– Нормальный человек не может быть доволен всем, что он делает. Далеко не всегда получается то, что намечалось. Но что-то удалось. Конституционное совещание провели. Общественная палата работает. Договор об общественном согласии подписан. Есть следы деятельности, есть… Хотя жизнь людей, обычная повседневная жизнь, почти не изменилась… Впрочем, немало тех, кто занялся бизнесом. Челноки – это малые предприниматели. Решают важную задачу обеспечения людей различными товарами. Есть средние предприниматели, которые что-то производят. Пока что в большей степени услуги.

– Это так, – осторожно согласилась она, – но есть более фундаментальные вещи. Практически не изменились отношения между государством и человеком, по-прежнему довлеет патернализм.

– Такие вещи быстро не меняются. Ты мне сама говорила.

– Говорила. Но я не вижу тенденций к изменению. – Тут она встрепенулась, глянула на меня с некоторым смущением. – Прости. Наверно, тебе хватает таких разговоров на работе.

Я сдержанно усмехнулся:

– Как раз на подобные темы разговор у нас редко заходит. К сожалению. И вовсе не потому, что мы таких разговоров избегаем. Постоянно что-то происходит, требует внимания, вмешательства. – Я будто извинялся. – Постоянно приходится реагировать на какие-то события. Фактически нет времени и сил, чтобы думать о перспективе.

Настя ничего не сказала, она задумчиво смотрела на покрытый зеленью островок, притулившийся неподалеку от берега, единственный поблизости, – других не было видно на всей доступной для взора широкой водной глади. А я размышлял над ее вопросом: доволен ли я тем, что делаю? Признаться, не думал об этом. В самом деле, доволен? Наверно, да. Я чувствовал себя причастным к очень важному делу. Мне казалось, что я на своем месте. И мое положение устраивало меня. Я понимал: сделано пока что мало. Хотя сил потрачено с избытком. Но, как говорится, еще не вечер.

Мне было важно продолжить разговор.

– Да, нам пока не удалось построить гражданское общество. Хотя все условия для этого мы обеспечили. Но вот что любопытно: ко мне в каждую годовщину августовских событий приставали бывшие соратники, знающие, что я работаю в Кремле: «Год прошел, а где новая жизнь?» Потом: «Два года прошло, а где новая жизнь?» Скоро скажут: «Три года прошло, а где новая жизнь?» Люди ждут ее как награды. И таких очень много.

Обдумав услышанное, Настя, по-прежнему глядя на озеро, медленно произнесла:

– Люди слишком привыкли надеяться на государство. Согласна, что это нелегко вытравить. Вместе с тем, – тут она посмотрела на меня с тихой, прощающей улыбкой, – государство могло бы инициировать этот процесс. И кому, как не Администрации президента, заняться этим.

– Каким образом?

– Широкой просветительской деятельностью и поощрением различных форм гражданской активности.

«Господи! Разве об этом должна думать молодая, красивая женщина?» – пронеслось в моей голове.

– По-моему, Общественная палата и есть прямое поощрение гражданской активности.

– Этого мало. Это – московские дела.

Я предпочел промолчать, хотя был не согласен: рекомендации президенту – московские дела?! Но у меня возникла идея президентского письма, рекомендующего учредить общественные палаты в каждом регионе России. Пусть губернаторы получают ее рекомендации. «Завтра же напишу проект письма и передам Сухатову», – решил я.

Обедали мы в ресторане в Переславле-Залесском. Серьезных разговоров более не вели. Я посматривал на Настю, размышляя о том, что она успела стать максималисткой, а уважение такой женщины потерять легче легкого. Но она по-прежнему нравилась мне.

Посреди лета появился вдруг странный указ президента о борьбе с организованной преступностью, который, в нарушение Конституции, давал слишком большие полномочия правоохранителям. Все говорило о том, что его подсунул Ельцину главный охранник – он проделывал такое не единожды, и всегда с последующим скандалом. Несмотря на отпускное время, общественность взволновалась и возмутилась. Общественная палата тоже решила отреагировать. Было созвано внеочередное заседание, в результате которого появилась единогласно принятая рекомендация президенту отменить указ. Его автор был взбешен. Уж и не знаю, что он там наплел президенту, но через день меня отстранили от Общественной палаты. В довершение ко всему, лишили моих сотрудниц: они остались в аппарате палаты.

– Пытался тебя защитить, – признался мне Сухатов. – Слышать ничего не хочет: убрать из Общественной палаты, и все…

– Ничего страшного, – попытался успокоить я Льва. – У меня других дел хватает.

Но если честно, я был очень расстроен. Не хотелось передавать мое детище в другие, скорее всего, чиновные равнодушные руки.

Вольский организовал письмо президенту от Совета Общественной палаты с просьбой вернуть меня. Не помогло.

– Все равно буду считать тебя начальником, – с доброй улыбкой сказал он мне, когда я заглянул к нему в Торгово-промышленную палату, занимавшую отдельное здание на Старой площади. – Давай коньячку выпьем.

Против коньяка я ничего не имел. Тем более что у Аркадия Ивановича он был отменный, французский. Расположились в углу, в креслах.

– Не привык он слушать критику от подчиненных. – Вольский задумчиво смотрел в окно. – Хорошо, что прессу за критику не зажимает. Это дорогого стоит.

Я кивнул в знак согласия.

Вереница дней, заполненных работой, долетела до девятнадцатого августа. Негоже было забывать о соратниках. Я выкроил время, чтобы приехать к Горбатому мосту. Множество людей находилось на его изогнутой поверхности и на прилегающем пространстве. Они стояли группками, выпивали, закусывали, азартно разговаривали. Я подходил к тем, кого знал, встречали меня радостными возгласами. С некоторыми мы обнимались, другие подолгу жали мне руку. Это были искренние эмоции. Нас объединяло то, что происходило здесь три года назад. Я выпивал с ребятами, шел дальше.

– Олег! – раздалось рядом. – Привет!

Это был Алексей. Тот, который работал в каком-то научно-исследовательском институте лаборантом. Он радостно улыбался, открыв беззубый рот.

– Молодец, что пришел. Ты по-прежнему там, в Кремле?

– Да, – выдохнул я.

– Это хорошо. – Тут его лицо посерьезнело. – У меня вот к тебе вопрос. Слушай, три года уже прошло, а изменений как-то не видно. Я тебя предупреждал.

Вот оно! Я с трудом сдержал себя, чтобы не рассмеяться.

– Предупреждал. Постарались учесть. Изменений много. Теперь у нас Государственная дума, Совет Федерации, новая Конституция, новые законы, – мой голос звучал нарочито бодро.

– Я не про это. Жизнь лучше не стала.

Пришлось демонстрировать снисходительную улыбку.

– Да, для значительного числа россиян жизнь мало изменилась. Но пойми, за три года обеспечить всем прекрасную жизнь в стране с разрушенной экономикой невозможно.

– Я это понимаю. Но что-то надо делать. Надо. – Как проникновенно это звучало.

– Делаем.

– Вы не затягивайте. Смотри, еще год-другой, и народ будет сильно возмущаться. Сам понимаешь, чем это может кончиться. Вы не затягивайте. Ты передай Ельцину, хорошо?

– Непременно передам, – заверил я. – Сам ты как? Все в том же институте?

– В том же. Денег почти не платят. – Он вновь радостно улыбался. – Так, иногда. Многие наши научные сотрудники пошли заниматься кто чем может. А я вот пока что остался. Кое-как выживаем с женой. Большей частью на ее зарплату.

Я не знал, что сказать на это, и промолчал. По соседству ребята разливали водку в пластиковые стаканчики. Я взял два, один протянул Алексею – он охотно принял хлипкую, гуляющую под пальцами емкость.

– За что?

– За третью годовщину нашей славной победы! – громко произнес я.

Тост поддержали все, кто стоял поблизости. Поочередно чокнувшись друг с другом, а точнее, беззвучно соприкоснувшись стаканчиками, мы опустошили их.

Я постарался уехать до того, как у Горбатого моста будет немало пьяных, и сделал это по-английски, не попрощавшись ни с кем. Вечером следующего дня состоялось шествие от Горбатого моста до пересечения Нового Арбата и Садового кольца – места гибели трех ребят. Народу собралось много. Колонну возглавили известные представители демократических сил – Сережа Юшенков, отец Глеб Якунин, Галина Старовойтова, Аркадий Мурашёв и другие. Я шел рядом с Юшенковым. Сергей с января занимал должность председателя Комитета Государственной думы по обороне. Он говорил мне о том, что в армии зреет недовольство – зарплаты настолько низкие, что офицерам приходится подрабатывать, чтобы прокормить семью, что многие увольняются из армии. «Нельзя доводить офицеров до отчаяния, – подвел итог Сергей. – Это опасно и глупо». Трудно было не согласиться с ним.

Наша колонна, продвигаясь неспешным шагом, миновала американское посольство, свернула на Садовое кольцо, пересекла Новый Арбат и уперлась в памятный знак, установленный над тоннелем, в котором погибли ребята. Отец Глеб, одетый в рясу, начал панихиду, а рядом с ним стоял, ожидая своей очереди, раввин.

По успевшей сложиться традиции на следующее утро я приехал на Ваганьковское кладбище. У входа, за старыми чугунными воротами, уже собралось много народу, в сторонке готовился взвод почетного караула. Вереница венков стояла рядом, прислоненная к изгороди, среди них – от президента. Я побеспокоился об этом. В десять часов солдаты в парадной форме взяли венки, двинулись медленным церемониальным шагом по центральной аллее. Они утянули за собой собравшихся, которые вскоре образовали колонну, довольно длинную. Справа и слева мимо нее проплывали надгробия, венчающие чьи-то жизни, окончившиеся и давно, и недавно.

Состоялось возложение венков. Следом на могилы опустилось множество цветов. Прошел четким парадным шагом взвод почетного караула. Постояв еще немного, люди потянулись в сторону выхода. Рядом со мной шел Александр Арсентьевич Усов, контр-адмирал в отставке, отец Володи Усова, одного из тех, кому только что были отданы почести. В какой-то момент он повернул ко мне голову, задумчиво спросил:

– Значит, вы считаете, что мой сын и его сотоварищи погибли не зря?

– Я так считаю, – сколь уверенным был мой голос. – Они продемонстрировали нашу решимость умереть, но не уступить. Военные убедились, что жертв будет очень много, и не решились атаковать.

Он глянул на меня спокойным, светлым взглядом:

– Я тоже так думаю. Мне важно убедиться, что не я один.

Машина ждала меня у входа на кладбище. Я предложил Александру Арсентьевичу подвезти его, но он отказался – ему хотелось пообщаться с родителями Ильи Кричевского и Дмитрия Комаря.

Мой путь лежал под Рузу – туда, где находился сейчас Кирилл. Я решил воспользоваться воскресеньем, чтобы повидать сына. А заодно поплавать в Озернинском водохранилище. Лето было на исходе, а я еще ни разу не искупался. Не стоило с этим мириться. Мой план блестяще осуществился.

Понедельник надвинулся быстро. Зыбучие пески жизни вновь поглотили меня. Существует три вида этих песков. Один связан с семейной жизнью, другой – с работой. Нередко бывает так, что, женившись, человек словно исчезает из обыденной действительности. Этого я боялся, когда стал женатым человеком. К счастью, Марина вовсе не стремилась превратить меня в «примерного» семьянина. С работой совсем другое. Жить работой, когда все остальное не имеет значения, – счастье. Вопрос лишь в том, насколько успешно дело, которым увлечен человек. Хотя и тут не все просто: Ван Гог, например, не получил признания при жизни, но был уверен в своей правоте. А вот если нет ни признания, ни такой уверенности, это непростой случай. Но есть и третий вид зыбучих песков, самый опасный, самый тяжелый – рутинность повседневности. Я не любил ту часть своей работы, которая заслуженно звалась текучкой. Но я делал ее, потому что кому-то надо читать письма и готовить решения, поручения, ответы. Это была моя повседневность.