Лавандово-чёрное небо облачалось всё в более тёмное одеяние, меняя свой синий балахон с просветами на черную мантию ночи. Светлые, как свадебная фата, и пышные, как сладкая вата, облака, один за одним кружились на ночном небе, а блестящие звёздочки, стремясь гореть всё ярче и ярче, как маленькие факелы, озаряемые победный Олимп, аккуратно перелетали меж облаков друг к другу. Волны, так беспокойно находившие на берег, были поглощены тьмой ночи, вспыхивая лишь на мгновение белой пеной у берега и исчезая в пропасть ночи вновь. Берег был усыпан россыпью бежевых песчинок, не успевших встретиться с волнующим негодованием моря, но стремящихся принять на себя его гнев. На тёмном островке, на который то и дело находили волны, стоял человек, облачённый в светлую одежду, но не излучающий светлого настроения. Он смотрел вдаль морских просторов, скрестив руки на груди. Его взгляд был взволнованным и умиротворённым одновременно – невероятное соединение. Его светлые волосы развевал ночной ветер, который, как и беспокойное море, отзывался в его метущейся душе симфонией тревожных нот. Недалеко от мужчины кружился силуэт в белом платье. Это была изящная женщина, которая с улыбкой смотрела в сторону своего спутника, танцуя под мелодию волн. Она не была взволнована или напугана, она была уверена во всём происходящем и, казалось, знала наперёд, что всё будет светлым и лёгким, как и её босой танец на краю берега. Юбка её белого платья кружилась вместе с ней в едином духовном порыве невесомого спокойствия, словно она знала жизнь так, будто была сама этой жизнью воплоти. Казалось, те звезды, кружившиеся на небе, ангажировали её вновь и вновь на танец, стоило лишь бризу заиграть новую мелодию на просторах морской бездны. Морская пена ласкала её босые ноги, прибивая к берегу лепестки волн, нежно прикасающихся к ней и удаляющихся назад. Музыка её моря была завораживающей, в такт её душе: воздушной и обворожительной, необременяющей себя всеми печалями мира, лишь сентиментально думающей обо всём вокруг.

Казалось, эта пара сбежала от сует жизни до того, как они смогли бы их найти. Они были свободны от жизни, потому что сами были ей, и это было невероятно красиво. Они были единым целым, словно их союз был самым правильным и нужным на свете, в котором они оба нуждались: лёгкость смешивалась с тягостью, печаль с радостью, страх с нежностью, любовь с любовью. Они были симфонией, ноты которой были в том волшебном порядке, в котором звучат все гениальные произведения. Они были беспокойным морем, которое было суматошным и безмятежным одновременно. Они были одним сердцем и душой на двоих и это было великое счастье из всех, что есть.

Только почувствовав солёный вкус во рту, я понял, что замечтался, и вернулся назад в беспорядочную реальность, в которой всё ещё нужно было найти своё место. Вот что могут сделать папины картины с воображением! Да, папа обожает рисовать, хотя он ни разу не художник, и вообще не учился рисовать, но его картины самые притягательные из всех, которые я видел.

Я посмотрел на часы, была половина первого. Вот же чёрт! Уже половина первого, а я всё ещё сижу дома и без кофе! Кошмар! Я быстро натянул на себя вещи, заправил папину кровать, смахнув шерсть с неё, и направился в прихожую.

– Барни, поторопись, а то возьму тебя с Дашей гулять! – Воскликнул я, когда Барни вновь ушёл есть на кухню. Знатный обжора! Только попробуй вовремя не накормить, он тебе устроит и штурм памяти, и землетрясение совести! – Барни! – Крикнул я, надев кеды. – Меня Марта убьёт, что я в обуви по дому хожу! – Недовольно заворчал я, зайдя на кухню. – Пойдем, потом доешь! Вот уеду я сегодня, папа тебя так ждать не будет! – Пыхтел я, оттаскивая Барни за ошейник от миски в коридор. Да, Барни со мной не ехал, и я не представлял, как я с ним расстанусь! Пять лет мы прожили душа в душу, делив каждый кусок друг с другом, а уже завтра я не буду уворачиваться от слюнявых поцелуев и не буду устраивать пробежки за каждой новой собакой… Становилось так тоскливо от этой мысли, словно часть меня медленно переставала существовать, оставляя взамен себя лишь чёрствую пустоту. Барни появился у нас совершенно случайно, но я так рад этому случаю, что не представляю нашей, а особенно своей, жизни без него.

Дело было накануне папиного дня рождения. Папа как всегда задерживался на работе, а его ужин уже в десятый раз подогревался в микроволновке. Вообще, повар из меня был так себе, но единственное, что я научился готовить за то лето у бабушки – мясо по-французски, чем постоянно угощал папу. Я уж не знаю, какой выдержки ему стоило первое время есть мою почти горелую бурду и не кривиться, но как только я научился не нарушать все тонкости, так блюдо заходило на ура (я просто всё ещё думаю о завтраке, поэтому так часто отвлекаюсь на еду). Ну так вот, папа задерживался, а я смотрел цену на шпицев и корги в нашем городе. Вообще, в детстве папа мне устроил целый зоопарк, когда мы жили в загородном доме. У меня был кролик Омлет, хомяк Плуто, кошка Груша и даже курица Арина, которую я стащил в контактном зоопарке. Я вообще не представляю, как мне это удалось! Мне было три года и я с курицей, размером с меня, как-то умудрился незаметно улизнуть ото всех на экскурсии. И пока все сбиваясь с ног искали меня, я благополучно сидел со своей новой подружкой возле нашей машины. Не знаю, заплатил ли папа за курицу или мой громкий визг и не желание отдавать её назад добили смотрителей зоопарка, как самая противная сирена, но назад мы уже ехали втроём. Но я всегда хотел собаку, чтобы она была такой же неугомонный как я и всегда была рядом, когда это нужно. Я слезно клялся папе следить за ней, гулять, мыть и кормить самостоятельно, но папа был непреклонен. Став взрослее, я забросил эту надоедливую песню про собаку и смирился с тем, что куплю себе настоящего друга, когда стану жить отдельно (раньше для меня это было смешно, но сейчас – нет…). Я хотел себе шпица или корги, чтобы это был вечный двигатель, независимый от своего возраста. Я постоянно заходил в зоомагазины и по часу зависал у витрин с собаками, но назад всегда приходил один. Я уважал папино решение, что ему не до собаки в доме, и не хотел нарушать его, как бы мне не хотелось. Но в тот вечер всё изменилось!

Папа позвонил в дверь, вместо того, чтобы открыть её ключами. Выглядел он странно: озабоченно и счастливо одновременно. Куртка была наполовину расстёгнута, руки покраснели от мороза, а на манжетах свитера была какая-то детская смесь или пюре.

– Что случилось? – Я смерил папу оценивающим взглядом, когда он закрыл дверь.

– У меня для тебя сюрприз!

– Хороший? Па, ты весь дрожишь! Я сейчас плед принесу!

– Да подожди ты со своим пледом! – Папа расстегнул до конца молнию у куртки. – Ты готов? – Он горящими глазами посмотрел на меня, явно предвкушая реакцию.

– Не уверен… – Папа убрал руки от груди, аккуратно взяв пищащий комочек под задние лапы. Я искрящимися глазами посмотрел на папу, открыв рот и замотав головой. – Ты серьёзно?

– Я сегодня вышел пораньше с работы и решил прогуляться до дома мимо парка, раз машина в сервисе. Но до парка я так и не дошёл: возле мусорных баков лежала фанера, а из-за неё раздавался жалобный писк. Я подумал, что мне показалось, но решил на всякий случай посмотреть. Хорошо, что я решил это сделать! Там сидел этот замёрзший малыш, прижавшись к баку, и от страха не знал, что ему делать. Я взял его на руки и мы сразу нашли общий язык! Он уже отогрелся под курткой, а то выглядел вообще не хорошо, когда я его нашёл. Я вот тут купил всевозможные пакетики с кормом, но сначала, хорошо бы его вымыть, – папа почесал щенка за ухом. – Держи! – Папа аккуратно взял Барни под лапки и передал мне. Я взял его на руки и прижал к себе, целуя в мордочку. – Завтра поедем к ветеринару! Явно породистый. Не представляю у кого такое жестокое сердце…

– А твой день рождения?

– Его здоровье важнее, чем очередной праздник! – Папа улыбнулся.

– Папочка, я так тебя люблю! – Я сильнее прижался к папе, заливая слезами его грудь. Папа гладил меня по спине, целуя в голову, и радостно наблюдал за тем, как щенок оживает на моих руках.

Вот поэтому я не представляю себе жизни без Барни, он был настоящим новогодним чудом, которое каждый из нас ждал!

Мы вышли из дома на проспект и двинулись мимо шоссе к парку. Солнечные зайчики, отражаемые стёклами витрин, то и дело прыгали передо мной, застилая бликами экран телефона. Людей в парке сейчас было мало, во-первых, большая часть была на работе, а во-вторых, пока доедешь до центра уже вечер наступит. Привилегию жизни в центре я все же очень ценил, так как мне было рукой подать до всех тех мест, до которых Даше, например, требовалось около часа, чтобы доехать, потому что она жила загородом. Зато, ей повезло с универом, до которого мне по всем пробкам нужно было добираться не менее чем за полтора часа. А так как на общественном транспорте я не ездил, то в это время входили и заправки, и светофоры, и много чего ещё, когда ты за рулём. Я отпустил Барни с поводка, что каждый раз было для него праздником, потому что такую громадину все боялись и кидали на меня злобные взгляды, если я тянулся к его ошейнику, чтобы отпустить побегать. Особенно, это любили делать озабоченные своими детьми мамаши и старухи, у которых главной целью на день было с кем-нибудь да и выяснить отношения. Конечно, глупо было каждому говорить, что у меня настолько ленивая собака, что даже лаять не станет – всё равно бы не убедило, поэтому такие вольности я позволял Барни не всегда. Конечно, была ещё проблемка в его излишней дружелюбности, потому как если он где-то вдалеке видел собаку, то уже в следующую секунду мы на всех парах мчались к ней. Точнее, мчался он, а я волочился за ним следом, потому как в весовой категории он явно одерживал победу.

Мы вышли на центральную аллею, усыпанную кафетериями и ресторанчиками, которые уже вовсю принимали посетителей, сверкая своим лоском и привлекая вычурными названиями блюд в меню. Вообще, если честно, ничего особенного в этих кафешках не было, кроме цен, которые считались для привилегированного общества, но в большинстве из них еда была абсолютно не высшего класса. Мы часто ходили с папой ужинать в некоторые из них, когда в нашей жизни не было Марты, и почти ни один из ресторанов в центре не приравнивал своё высокомерие к подаваемому на стол. Все считали своей обязанностью показать уровень достатка и роскошь жизни, но выглядело это больше забавно, чем впечатляюще. Не знаю, что было по утрам, но вечером здесь нет-нет, но то и дело были женщины в меховых шубах с блестящими платьями, усыпанными миллионом бриллиантов, которые все, я подчеркну, ВСЕ, должны были заметить. Мужчины, считавшие своим долгом тыкать в официантов и требовать уважения ну не меньше, чем как к высшему государственному лицу. Дети, такие же надменные, как и родители, знавшие только как требовать, но не умевшие просить или благодарить. Весь этот напускной люкс скрывал их комплексы и неполноценность личности, но явно не подчёркивал их статусность. Да, были совершенно очаровательные лица, на которые смотреть было одно загляденье, но таких было мало, и приди ты в какой-нибудь, скажем, «Séduction», где столики расписаны на год вперёд, не увидишь ничего кроме душного воздуха и золотого сияния над каждым столиком.

Вот поэтому я люблю маленькие кафе с парой столиков внутри, за которыми сидят люди, отвлеченные от погони за роскошью. Они пьют кофе, смеются, плачут, разговаривают по душам или просто что-то печатают на компьютере, здесь царит атмосфера непринуждённого знакомства, где каждый уважает молчание другого. А ещё, в маленьких кафе мне нравится то, что ты можешь просидеть там весь день и даже не заметить этого, потому что тебе так спокойно на душе, что не нужно строить аристократа, прожившего всю жизнь за границей и закатывающего глаза, если ты рыбной вилкой полез к мясу, что облегченно выдыхаешь в осознании своей свободы. Вообще, вся эта любовь к незатейливым кофейням началась с Даши, потому что она всегда выискивала такие непринуждённые места, в которых я раньше никогда не бывал, а если и проходил мимо, то ни за что бы не догадался, что там кафе или ресторанчик. Одно время Даша любила ходить по дорогим кафе, насмотревшись красивых картинок в социальных сетях, но её, как и меня в прошлом, ждало разочарование от публики, лицемерно оценивающей её внешний вид. Пару раз побывав в таком чистилище, она перешла на менее агрессивные заведения, а после и вовсе растворилась в атмосфере лофтов. Тем более у нее довольно специфический гастрономический вкус, который заключается в том, что она почти ничего не ест, кроме каких-то определённых продуктов. И сводить её в рыбацкий, мясной или в ресторан авторской кухни – будет непосильной задачей. Хотя, возможно, авторские блюда она попробует, но всё равно придётся подстроиться под неё, чтобы не оставить голодной.