботно глядя по сторонам. Бойкая, но изящная мелодия Партиты № 2 Баха вертелась в моей голове. Тут я подумал, что неплохо бы пригласить в музей Василия. А вместе с ним – его маму.

Появившись дома, позвонил Насте. Так приятно было услышать ее голос в трубке.

– Хочу завтра сводить Кирилла в Политехнический музей, – сообщил я. – Думаю, Василию тоже будет интересно побывать там. Что скажешь?

– Сейчас спрошу у него. – Последовала пауза, я слышал невнятный разговор, потом вновь ее голос. – Вася согласен. Во сколько и где встречаемся?

В назначенный час я увидел Настю и Василия в холле музея. Ее лицо – похудевшее, немного бледное – выглядело еще более благородным, чем раньше.

– Здравствуй. – Она сдержанно улыбалась.

Мы спустились в гардероб, разделись, и дети сразу направились влево, туда, где располагалась автомобильная экспозиция. Дружной парочкой они принялись осматривать старые машины и мотоциклы, обсуждать их достоинства, читая вслух надписи. Мы с Настей не спешили за ними.

– Как твои дела? – спросил я.

– Нормально, – ровным голосом отвечала она. – Я выздоровела, давно уже хожу на работу.

– Чем ты там все-таки занимаешься?

– Конституционным правом. – Увидев недоумение на моем лице, добавила: – Отрасль права, закрепляющая основы взаимоотношения личности и государства.

– Это интересно?

– Это очень важно. Для страны и людей. И это интересно для меня.

Помолчав, я полюбопытствовал с легкой улыбкой:

– Твое мнение о новой Конституции не изменилось?

– Нет, – спокойно отвечала она. – Слишком много полномочий у президента.

– Будем надеяться, что он воспользуется ими во благо страны.

– Будем. – Ее лицо стало невеселым. – А что еще остается?

Я предпочел промолчать.

Мы дождались, когда мальчики насмотрятся на технические новинки давних лет, потом пошли вслед за ними на первый этаж, на второй, а закончили на третьем, где была представлена космическая техника. Я старался не вмешиваться в разговор Кирилла и Василия, лишь в тех случаях, когда они обращались с вопросом, давал пояснения.

– Вон там вырывается струя, горячая-горячая, и он в космосе движется, – объяснял Кирилл, показывая на заднюю часть спутника.

– Нет, его ракета разгоняет, чтобы он в космосе летал, – возразил Василий.

– Да. А потом он сам может лететь! Когда уже в космосе. – Кирилл повернулся ко мне. – Правда, папа?

Я подтвердил его правоту, хотя не слишком разбирался в спутниках и ракетах.

Когда мы спустились в гардероб, я предложил Насте пообедать в одном из ближайших ресторанов, в Большом Черкасском переулке.

– Там хорошая кухня, – заверил я. Она согласилась. Покинув музей, мы направились к началу Ильинки. Погода была неплохая – небольшой снежок ласково опускался на тротуар и проезжую часть. Но там, где проходили люди или проезжали машины, таял, оставляя мокрый след на асфальте.

Мы пришли в тот самый ресторан на углу Большого Черкасского и Старопанского переулков, где я бывал вместе с Эдуардом. Впрочем, я не собирался говорить об этом Насте. Свободных столиков оказалось много, мы устроились у окна, долго и шумно изучали меню. Как только определились и был сделан заказ, я с тихой улыбкой посмотрел на Настю, сидевшую напротив.

– Так приятно никуда не спешить. Гулять, спокойно обедать. Увы, пауза совсем недолгая – вчера да сегодня. Завтра опять в колею. Не успеваешь закончить одно дело, а другое уже падает на голову.

– По-моему, тебя это устраивает. – Некоторое недоумение проявилось на ее лице. Я добродушно усмехнулся, а Настя после небольшой паузы продолжила: – По крайней мере, так мне показалось… Ты как-то читал стихи Леонида Губанова. Мне очень понравилось. Я спрашивала в книжных, есть ли его книги. Оказалось, что нет. Его не издавали?

– В советское время точно не издавали. Это было невозможно. А сейчас вполне могли издать. Но я не знаю. Надо Наташе Шмельковой позвонить. Она должна знать.

– Ты был знаком с ним?

– Нет. Он умер в начале восьмидесятых. Кстати, как и Пушкин, в тридцать семь. Наташа его хорошо знала. Дружила с ним. Она прекрасно читает стихи Губанова, с его интонациями. Заслушаешься. Честно говоря, благодаря ей я и познакомился с творчеством Губанова.

Она перевела задумчивый взгляд на меня:

– А кто она, Шмелькова?

– Писатель, литературовед, публицист. И очень хороший человек. Она дружила не только с Губановым, но и с Венечкой Ерофеевым.

«Надо бы навестить Наташу. – Некоторые угрызения совести шевельнулись во мне. – Или хотя бы позвонить ей. Совсем забыл старых знакомых. Нехорошо это. Скверно…»

– А ты прежде работал в издательстве?

– Да. Редактором… Такое чувство, что это было ужасно давно.

Мы заканчивали обед, когда я увидел Эдуарда, входящего в ресторан. Честно говоря, я растерялся. Это настолько отразилось на моем лице, что Настя, глянув на меня, тотчас посмотрела в ту же сторону. Она сохранила спокойствие.

Эдуард увидел нас, подошел. Вежливая улыбка покрывала его лицо.

– Надо же. Здравствуйте. Какими судьбами?

– Водили детей в Политехнический музей и решили пообедать. – Я почему-то испытывал неловкость.

– Папа, классный музей, а мы с тобой туда не ходили. – Василий уже стоял рядом с отцом, схватив его за руку.

– А теперь ты сходил. Благодаря дяде Олегу. – Он глянул на меня с некоторой иронией.

Мне это не понравилось, но я предпочел сделать вид, что меня его слова не тронули.

– Возьми стул, присоединяйся, – предложил я.

– Спасибо, но… не могу. – Он картинно развел руками. – Вы уже почти закончили, а я даже меню не полистал. Сяду там, в сторонке… – Вася потянулся за ним, но услышал: – Оставайся здесь. Вон, с Кириллом поговори о чем-нибудь.

Наше общение за столом было скомкано. Обед мы заканчивали в молчании. Даже Кирилл с Василием перестали болтать.

Невольно я наблюдал за братом. Он занял место в углу, а вскоре к нему присоединился мужчина средних лет. Они принялись оживленно беседовать.

«Вот ведь человек, – подумал я с осуждением, – не мог сказать, что у него деловая встреча. Конспиратор хренов… Но я тоже хорош – не понял, что у него тут место для постоянных встреч… А может, не только у него?..»

Я оглядел достаточно просторный зал, и подозрения в правоте моей догадки усилились: столы были заняты мужчинами, сидевшими по двое, по трое и поглощенными разговорами.

Когда мы покинули ресторан и двинулись в сторону «Детского мира», я с некоторой неловкостью произнес:

– Я никак не предполагал, что он туда придет.

Настя ничего не сказала.

Мы шли рядом, за нами тянулись наши дети, увлеченно обсуждавшие, чья школа лучше. У входа в метро наши пути расходились.

– Ты на меня обижаешься? – спросил я.

– Мне на тебя не за что обижаться. – Ее лицо осталось серьезным.

– Нехорошо получилось.

– Ты в этом не виноват.

Я не стал объяснять ей, что мог бы догадаться о вероятности такой встречи. Промолчал.

В метро было немноголюдно. Для меня и Кирилла нашлись места.

– Папа, мы еще куда-нибудь сходим? – спросил он.

– Сходим, – без колебаний отвечал я.

– А куда?

– Куда?.. Можно сходить в Оружейную палату. Она в Кремле, где я работаю. Там много интересного. А можно в Третьяковскую галерею. Или в Пушкинский музей. Там картины. Много хороших картин.

– А мы Васю возьмем с собой?

– Тебе хочется?

– Да.

– Тогда обязательно возьмем.

Доставив сына домой, я отправился к себе. Вновь на общественном транспорте. С любопытством разглядывал пассажиров, большей частью мрачных, с усталыми лицами, и размышлял о том, что уже два месяца прошло с принятия новой Конституции. Появились Государственная дума, Совет Федерации, а кроме них Федеральная служба контрразведки, Общественная палата и много еще чего. Но жизнь людей не изменилась, да и не могла измениться за столь короткий срок – я прекрасно понимал это. И все-таки хотелось видеть перемены. Осязаемые, явственные. Хотелось прикоснуться к будущему, уверенно входящему в нашу жизнь.

Зыбучие пески жизни

– Миша повесился, – произнес мужской голос.

– Какой Миша?!

– Манцев.

Никаких мыслей в голове. Ни что это глупая шутка, ни что это ужасно. Хотя это было ужасно.

– Съездил в Испанию, вернулся и… повесился. – Я узнал наконец голос Лесина. – Похороны завтра.

– Почему он сделал это?

– Да все эта сучка. Жена… Увидимся, расскажу.

Положив трубку на аппарат, я замер в растерянности. Мой добрый приятель умер. Повесился. Завтра похороны. «Ему не было сорока, – в оцепенении думал я. – Зачем он это сделал? Неужто есть такие обстоятельства, что дальше жить нельзя? Неужто можно дойти до такого отчаяния в наше далеко не худшее время?» Не было ответа на эти вопросы.

Утром я приехал в судебно-медицинский морг Института Склифосовского. Леня, Дима, Саша Лесин и еще несколько бывших студийцев уже находились здесь. Я подошел к Мишиной матери, сказал слова соболезнования. Она молча кивнула в ответ. Ее лицо было спокойным, хотя и хмурым. А вот Марьяна, десятилетняя дочь Миши, стояла с разбухшими веками, красными от слез глазами. Когда вывезли на каталке гроб, она тихо заплакала.

Никто ничего не стал говорить. Мастера слова замерли у гроба в молчании. Я тоже не имел желания произносить речи, я смотрел на Мишино лицо, потемневшее, незнакомое, на котором застыло какое-то удивленное выражение. В самом деле, о чем говорить? О том, что он писал очень даже неплохие рассказы, повести, но ему не удалось издать ни одного произведения? О том, что он был хорошим человеком, но любил выпить и порой уходил в запой?