Прочитав список её имён, я попыталась вспомнить все те, которыми Он называл меня, чтобы выбрать одно. Я, существо, жившее с Ним в симбиозе на протяжении последних шестнадцати лет, теперь должна выбрать (что естественно) одно из имён, которыми называл меня Тот, частью кого я была. Только какое? Некоторые из них были очень личными, не для чужих ушей. Имя, которое Он давал мне, каждый раз зависело от Его настроения, от дня и погоды. Для меня это были лучшие из Его подарков. Он мог выбрать слова из Юрского периода, например, Велоцираптор, или название почти вымершего вида рыб: какой-нибудь Целакант. Мог – названия частиц, скажем, Фотон, или химических элементов – Стронций. Или просто сочетание звуков: Трумф, Флипс, Котор. В основном, это были имена, которые заканчивались на «-ос», но они вовсе не обязательно отличались округлостью, иногда они были квадратными и имели грани, ершистыми или колкими. Некоторые из них мне казались названиями болезней или кличками кошек и собак, но… Так ли это было на самом деле? Например, Ностос. Время от времени Он называл меня Ностос. Мне казалось, что это кличка собаки, больше подходящая для бультерьера или бульдога. Но выяснилось, что по-гречески «ностос» означает «возвращение». Я этого не знала, у меня очень много пробелов в образовании. А может быть, когда-то и знала, но забыла. Помнил ли Он?

В последние дни я вспоминаю имена, которые Он мне давал, и ищу в словарях, значат ли они что-нибудь. Я всегда принимала их как есть, и никогда об этом не задумывалась. Он некоторое время называл меня Кобольд. Мне это нравилось, имя было уютным и согревало. Но так продолжалось довольно долго, и я спросила, что оно значит. «Это гном», – сообщил Он мне. Я начала было жаловаться, что все гномы уродливы. Но на это Он ответил, что гномихи, наоборот, очень красивы. Я даже и не подозревала, что существовал женский вариант гномов, но в конце концов смирилась с этой мыслью, потому что меня очень привлекали всякие подземные царства, и, как и гномам, мне бы понравилось жить с ним под землёй, чувствовать себя защищённой, быть озорным духом, ветерком, который гоняет пыль, игривой маленькой бурей. К своему удивлению, за эти дни я выяснила о гномах ещё кое-что: они являются родственниками греческих сатиров (от греч. «cobaloἲ»), человекоподобных существ, маленьких и смешливых; сатиры подшучивают над всем и вся и составляют свиту Диониса, одного из любимых богов Кометы.

Мне вспомнились и другие имена, которыми Он меня называл и о значении которых я и не подозревала. Мюон, Эон, Онсра… Мюон (частица, похожая на электрон, она находится в стабильном состоянии всего две миллионных доли секунды), Эон (неизмеримый период времени) – это вполне могли быть слова, выбранные намеренно или удачно подсказанные Его подсознанием (слова, которые Он знал, но уже забыл). Но «Онсра»? Мне кажется, Он никак не мог знать, что «онсра» на одном из языков Южной Азии означает «любить в последний раз». Попал в яблочко! Ах, случай – вот уж кто настоящий сатир!

В конце концов я остановлюсь на последнем имени, которое Он мне дал. Это будет Лот. Оно не имеет ничего общего ни с Лотарией, немецким именем, очень модным много лет назад, ни с Лотос, нимфой, постоянно прятавшейся от Приапа, ни с нежным цветком лотоса. Не связано оно и с библейским Лотом (чья жена превратилась в соляной столб, обернувшись назад), что также вполне могло бы быть. Ни со словом «обормот», одним из любимых, которым Он частенько нас с дочкой называл. Оно происходит от «папалоте^[8]». Несколько дней назад Он крикнул мне: «Папалоте!» И я ответила: «Да, чего?» Конечно, я поняла, что Он звал меня (человек всегда знает, когда его зовёт тот, кто неразрывно связан с ним любовью, поэтому таким людям и не нужны имена).

Скажу ещё раз, я не думаю, что Он выбирал имя по какой-то конкретной причине или помнил точное его значение, а может, и помнил, не знаю. Но в то же время я снова с удивлением обнаруживаю, что «папалоте» по-мексикански означает «звезда»: это воздушный змей (или, как там говорят, «комета»), которого мексиканские дети запускают в небо. Практически сразу, как это обычно и бывало, оно превратилось в Лоте, а затем в Лот. Сокращённая версия служила дольше, несколько дней, до самой смерти. На этот раз мы исчезли раньше имён. Значит, оставим Лот. Потому что, как и воздушные змеи, эта Лот просто обожала, когда ею управляли ловкие руки. Ничто ей так не нравилось, как быть столь талантливо ведомой и знать, что всё произойдёт, как Ему захочется. Грешна.

Что касается Его имени – выбор уже сделан. Я буду звать Его Комета. Это было Его прозвище, когда мы только познакомились. И Ему очень шло. Почему Его звали именно так, понятия не имею. Но могу представить сотню причин: потому что кометы неуловимы. Потому что от них исходит жар. Потому что оставляют после себя длинный светлый след. Потому что кажутся очень лёгкими, легко проходят свой путь, как Он, с Его лептосомным сложением, с телом длинным и стройным, когда смотришь издалека. Потому что, как и прочие небесные тела, Он постоянно вращался по орбите, хотя и оставалось небольшое подозрение, малюсенькая вероятность того, что Он может с неё сойти.

Комета… Траектория движения – непостоянная. Форма – неправильная. Студёный пламень, раскалённый лёд^[9], как в тех стихах, что он так замечательно читал. Я выбрала это имя для одного из персонажей романа, который сочиняла в последнее время. Само собой, роман так и остался незаконченным. Стоит ли окунаться в озёра фантазии, если тебя внезапно накрывает с головой океан. Но как бы то ни было, это имя Ему подходило. А теперь подходит ещё больше. Ведь кометы, распадаясь на части, проливают звёздные дожди. И кто-то, здесь и сейчас, кромешно тёмной ночью, их ждёт. И они всегда проливаются.

Встаю. Иду посмотреть на спящую дочку. «Пиуликс, Пиуликс», – шепчу я ей. Как всегда, приходится забирать у неё из-под щеки книгу про Астерикса, подаренную отцом. Я прихожу проведать её и называю некоторыми из имён – теми, что вспоминаются в этот момент. Штук двадцать, наверно. А потом возвращаюсь к себе. Снова ложусь. Я провожу дни в неподвижности. На всякий случай. Я уже об этом говорила. По утрам пишу. Себе, другим, пишу по всем имеющимся адресам. Всё утро не отрываюсь от экрана компьютера. Чтобы писать, особо двигаться не надо. Только слегка перебирать пальцами по клавиатуре, как будто играешь какую-то нескончаемую симфонию, приглушённую сурдиной. Я боюсь пошевелиться. Словно передо мной карточный домик, чувствую, что если шевельнусь – Бог знает что может произойти. Таким образом, я почти весь день провожу у экрана компьютера. И так – до возвращения дочки. А вскоре приходит и сестра Кометы, хрупкая, как эльф, лучезарная, как пламя. Дом наполняется радостью: они обе такие весёлые и их веселье заразительно. А потом приходит час, который на долгие недели станет самым желанным. Час, когда я пью Кампари или Джин физ. И наступает приятное притупление чувств, предшествующее ночи, то есть – завершение дня. Конец.

Ночь нежна после кампари. Такие напитки я пила только в отелях, в очень определённых местах. Для того чтобы проснулся аппетит, как принято говорить. Дома мы любили простые напитки: наше пиво, нашу воду, наше вино. Безо всяких изысков, по старинке. И мне нравилось, что в том или ином месте у меня свои предпочтения. Американо^[10] – для отелей на берегу моря, кампари – для отелей по соседству с монастырём, Джин физ – для ночных баров в Мадриде, каталонская граппа – для дома в деревне. Всему своё место. В конце концов, те, кто меня знают, в курсе, что я всегда следую своим причудам. Или нужно написать «следовала»? Потому что теперь все мои привычки придётся менять. Только вот проблема – где же моя книга с рецептами коктейлей? Я когда-то подарила её Комете, но Он так ею и не воспользовался. Он не любил пить изысканные напитки дома. И уж точно предпочитал хорошую граппу любому коктейлю.

Я прямо завтра куплю себе шейкер, если найду книгу. А не найду – куплю и то, и другое. Вот мне и нашлось дело. Вернее даже два. (Дело, дело!) Дело – это очень важно. Я щёлкаю пультом от телевизора. Всегда думала, что если однажды им завладею, то стану смотреть какие-нибудь чудовищные передачи и погружусь в самые отвратительные дрязги, выставляемые в них напоказ, телемусор, который Он не мог смотреть, не впадая в глубокую депрессию, и который поэтому мы не смотрели. Сейчас я могла бы, но всё равно не смотрю. Мне просто нравится переключать каналы, иногда останавливаться, зависать на чем-то. И я цепляюсь за какую-нибудь фразу или картинку, которые всегда приводят меня к одному и тому же. На сей раз я застряла на «Пурпурной розе Каира».

Показывают ровно тот момент, когда обворожительный мускулистый искатель приключений сходит с экрана и направляется к Лилли, официантке из Нью-Джерси, сидящей в зале; он говорит ей «Сеньорита, вижу, эта картина вам нравится». Смутившись, она оглядывается по сторонам и спрашивает: «Это вы – мне?» Он настаивает: «Вы провели здесь целый день. Уже в пятый раз её смотрите». Она снова спрашивает: «Вы говорите это – мне?»

Бедная Лилли, ей нужно куда-нибудь положить все яйца в подоле, которые она несёт (некоторые она уже положила неудачно). Как школьница-подросток. Когда задаёшь вопрос, школьники-подростки всегда говорят «Это вы мне?», «Мне?». Конечно, тебе, кому ж ещё. Эта Лилли не из тех, кто берёт инициативу в свои руки. Такие женщины всегда меня удивляют. Не то чтобы я была очень инициативная, нет. На самом деле, я не многие свои затеи довожу до конца.

Но они у меня хотя бы есть.

А1
Сеньорита, вижу, эта картина вам нравится

Вечер октября 1987 года. У неё был ужасно грустный день. И планов на этот вечер никаких. Опасное стечение обстоятельств. Она решила отправиться туда, где надеялась встретить Комету. И не сомневалась, что Он окажется там: Комета был человеком привычки, хотя отнюдь не маниакальной, которой мог изменить ради более интересного дела. Зато её привычки были неизменны. Именно потому, что в тот день, вопреки обыкновению, у неё не намечалось никаких обязательных дел, она решилась на этот, по сути, необычный шаг. Пойти увидеть Комету. Это могло оказаться рискованным поступком, одним из тех, что меняют жизнь. Ей было нелегко подойти к Нему. Ведь они почти не были знакомы. Предыдущие встречи, которые можно по пальцам пересчитать, для Него, конечно, ничего не значили. Для неё, наоборот, важным было всё. Любое слово, любой взгляд наделялись тем или иным значением. Это было одним из её излюбленных развлечений. Она уже некоторое время думала о Нём, но они ни разу не разговаривали. Мимолётная встреча прошлой весной («Сеньора, не хотите ли чашечку чая?») позволила ей почувствовать, насколько Он деликатен. С тех пор они виделись на работе, здоровались друг с другом, но не более того.