Алина недовольно повернулась к сестре спиной, накрылась с головой и засопела. Ее голод лениво ворчал, затихая, и, кажется, тоже задремал где-то внутри. Больше она его не ощущала.

С утра пятая принцесса подскочила бодрой, как воробушек весной. Рядом потягивалась Марина. Сонно улыбнулась сестре.

– Полегчало?

– Ага. – Алинка включила свет, потянулась к очкам, надела их – и вокруг все странно поплыло. Сняла, с возмущением оглядела линзы, потерла их рукавом. Снова надела.

Марина врубила радио – сразу ударило по ушам ритмами, понеслась бойкая музыка – и, подтанцовывая, подошла к зеркалу расчесаться. Открыла большие золотые часы – Алина в ступоре четко увидела и мелкие камешки в них, и стрелки, показывающие половину седьмого. Марина хмыкнула и нарочито небрежно швырнула их в ящик стола. И только потом заметила, что младшая сестра застыла у выключателя с очками в руках, и губы у нее дрожат.

– Алиш, ты чего? – испуганно спросила третья принцесса. Подошла, заглянула в глаза, уверенно взяла за руку, отсчитывая пульс. – Болит что-то? Помощь нужна? Ты только в обморок не падай!

– Марин, – слабо и жалобно сказала Алинка, – я вижу без очков. Я, честное слово, всё вижу!

Она дернулась в сторону, подбежала к окну и уставилась в парк.

– Далеко вижу, хоть и темно! – возбужденно крикнула она и повернулась, поднесла к лицу руку. – И близко!!! Марина!!!

И расплакалась. Эмоции захлестывали неожиданно ярко, хотелось и плакать, и смеяться одновременно.

– Чудесный ты ребенок, – чуть ворчливо и радостно проговорила старшая сестра. Алинка всхлипывала и вертелась вокруг себя – рассматривала все вокруг. – А рыдать-то зачем? Это же счастье! Хотя понятно, гормоны. Добро пожаловать в трудный женский мир неустойчивой психики, Алиш.

Алинка улыбнулась сквозь слезы, махнула рукой:

– Ну чего ты ворчишь?

– Это я от радости. – Старшая сестра подошла, чтобы обнять. – Интересно, это на тебя начало цикла подействовало? Не припомню, чтобы у кого-то из семьи такое бывало. Эх… мне бы подобный подарочек в компенсацию за страдания. Проснулась в тринадцать, а у меня не только сыпь на лице, но и грудь выросла за ночь. Или хотя бы ноги.

Алина хихикнула, уткнувшись сестре в плечо, затем отстранилась и очень серьезно заверила:

– Ты очень красивая, Марин, ты просто не представляешь, какая красивая.

– И ты, красноносая моя. – Третья Рудлог легко щелкнула Алинку по оному носу. – И сейчас, а уж когда вернется твоя внешность, то, уверена, будешь диво как хороша. Боги, к счастью, не обделили нас красотой, – она хмыкнула. – Вот ума, думается мне иногда, недодали. Мне – так точно. Беги, собирайся. Очки не выбрасывай – отдашь потом в семейный музей!

Завтрак прошел в том же радостном возбуждении – из-за присутствующих мужчин Алинка постеснялась говорить все, но зато обретенным зрением похвасталась вволю. И эта вспышка радости словно немного развеяла уныние, в котором пребывала семья после свадьбы Поли. Даже Ангелина улыбалась, глядя на пятую Рудлог, а Василина так вовсе растрогалась, став, несмотря на строгий костюм и прическу – сегодня был какой-то важный выезд, – совсем простой и домашней. Только что не причитала от счастья, приложив руку к щеке.

И о том, что сегодня зачет у профессора Тротта, Алина Рудлог вспомнила, только когда привычно проверяла рюкзачок перед выходом. И в Зеркало из кабинета Кляйншвитцера она ступила с высоко поднятой головой – как будто шла в клетку с тигром.

* * *

Профессор же, напротив, с утра был мрачен как никогда. Убрал погибшие растения из лаборатории, потретировал семикурсников в спортзале – те уже научились определять, когда он в настроении согнать с них семь потов, и занятие провели в молчании и сосредоточенности, что не уберегло, впрочем, от едких замечаний и синяков. Позанимался сам, с неудовольствием думая, что, видимо, придется вкатывать себе мышечный стимулятор, чтобы не терять времени на укрепление левой руки. На всякий случай, перед тем как отправиться в университет, выключил свет в гостиной, сел на диван и прикрыл глаза, вслушиваясь в себя: не покалывает ли где-то внутри сосущее чувство будущего приступа?

Но репеллент действовал. И Макс снова всё контролировал.

В коридоре уже толпились студенты первого курса. Поздоровались нестройным хором, настороженно уставились на него. На экзекуцию отводились первые две пары, но он планировал управиться быстрее.

– Заходим по одному, – сухо сказал Тротт в наступившей тишине. – Чтобы не терять времени, тянем билет и сразу отвечаем. Если знаете, как положено, вспоминать нет нужды. Пересдача через куратора, я даю одну возможность.

От молодых людей и девушек плеснуло паникой, растерянностью, страхом – но он, не обращая на это внимания, повернулся и зашел в аудиторию.

Следующие два часа инляндец скучал. Уже по глазам входящего студента было видно, сдаст он или нет. И достаточно было нескольких первых слов, чтобы понять уровень его знаний. К тому же Макс всех помнил по лекциям и семинарам и, помимо основного билета, спрашивал по темам, в которых отвечающие провисали по ходу обучения.

В ведомости, лежащей перед ним, одна за другой появлялись отметки «незачет», разбавляемые редкими «зачтено». И не подкупали его ни дрожащие губы очередного студиозуса, ни глаза, полные отчаяния, ни просьбы задать еще вопрос, ни уверения, что «честное слово, учил, забыл, профессор, пожалуйста, дайте подумать!».

В бою и в экстремальной ситуации времени подумать никто не даст. Зато к пересдаче все от зубов отлетать будет. И страх исключения только поможет материалу закрепиться в голове. А если в намеренно жестких условиях, в которые он их поставил, рука не дрогнет при плетении связки по заданной формуле и стресс не помешает действовать быстро – значит, действительно научил как полагается.

Студенты менялись, пустая аудитория эхом отражала голоса сдающих, в помещении накапливалась хаотичная энергия от многих десятков попыток колдовать, за дверями стоял шум, который с каждым вышедшим набирал силу – и затихал. В коридоре пустело, прошедшие испытание первокурсники разбредались кто куда.

Наконец ведомость была заполнена. Двадцать сдавших – неплохо. Очень даже неплохо.

Макс расписался в документах и уже встал, когда в дверь постучали, и в аудиторию заглянула раскрасневшаяся Богуславская. Без очков, прижимающая к себе какую-то бумажку, как щит. На лице ее была написана решимость, да и вообще вид она имела отчаянный.

– Доска чистая, – сказал он едко, и студентка, набиравшая воздух, чтобы что-то выпалить, задохнулась, недоуменно посмотрела на него, на упомянутую доску. И тут же собралась.

– Я не за этим, профессор Тротт. Я сдать зачет по магмоделям.

– Вы же не посещали занятия, – ответил он ровно, приставляя стул к столу.

– В уставе университета, – голос ее звенел так громко и торжествующе, что он поморщился и потер висок пальцами, – профессор, сказано, что обучающийся может самостоятельно пройти программу и сдать зачет. Я еще в пятницу подписала у куратора заявление. – Она подошла и положила перед ним на стол лист, и Макс посмотрел на него с таким омерзением, будто это был грязный ботинок. – Мне выдали индивидуальную ведомость. Профессор.

Последнее прозвучало как «Вот так-то, профессор!!!».

Она наконец-то замолчала и перевела дыхание. Макс посмотрел на ее руки – пальцы подрагивали, – на лицо. Без очков она выглядела непривычно. Опять часто моргала, словно готовилась расплакаться, и он с раздражением подумал, как ему все это надоело. Нет, никакого преподавания в следующем году.

– Вам заняться нечем, Богуславская? – спросил он недовольно. – Или вы выбрали способ добиться исключения из университета? Можно сделать это, не тратя мое время.

– Вы обязаны принять у меня зачет, – отчеканила она дрожащим голосом.

– Обязан так обязан, – согласился Тротт с ледяным спокойствием. – Но если я увижу слезы, Богуславская, сразу же поставлю вам незачет. Понятно?

От нее вдруг полыхнуло теплом, даже жаром – он аж пошатнулся, – и девчонка почти прорычала в ответ – столько злости было в ее голосе:

– Понятно!

И осеклась тревожно, виновато, с удивлением посмотрев на свои сжавшиеся кулаки.

Макс молча отступил от нее на пару шагов. Всмотрелся. Там, где раньше было серое мельтешение, полыхало яркое, почти белое пламя Рудлогов. За ним даже видно ничего не было. Полыхало ослепительно и вкусно – у Тротта аж во рту пересохло, и он мгновенно опустил на себя несколько щитов и только после этого смог набрать в легкие воздух.

Вот как выглядит новорожденный первозданный огонь, оказывается.

Клетка ауры, ярко-алая, переливающаяся текучим огнем, поднималась высоко, выше потолка аудитории, и под ней медленно, как тонкие хлопья пепла над костром, двигались вверх родовые знаки. В области матки пламя набирало мощь, интенсивность и казалось почти синеватым. Видимый ранее слабенький магический дар за этим сиянием просто не был заметен.

Он моргнул и вернулся к привычному зрению. Принцесса смотрела на него с настороженностью.

– У вас проснулась родовая магия? – спросил Макс с почти хищным любопытством и бестактностью исследователя. – Что это спровоцировало? Есть отличия в ощущениях?

Алина удивленно посмотрела на него и покраснела.

– Извините, п-профессор, это мое личное дело. И семейный секрет. Я не могу об этом рассказывать.

Он хмурился, разглядывая ее, сопоставлял. Ну конечно же. Нашел о чем спрашивать. Снова потер пальцами висок и отодвинул стул. Сел.

– Я даю вам последнюю возможность передумать, Богуславская.

Она грустно качнула головой.

– Профессор Тротт… не могу. Я должна. Теперь – тем более. Это ведь вы вчера помогли мне с физкультурой?

– Что за чушь взбрела вам в голову? – поинтересовался он ледяным тоном.

– Вы! – сказала она упрямо, заглядывая ему в глаза. – Больше некому! Я бы не сдала сама. Зачем?

– Алина, – процедил он, – вы слишком хорошего обо мне мнения. Кто бы вам ни помог, я искренне об этом жалею. Вы удивительно навязчивы.

Она еще пару секунд всматривалась в него, затем моргнула, насупилась и отвернулась. Неловко завозилась, в тишине стягивая со спины рюкзак, села за первую парту, оперлась локтями о столешницу и подняла на него серьезные зеленые глаза.

– Задавайте вопросы, профессор. Я готова.

Он гонял ее по курсу так, будто мстил за свою слабость. На пределе сил, видя, как она бледнеет, и не останавливаясь. Задавал сложнейшие формулы и с насмешкой смотрел, как усердно она, не поднимая на него глаз, закусив губу, шевелит неловкими пальцами, создавая плетения. Через десять минут Богуславская поднялась – рукам не хватало пространства. Над губой проступили капельки пота – она слизнула их, сняла жакет и, прикрыв глаза, продолжила рисовать нужные рисунки, задействуя нужные нити, и даже ногой притоптывала, словно задавая ритм движению рук. Натягивалась белая плотная блузка на груди, когда девчонка отводила руку в сторону – слишком размашисто, как все только осваивающие плетения. Короткая юбка колыхалась, обнажая колени, и ритм каблучка Макса просто завораживал. До смеха и изумления – такой техники он еще нигде не видел. Вот что значит самоучка. Самоучки – те самые новаторы, которые нарушают каноны и изменяют науку.

Инляндец так увлекся, что сам снял пиджак, двигал руками, требуя повторять за собой и с любопытством ожидая: сможет? Нет? Спрашивал определения и велел выводить решетки и вязи, хмыкал, когда она задумывалась, морщился, когда поглядывала на него почти умоляюще. Веснушки на бледной коже стали ярче, и пряди прилипли к вискам, а он всё не останавливался.

И, конечно, она ошиблась. Не могла не ошибиться. Вздохнула, опустила дрожащие руки и как-то тускло посмотрела на него.

– Я приду на пересдачу, профессор.

Он, поморщившись, поставил отметку в ведомость, передал ей.

– Что у вас с глазами?

– Зрение восстановилось, – устало ответила принцесса. – Сегодня.

– Понятно. – Макс встал, взял пиджак.