– Я думаю, вы лжете, – говорит Исидор. – Я не наставник, потому что я не целитель. Безмолвие – тоже не целитель. Причина в том, что вы кому-то не доверяете. Вам понадобился сыщик, который не был Воскрешен. Сыщик, который умеет хранить секреты. Вам нужен сыщик, готовый пойти за криптархами.

– Такого слова, – говорит Джентльмен, – не существует. – Он надевает шляпу и поднимается. – Благодарю за помощь.

Наставник притрагивается к лицу Исидора. Прикосновение бархата кажется удивительно легким и мягким.

– Между прочим, – добавляет Джентльмен, – ей не понравятся шоколадные башмачки. Вместо них я взял для тебя конфеты с трюфелями.

Он уходит. На траве остается аккуратно перевязанная красной ленточкой коробка шоколада.

Интерлюдия. Король

Король Марса может увидеть все, но есть места, куда он предпочитает не заглядывать. И космопорт, как правило, остается одним из таких мест. Однако сегодня он лично присутствует здесь, чтобы убить старого друга.

Зал прибытия построен в старом стиле Королевства – огромное пространство под высоким куполом. Зал заполнен редкой разноцветной толпой приезжих из других миров. Они осторожно двигаются, стараясь привыкнуть к незнакомой марсианской гравитации и ощущению гостевого гевулота на коже.

Невидимый и неслышный для всех, Король идет мимо толпящихся чужаков: олицетворяющие Царство сухопарые жители Пояса в экзоскелетах, напоминающих медуз, порхающие Быстрые, зоку с Сатурна в базовых телах. Он останавливается перед статуей герцога Офира и вглядывается в потрескавшееся лицо, оскверненное Революционерами. Сквозь прозрачный купол, высоко над залом, он видит Бинсток^[11], невероятную линию, перечеркивающую небо цвета ржавчины, вызывающую головокружение у каждого, кто пытаться проследить за ней взглядом. К горлу подступает тошнота: навязчивая мания, внедренная бесцеремонными руками столетие назад, все еще здесь.

Ты принадлежишь Марсу, утверждает она. Ты никогда его не покинешь.

Сжав кулаки, Король заставляет себя смотреть, пока хватает сил, раскачивая в своем мозгу воображаемую цепь. Затем он закрывает глаза и начинает поиски другого невидимого человека.

Он позволяет своему мысленному взгляду скользить по толпе, заглядывать в глаза и лица, отыскивая следы манипуляций в недавних воспоминаниях, словно примятые листья в лесу. Надо было раньше это сделать. Личное присутствие в этом месте создает странное ощущение чистоты. За долгие годы Король стал почти одинаково воспринимать воспоминания и действия, и резкий привкус реальности действует освежающе.

Заключенная в память ловушка почти незаметна, она прячется в свежей экзопамяти материального воплощения Царства, глазами которого смотрит сейчас Король. И она действует в обе стороны: воспоминания о воспоминаниях почти затягивают Короля в бесконечный тоннель дежавю, увлекают внутрь, словно головокружение от взгляда на Бинсток.

Но Король искусен в играх памяти. Усилием воли он заставляет себя оставаться в настоящем, изолирует отравляющие сознание воспоминания, возвращается до их источника, слой за слоем снимает пласты экзопамяти, пока не остается зерно реальности: худой лысый мужчина с запавшими висками в плохо подогнанной униформе Революционера, стоящий в нескольких метрах и глядящий на него темными глазами.

– Андре, – с упреком окликает его Король. – Что ты себе позволяешь?

Человек окидывает его дерзким взглядом, и на мгновение из глубин сознания Короля всплывает давнее, реальное воспоминание об аде, через который им пришлось пройти вместе. Как жаль.

– Время от времени я появляюсь здесь, – говорит Андре. – Иногда хочется выглянуть из глубины нашего аквариума. Так хорошо посмотреть на небо и гигантов вдали.

– Но ты здесь не ради этого, – негромко говорит Король. Его голос звучит мягко, по-отечески. – Я не понимаю. Мы же договорились. Больше никаких сделок с ними. А ты опять здесь. Неужели ты действительно думал, что я тебя не вычислю?

Андре вздыхает.

– Грядут перемены, – говорит он. – Мы больше не можем выживать. Основатели проявили слабость, но это ненадолго. Они сожрут нас, друг мой. И даже ты не сможешь их остановить.

– Выход всегда найдется, – говорит Король. – Только не для тебя.

Из вежливости Король дарит ему быструю истинную смерть. Вспышка ку-винтовки зоку, легкая рябь экзопамяти, стирающей все следы личности, которая когда-то была Андре, его другом. Он усваивает все, что ему было нужно от Андре. Прохожие вздрагивают от неожиданного жара, а потом забывают об этом.

Король поворачивается, чтобы уйти. Затем он видит мужчину и женщину. Мужчина в темном костюме и очках с голубыми стеклами, женщина сутулится от гравитации, словно старуха. Король улыбается – впервые за все время, проведенное в космопорте.

4. Вор и нищий

Шагающий город Ублиетт, Устойчивый проспект, яркое утро, погоня за воспоминаниями.

Улицы здесь меняют свое направление и местоположение, когда движущиеся платформы покидают городской поток или снова к нему присоединяются, но этот широкий проспект всегда возвращается на свое место, несмотря ни на что. По обеим его сторонам растут вишневые деревья и расходятся улочки, ведущие в Лабиринт, где скрываются тайны. Здесь есть магазинчики, которые можно найти только однажды: в них торгуют игрушками времен Королевства, старыми жестяными роботами с древней Земли и мертвыми камнями зоку, падающими с неба. И двери, которые обнаруживаются только в том случае, если вы скажете нужное слово, или съели нужную пищу накануне, или влюблены.

– Благодарю, – говорит Миели, – за то, что привел меня в ад.

Я снимаю голубые солнечные очки и улыбаюсь ей. Она явно страдает от гравитации и двигается, словно старуха: пока мы здесь временные граждане, она вынуждена скрывать свои возможности.

Я видел лишь немного мест, которые меньше похожи на ад. Над головой густая голубизна неба кратера Эллады, тучи белых планеров с огромными крыльями, цепляющимися за разреженную марсианскую атмосферу. Высокие, замысловато построенные здания, словно дома belle époque^[12] Парижа, не обремененные силой тяжести, башни из камня с красными прожилками, на которых держатся балконы и переходы. Паукебы проворно поднимают боковые панели, прыгают с крыши на крышу. Сверкающий купол колонии зоку виднеется в Пыльном районе, где красное облако, поднятое городскими ногами, вздымается до самого неба. Слабое покачивание, ощутимое, если стоишь неподвижно: напоминание о том, что этот город странствует на спинах Титанов.

– Ад, – говорю я ей, – это такое место, где собираются все интересные люди.

Она искоса смотрит на меня. Немного раньше, на Бинстоке, у нее был скучающий вид все повидавшего человека, по которому я определил, что Миели впитывает информацию, готовится.

– Мы здесь не для того, чтобы любоваться видами, – говорит она.

– Как раз для этого. Где-то здесь осталась ассоциативная память, и я должен ее найти. – Я подмигиваю. – Это может занять некоторое время, так что постарайся не отставать.

Мускульная память наконец вернулась, и я увеличиваю дистанцию между нами, переходя на скользящий размашистый шаг Джона Картера^[13], какой принят у окружающих нас высоких марсиан. За время моего отсутствия мода сильно изменилась. Теперь лишь немногие ходят в ничем непримечательных светлых брюках и рубашках, отдаленно напоминающих старую форму Революционеров. Вместо них в ходу пышные костюмы с оборками и шляпы да абстрактные произведения зоку из интеллектуальной материи, относящиеся скорее к геометрии, а не к одежде. Здесь почти никто не скрывается под полным экраном уединения. Это Проспект: здесь принято выставлять себя напоказ.

И конечно, есть кое-что общее для всех: Часы всех форм и размеров, на ремешках на запястьях, в сумочках на поясе, в пряжках, ожерельях и кольцах. Все они отмеряют Время, Достойное Время, время человеческого существования, которое каждый должен заработать неустанным трудом в состоянии Спокойных. Мне приходится сдерживать инстинкты карманника.

На агоре Революции я останавливаюсь и поджидаю Миели. На этой площади стоит один из революционных монументов – невысокая плита из вулканической скалы, обработанная Спокойными. На ее поверхности микроскопическим шрифтом высечены имена миллиардов гоголов, привезенных с Земли. По бокам от памятника журчат небольшие фонтаны. Я помню, что когда-то был здесь, был много раз.

Но кем я был? И чем занимался?

Марсианское вино вызвало воспоминания, но никаких четких концепций: как будто из мозга брызнули капли краски. В них была девушка по имени Раймонда, и было еще что-то под названием Тибермениль^[14]. Возможно, Миели права: не стоит рассчитывать, что мое старое «я» волшебным образом подскажет, куда двигаться дальше, а попытаться применить систематический метод. Я должен вернуть долг ей и ее таинственным нанимателям, и чем скорее я с этим разберусь, тем лучше.

Я сажусь на кованую железную скамью на краю площади, у самой границы публичного круга. Общество Ублиетта неукоснительно чтит право на уединение, но только не на агорах: здесь принято демонстрировать себя публике. Выходя с улиц на площадь, люди инстинктивно меняют свое поведение: спины выпрямляются, кажется, будто все двигаются с преувеличенной осторожностью и приветствуют окружающих короткими кивками. То, что происходит здесь, остается в памяти каждого и доступно всем. Это место публичных обсуждений и демократии, где вы можете попытаться повлиять на Голос, электронную систему правления Ублиетте. И очень полезно для крипто-архитекторов: общедоступная территория, где можно проследить эволюцию города…

Откуда я все это знаю?

Я мог извлечь информацию из короткой экзопамяти, полученной вместе с временным гражданством и Часами, купленными для нас Миели. Но нет. Я не щурился – не сосредотачивался сознательно на получении информации из коллективной базы памяти Ублиетта. Это означает, что я был гражданином Ублиетта раньше, по крайней мере, некоторое время. Следовательно, у меня были Часы, а здесь наличие Часов подразумевает и обладание экзопамятью, хранилищем твоих мыслей и желаний, которые определяют личность при переходе от Достойного к Спокойному состоянию. Может, именно это я и ищу: Часы того, кем я здесь был.

Я прокручиваю эту мысль в голове. Вариант почему-то кажется мне слишком простым, слишком грубым, слишком ненадежным. Пошел бы на такое прежний я? Стал бы доверять секреты экзопамяти гражданина Ублиетта? Мне становится холодно, когда я понимаю, что не имею об этом ни малейшего представления.

Я ощущаю потребность сделать что-нибудь, что поможет снова почувствовать себя самим собой, поэтому поднимаюсь и иду вдоль края площади, пока не обнаруживаю красивую девушку. Она сидит на скамье рядом с общественным фабрикатором и надевает роликовые коньки с огромными колесами, которые только что оттиснул автомат. На ней белый топ и шорты. Обнаженные ноги, безупречно длинные, отливают золотом.

– Привет. – Я дарю ей свою лучшую из улыбок. – Я ищу Революционную библиотеку, но мне говорят, что никаких планов города не существует. Не можете ли вы указать хотя бы верное направление?

Она морщит загорелый носик и исчезает, а вместо нее расплывается серая метка заполнения гевулота. А потом девушка убегает, и серый сгусток быстро движется вдоль проспекта.

– Я вижу, ты развлекаешься, – говорит Миели.

– Двадцать лет назад она улыбнулась бы мне в ответ.

– Так близко к агоре? Не думаю. Кроме того, ты неумело воспользовался гевулотом: надо было сделать этот разговор приватным. Ты уверен, что жил здесь?

– Кто-то прекрасно выполнил домашнее задание.

– Да, – говорит она.

Я в этом не сомневаюсь: она использовала все возможности, предоставляемые нашим временным гражданством и доступом в общественную экзопамять.