Проскользнули в квартиру. Приятель строил из себя опытного: свет включить не позволил, сначала шторы задернул.

Борис, хотя знал точно: соседи не появятся, все равно тревожился. А друг, наоборот, ликовал:

– Ты посмотри! Как будто нас ждал, стол накрыт!

В гостиной и правда – бутылка хорошего коньяку выставлена, бокалы. Крекеры. Сухофрукты.

– Празднуем? – приятель потянулся наливать.

– Подожди, – остановил Борька. – Помнишь, в новостях показывали? У мужика постоянно дачу грабили, и он на столе водку оставил? С крысиным ядом?

– А ты осторожный, – похвалил друг.

Отвернул у бутылки крышку горлышка, понюхал, пробормотал:

– Херасе. Миндалем пахнет. Понюхай.

– Да. Орешками, – согласился Борис.

– Вот гад! – приятель от возмущения аж осип. – Цианид где-то раскопал! Мы б щас за минуты сдохли!

– Он, видно, догадался, что это мы ключи сперли. И специально ждал нас. С гостинцами, – предположил Борька.

– Что будем делать? – щеки друга вспыхнули румянцем.

– Если бы мы померли, его в тюрьму. На шесть лет. Как того мужика с водкой, – блеснул познаниями Борис. И робко добавил: – Но пока только нас могут в тюрьму. Пошли, а? Не хочу здесь больше оставаться.

– А Новый год?

– Шампанское же приготовили. Давай в парке и выпьем. Как собирались.

– Ладно, – неохотно согласился друг. – Щас. Подожди. Хоть нагажу в квартире его.

Отправился в туалет. Борька нервно ходил по комнате, разглядывал безвкусный и давно устаревший хрусталь в горке. Лучше б обставил сосед квартиру нормально, чем деньги на Таиланд тратить.

Вышли. Заперли дверь. Отправились в парк. Борька хотел по пути выкинуть ключи в мусорку, но почему-то этого не сделал.

Бутылка шампанского хранилась в дупле трухлявого дерева. Достали, откупорили, отпраздновали. Без друзей и девчонок показалось скучновато – но больше никого на самостоятельное празднование родители не отпустили, а бежать никто не решился.

Когда возвращались обратно, рядом притормозила милицейская машина. Борис испугался: будут, что ли, на алкоголь проверять? Но по поводу запаха спиртного ни слова. Отвезли в отделение и там огорошили: кража. Есть свидетели. Предъявите личные вещи.

Ох как он пожалел, что не выбросил ключи! Но все-таки надеялся: отделаться хулиганством, незаконным проникновением в чужую квартиру. Про отравленный коньяк собирался рассказывать.

А из кармана у друга извлекли изрядную пачку долларов.

– Зачем ты их взял? – ахнул Борис.

– В смысле, зачем? – буркнул друг. – Вместе брали, вместе тратить собирались.

– Ты охренел? – его затопила ярость, бросился на приятеля.

Милиционеры растащили.

Так и получилось: только пару часов в новом тысячелетии успел на свободе побыть. И оказался за решеткой.

* * *

В камере их было четверо, все постарше, и остальные пацаны на Борькиного друга очень удивлялись:

– На фига он тебя-то сдал? За сговор больше дают.

Сам Борис, когда общался со следователями, все рассказывал честно: что враждовали с соседом давно и когда в его квартиру пришли, собирались просто выпить-похулиганить. В голову прийти не могло, что друг деньги возьмет:

– Он вроде в туалет только ходил.

Следователи разговаривали почти дружелюбно. День примерно на третий дали понять: преступление не тяжкое, с потерпевшим можно примириться, возместить моральный ущерб и дело отправить в архив. Но, ясное дело, не бесплатно.

На отца Борьке плевать, а перед матерью дико было стыдно. И понимал, конечно, что деньги – из беды его вытаскивать – ей придется доставать, папаня ни копейки не даст.

Когда пришла к нему на свидание, плакал, клялся:

– Мам! На работу пойду! Все тебе возмещу!

А она смотрела жалостливо, вздыхала:

– Какой ты у меня еще дурачок маленький…

После Рождества следователь сказал:

– Все на мази. В понедельник домой пойдешь.

Хохотнул, добавил:

– Знатные у тебя получились каникулы.

Но Борька особо не печалился, что праздники за решеткой провел. Люди вокруг оказались очень даже неплохие, опыт интересный. Даже кое с кем подружился. Собирался на зоне новых знакомых поддерживать – если говорить правильно, то «подогревать».

Но в понедельник его не отпустили. Как не выпустили и во вторник. А в среду следователь вызвал и велел мужаться:

– Беда у тебя в семье. Мама умерла.

* * *

У Лии в воспоминаниях эти десять дней зимних каникул – самые страшные в жизни. Мама постоянно плакала. Отец ходил с видом независимым, непреклонным. Несколько раз девочка подслушивала, как мама просила его найти деньги. Десять тысяч долларов. Ее одноклассница хвасталась, что у них только машина стоит пятьдесят.

Но отец отвечал одно:

– Никогда и ни за что.

Тогда мама начала уходить из дома. Возвращалась, приносила какие-то распечатанные листы.

– Что это? – спрашивала девочка.

– Кредит пытаюсь взять. Но мне не дают. Никогда на работала. А квартиру заложить нельзя – потому что дети прописаны.

– Давай я попрошу эти десять тысяч! У кого-нибудь из друзей!

– Кто ж тебе даст, – безнадежно вздыхала мама.

Но Лия попробовала – поговорить с родителями своей лучшей подружки. Получила вместо денег строгий наказ: в гости больше не приходить. Никогда.

Десятого января мама с утра снова ходила в банк и вернулась грустная. Но потом прилегла отдохнуть, а когда вышла из спальни, Лия заметила: у мамочки лицо свеженькое, глаза подрисованы, губы накрашены. Хотя прежде никогда, даже на Новый год, косметикой не пользовалась. Еще и вместо обычных брюк бесформенных надела платье – свое единственное.

– Ты куда? – потребовала дочь.

– На собеседование. – Торопливо отозвалась. – Хочу на работу попробовать устроиться.

Лия хотела спросить маму, где она может работать, если закончила только один курс института, и зачем для собеседования макияж. Но увидела в ее глазах столько решимости и горя, что даже маленьким своим еще сердчишком поняла: лучше рану не бередить. Поцеловала мамочку, шепнула:

– Я тебя очень люблю.

– И я тебя люблю, милая.

Отец пару дней назад отбыл в деревню – напоследок устроил страшный скандал, что жена отказалась с ним ехать. Лию, к счастью, не взял:

– Как я там с ней один справлюсь?

Мама сказала:

– Собеседование – это долго, я могу прийти поздно. Пожалуйста, веди себя хорошо.

Лия, чтобы хоть чем-то ее порадовать, немедленно кинулась в квартире убирать. Тряпка, пылесос, полы. Потом взялась картину для мамы рисовать – еще час. Дальше книжку читала. За окном давно стемнело, а мамы все нет.

И только в десять вечера в дверь позвонили. На пороге – опять милиционеры, но Лия их не испугалась.

Те переглянулись:

– Девочка, ты одна? Где родители?

– Папа уехал в деревню. Мама пошла на собеседование. А Боря, – сглотнула, – Боря пока в тюрьме, но он скоро вернется.

– Отцу как можно позвонить?

– Никак. Телефона в деревне нет.

– У тебя есть еще родственники?

– Нет. Но вы подождите. Мама сейчас придет.

– Видишь ли в чем дело… – пробормотал пожилой милиционер, – боюсь, что с мамой твоей случилась беда.

А дальше у Лии что-то вроде как с головой произошло. Помнила очень смутно: свой плач, перешедший в истерику, потом врачей, больницу.

Она не могла поверить, что мама умерла, – сколько ей ни пытались всунуть горькую пилюлю.

Но через три месяца щадящей детской психотерапии признать все-таки пришлось: не только мамы нет. Еще и Борьке помочь больше некому. Потому что отец своего принципиального решения так и не изменил.

* * *

Уже к семи вечера температура воздуха упала до минус пяти, но Федор Олегович к трудностям был готов. Вязанку сухих дров прихватил с собой. И на месте, пока не стемнело, успел веток подсобрать. Костер уютно расцвечивал ледяную тьму, в котелке булькала вода. Водопад Каракая-Су грохотал примерно в пятистах метрах.

Выйти в медитацию он планировал ровно в полночь. А пока что максимально утеплился, приготовил спальный мешок и юркнул в палатку. Прежде гордился, что умеет, словно Штирлиц, заснуть, когда нужно, но общение с нытиками из санатория «Мечта» на пользу не пошло. Наслушался о «стариковской бессоннице», и, поди ж ты, – его тоже накрыло. То холодно, то неудобно, то вроде как чей-то вой совсем близко от палатки. Вдруг дети вспомнились.

Судьба вора и хама Бориса его не интересовала. А за Лией приглядывал. Знал, что дочка работает здесь, в Целебноводске. И в нынешний свой приезд сходил однажды на вечерний променад к ее санаторию. Притворялся, будто выбирает продукты пчеловодства в ларьке напротив, а сам наблюдал через стекло витрины, как разбегаются по домам врачи и медсестрички. Оценил здоровый цвет лица дочери, осудил ее лишний вес и особенно электросамокат. Желание подойти, пообщаться подавил.

Женский контингент в «Мечте», где он отдыхал, постоянно трещал о внуках, правнуках, детях. Федор Олегович искренне изумлялся: как могут взрослые, цельные люди настолько растворяться в чужих жизнях? Тратить на наследников невеликие свои пенсии и совсем уже небольшое оставшееся время на этой планете?

Лично он категорически предпочитал: не распыляться на привязанности и чужие проблемы, а вместо этого развивать собственное тело и дух.

До восьми вечера откуда-то издалека еще доносились голоса, смех, гудки автомобилей. Дальше его логово накрыла тишина – кромешная и звенящая, как бывает только в горах.

Федор Олегович надеялся: лихих людей здесь нет, а хищников отпугнет костер, но отключиться-расслабиться никак не выходило. Однако заставил себя до одиннадцати вечера полежать, ибо покой тела даже при бодрствовании мозга все равно приводит к успокоению души.

В двадцать три ровно вышел из палатки. Расшевелил костер, съел заранее заготовленный вечерний рацион – курагу с орехами и зубчик чеснока, выпил травяного чая. Ночь обступила со всех сторон – величественная, холодная и манящая.

Федор Олегович взял йоговский коврик, включил фонарик и отправился по еле различимой тропе к финальной цели путешествия – водопаду Каракая-Су.

Нашел максимально ровное место – так, чтобы брызги не долетали, но махину видно, а сырость приятно холодила лицо. Расстелил коврик, тщательно проверил, чтоб под ним никаких неровностей. Устроился в позе полного лотоса. Пальцы сложил в джняна-мудру. Закрыл глаза. На часы не смотрел – и без хронометра знал, что полночь совсем близко.

Сумасшедшая энергия гор и воды захлестнула. Даже малейшего усилия делать не пришлось – мгновенно удалось погрузиться в собственный мир. В состоянии измененного сознания часто слышишь звуки, музыку, люди являются в виде контуров, полутеней, и когда чья-то рука коснулась плеча, Федор Олегович не удивился. Сейчас вселенная передаст послание. Надо только понять, какое именно.

Однако трясли слишком уж реально, и помимо воли он вышел из пограничного состояния, открыл глаза, обернулся. Чудится? Лия. Его дочь. В драматическом черном пальто. Волосы развеваются на ветру.

Как могла здесь оказаться? Или все-таки это видение – удивительно яркое, потому что он находится в месте силы?!

Но тут из тьмы выступил еще один человек. Мужчина. Сильный, широкоплечий. Внешне от строптивого дохляка-сына ничего. Но Федор Олегович узнал сразу. По глазам – пронзительным. Жалящим. Обвиняющим.

– Привет, папа, – доброжелательно произнесла дочь.

А сын перехватил его взгляд и с удовольствием добавил:

– Ссышь.

– Что вам тут надо?

– Не рад, что родные дети пришли навестить? – усмехнулся Борис.

Ох, как теперь раскаивался Федор Олегович, что оповестил весь свет о своих планах. И название места силы выболтал, и дату, когда планирует свою медитацию. Но кто подумать мог, что наследник идет по его стопам? Кто мог вообще подумать, что жалкий вор, ничтожество, алкоголик до сих пор жив?!