Муж с равнодушной улыбкой смотрел на меня. Он не собирался ни поддерживать, ни утешать, ни согревать. Он пережидал. Конечно, он знал, что скоро все откроется. Может быть, даже хотел этого. Иначе как понимать, что он не закрыл свою дружескую переписку в моем компе. Я знала: он умел быть холодно жестоким. Но не со мной. Ведь не со мной. Любовь же!

В конце переписки муж досадливо восклицал: «А вообще-то, как надоели мне все эти жены, любовницы и прочие!» Подруга отвечала что-то в том духе, что бог терпел и нам велел.

Нет, нет, он не мог! Это не он! У нас же любовь. Та самая – единение душ. Энергия высших сфер.

Однако муж, которому я прямо рассказала обо всем, что узнала, подтвердил, что он мог, может и будет мочь. Не с той, так с другой. Потому что теперь – так.

А любовь?

Чувство есть. Но он теперь такой, и мне придется это принять.

И как же я поступила, такая сильная, насмешливая и независимая? Ну, как. Я принялась совершать христианский подвиг. Потому что давно уже не была ни сильной, ни тем более независимой. И еще семь лет старалась во имя любви, А потом, при очередном признании, ниточка оборвалась. И осталась я на старости лет одна. То есть – без любви. Но жизнь не кончалась. И надо было жить. И непонятно было, как. И чем. Без любви – как?

Я не предполагала, что самое интересное меня ждало впереди. Именно в том возрасте, который в нашей солнечной стране называют возрастом дожития.

Но всему свое время. К этому мы еще вернемся.

* * *

А пока – детство золотое. Неизменный скрюченный сексуально озабоченный инвалид, выходящий на прогулку по утрам и вечерам, кричащий вслед школьницам что-то непонятное. Даже не мат. А описание действий, которые он бы произвел с каждой из нас. Родители школьниц его жалели. Сейчас бы записали все на телефон, выложили бы в сеть, завели бы уголовное дело. А нам говорили:

– Ну, что он вам сделает? Он и так уже природой обижен.

Убежать от него было легко. Хотя он и пытался гнаться, но куда там. Где он сейчас? Может, и жив. Молод тогда был, горяч. Сейчас получает свою пенсию по инвалидности, ездит раз в год в санаторий. Завидный жених по нашим временам. А в мире моего детства – неразгаданная лексическая загадка: что такое он говорил-то? Что сулил? И почему я не понимала ни единого слова, кроме «я» и «тебя»?

Школа, книги, детское счастье, когда удавалось заболеть и валяться дома с температурой в окружении любимых книг. И разговоры взрослых.

Я очень любила разговаривать со взрослыми. Мне тогда было интересно, что и как происходило до меня. Самое страшное – война. И самое прекрасное – чистота природы: из рек можно было пить воду: набираешь в горсть и пьешь. При мне это уже было полностью исключено – смертельно опасно. Мне охотно рассказывали про все, о чем я спрашивала. Подробно отвечали на самые въедливые «как» и «почему». Но на философские темы мы говорили только с Капитоном Владимировичем, Вовиным папой, не подозревая, что темы наших разговоров затрагивают основные вопросы устройства мироздания.

Второй раз я увидела академика только через два месяца после нашей первой встречи. То он был в далеких командировках, то я болела и пропускала поход в консерваторию, а, следовательно, и званый обед. Без дяди Капы на обедах было довольно скучно. Не то чтобы с нами не разговаривали, просто темы были убогие: про уроки, школьный коллектив, даже про сбор макулатуры однажды расспрашивали: как это – мы ходим по квартирам, нам отдают ненужные газеты и коробки? Не опасно ли? Нет ли тут какой-то угрозы для ребенка, звонящего в чужую дверь? Какая могла быть угроза? Мы звоним. Нам открывают. И сами все понимают: макулатура или металлолом. Есть – дают. Нет – так и говорят: недавно все отдали. А если затащат в квартиру? Как это? Почему? Что с нас взять? Деньги? Школьную форму? У нас еще и галстуков пионерских не было, которые захотелось бы сорвать врагу. Да и где они, враги? Опасность заключалась совсем в другом: если бы мы собрали макулатуры меньше, чем другой класс, нас могли бы принимать в пионеры позже них – вот позор был бы! Они уже в галстуках, а мы – с октябрьскими звездочками. И все по своей собственной вине!

Я очень ждала Капитона Владимировича, потому что вопросы к нему накопились. Наконец встреча состоялась. Он радостно нас приветствовал. Я сразу приступила к насущному. Вопросы мои сводились к следующему:

– Можно ли предположить, что уже сейчас среди нас существуют невидимые люди?

– Можно ли предположить, что даже если среди нас они не существуют, невидимые люди из будущего посещают нас?

– Почему стать невидимыми суждено только людям, а Земля и ее другие обитатели останутся в том виде, в каком они существуют сейчас?

– Лучше ли для людей стать невидимыми духами, или это будет большим несчастьем и наказанием?

Дядя Капа невероятно обрадовался моим вопросам.

– Кто бы мог подумать! – воскликнул он.

– О чем? – тут же спросила я.

– О том, что именно дети поймут все правильно.

– А я ничего не поняла пока. И не знаю, как правильно…

– Вот это и есть самое замечательное. Как же вы такие выросли?

– Мы – обычные, – честно призналась я.

Мне просто хотелось, чтобы он поговорил со мной о важном.

– Капа, осторожно, пожалуйста, ведь это идеализм. Чистейшей воды. Что если дети заговорят об этом в школе? – вмешалась вдруг в разговор обычно молчавшая Вовина мама.

Я знала про нее, что она тоже какой-то там ученый, но обычно она была настолько незаметной и молчаливой, что ее высказывание меня поразило.

Что такое идеализм и почему о нем нельзя говорить в школе? Как ни странно, в школе у нас царили вполне вольные нравы, на наши вопросы отвечали, не пугая каким-то там идеализмом.

– Ну да, ну да… – дядя Капа постучал пальцами по столу, – Как вас учат? Бога нет? Сначала возникли предметы материального мира, а потом мысль о них?

– Бога нет, – ответила я, досадуя на то, что он не отвечает на мои четко поставленные вопросы.

– И ладно. Давай тогда я вот что спрошу. Дом. Ты хочешь сделать дом для своей куклы. Вы ведь в куклы еще играете, нет? – повернулся Капитон Владимирович к Ташке.

– Играем, – ответили мы одновременно.

– Так как с домом для куклы? Ты сначала подумаешь, сколько в доме будет комнат, как все расположить, чтобы было удобно и красиво? Да? Или просто возьмешь какие-то тряпки и дощечки и слепишь все клеем, как придется?

– Я сначала нарисую план на бумаге. В масштабе. Мы это уже на труде делали. Потом уже стану делать дом.

– О! Тогда ты мне легко ответишь: сначала будет твоя идея о доме? Твоя мечта? Твой план? А потом материальное воплощение твоей идеи. Так?

– Да! – убежденно подтвердила я.

– Вот и весь разговор, – удовлетворенно посмотрел в сторону жены дядя Капа.

– Капа, не о том же речь! – горячо возразила Вовина мама, – Не о том! А дело все в том, что первично. Что было сначала – просто материя? Пустая планета, создавшаяся, допустим, из космической пыли, или некая идея, сотворившая все, в том числе и человека?

– Все вокруг – результат существования стройной, четкой, не познаваемой человеком до конца, но все же, к счастью, хотя бы частично познаваемой системы! Чем больше я занимаюсь своим делом, тем более убежден в первичности идеи! Имею же я право об этом говорить! Хотя бы дома!

– А кто создал идею? – спросила я запальчиво, – Бог?

– Бог и есть идея! – непонятно высказался дядя Капа.

– Не морочь детям головы! – вступила в беседу «графиня Потоцкая» непререкаемым тоном, – подумай, что сказал бы отец!

– Я должен был кое-что прояснить, – невозмутимо проговорил Капитон Владимирович, – а они пусть думают. Мысль свободна. И не терпит рамочных конструкций и готовых ответов. Пусть думают – свободно и беспрепятственно. А теперь о твоих вопросах. Думаю, что сейчас среди нас нет тех невидимых, о которых мы говорили.

– А как же тогда Лермонтов?

Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой;
Тех дней, когда в жилище света,
Блистал он, чистый херувим,
Когда бегущая комета
Улыбкой ласковой привета
Любила поменяться с ним…

– Ты уже «Демона» знаешь? – ахнул Вовин папа.

– Это все знают. Это легкое, – махнула я рукой.

– И ты знаешь? – обратился папа к Вове.

– Знаю, пап, – кивнул Вова, и лицо его задергалось.

– Отстал я от жизни, – радостно покачал головой Капитон Владимирович.

– Так как же Демон? Он был невидимый – уже когда? Еще в прошлом веке! И влюбился в видимую девушку! Было? Ведь да?

– Во многом знании – великая скорбь, – почему-то засмеялся дядя Капа, – Стихи не стоит воспринимать столь буквально. Это антинаучно.

– Ну, хорошо. А вдруг – было? – запальчиво продолжила я спор.

– Знаешь, я обо всем этом знаю ровно столько же, сколько знаешь теперь ты. Я могу мечтать, представлять себе, размышлять, строить гипотезы. Возможно, будущие люди-духи смогут заглядывать и в прошлое. То есть – к нам. На экскурсию. Почему Земля останется, а только люди станут бесплотными? Ну, потому что сама по себе Земля – чудо нерукотворной красоты. Нерукотворной! Запомни это слово! А все, что делает на ней человек, уродует Землю. И чем дальше, тем больше будет уродовать. Человек сам добьется того, что материальная жизнь на изуродованной им планете станет невозможной. И вот тогда… Впрочем, возможны варианты. Возможны. Освоение других планет – не пустая мечта. Все будет. Дайте только срок…

Срок наступил довольно скоро: в том же учебном году, 12 апреля, в космос полетел Гагарин. А 22 апреля, в день рождения Ленина, нас принимали в пионеры на Красной площади! Вот это было счастье! Нам повязали красные галстуки и повели в Мавзолей Ленина-Сталина! Да, мы были последними пионерами, которым удалось посмотреть на Сталина в Мавзолее. В октябре того знаменательного года Сталина предали земле, и Ленин остался лежать на всеобщем обозрении в равнодушном одиночестве.

22 апреля день был весенний, но ветреный. Мы шли по Красной площади в пальто нараспашку, и прохожие улыбались нам, что тоже было чрезвычайной редкостью: у нас люди просто так на улицах не улыбались. Я чувствовала себя совершенно взрослой, самостоятельной; дорога жизни открывалась передо мной во всей ее заманчивой реальности. Мои одноклассники направились в метро, сопровождаемые учителями и родителями. От станции «Проспект Маркса» до Ташки или Вовы было рукой подать. Я решила зайти к кому-то из них, чтобы они увидели меня преображенную – в галстуке. Предупредив сопровождающих, что меня ждут в гости в доме у метро (я указала рукой на дом), я остановилась у телефонной будки: приличные люди должны были предупреждать о своем приходе. Но номера телефонов своих друзей я наизусть не помнила, а звонить домой и спрашивать – это был бы эпизод не из взрослой жизни.