Маддалена ничего не ответила. Наконец она догадалась, что имел в виду кузен – все зависело от капризов художников, искавших девушек для своих картин. Не будучи наивной, Маддалена прекрасно понимала все подводные камни подобного заработка. Однако, покидая Италию, она решила, что игра стоит свеч. Разумеется, Джузеппе не говорил им, чем это может обернуться, а вот мисс Девин не стала скрывать, что работа натурщицы, как правило, подразумевает и постель. На подобный женский труд нередко смотрели, как на прямую дорогу в постель к богачу. Когда она нанялась прислугой в Рокка Кантерано к графу Паолини, тот каждый раз распускал руки, когда она подавала ему кофе. И хотя Маддалена старалась держаться подальше от щупальцев старого развратника, она не раз возвращалась домой, содрогаясь от ужаса при мысли о его гадких прикосновениях. Чтобы Маддалену не прогнали прочь, мать умоляла ее ничего не рассказывать графине. Им нужны были деньги, а от Маддалены не убудет от пары-тройки шлепков. И, сжав зубы, Маддалена терпела до тех пор, пока старик не полез к ней под юбку. На ее вопли сбежались все домочадцы. Разумеется, графиня выставила ее вон.

Трудно было объяснить, что в ней поменялось после того случая. И все же Маддалена ощущала, что она стала другой, утратила доверие к людям. Она уехала с Джузеппе только потому, что хотела изменить свою жизнь.

Девушек провели в помещение наподобие студии, напоенное светом, струившимся из мансардных окон. Маддалене еще не доводилось бывать в столь странной комнате.

В комнате полукругом стояли мольберты и витал едкий запах – по всей видимости, краски. Кроме них, там никого не было. Джузеппе попросил девушек немного подождать, а сам куда-то исчез. Пока Антонелла болтала с остальными, Маддалена с интересом бродила по студии, разглядывая наброски на мольбертах. По большей части это были эскизы обнаженных девушек. Позировать голой не хотелось, но она прекрасно сознавала, что спрашивать ее никто не будет: если ее возьмут на эту работу, то она разденется. При чрезмерной худобе у нее было на удивление округлое лицо, длинные иссиня-черные волосы, огромные темные глаза и пухлые губы. Бледная кожа придавала ей утонченности. Маддалена знала, что отличается от кузины и прочих девушек. Но она и не догадывалась, что это отличие – ее главный козырь.

– And this is Maddalena^[5]. – Кузен произнес ее имя и кивком подозвал к какому-то пожилому господину, который разглядывал ее оценивающим взглядом, словно раздумывал, стоит ли платить за нее деньги или нет. Маддалена и виду не подала, что ей это неприятно. Тряхнув головой, она позволила закончить осмотр. Впрочем, в ощупывающем ее взгляде не было ничего дурного. Было очевидно, что оценивают ее пропорции, черты, типаж. Наконец господин равнодушным кивком дал понять Джузеппе, что Маддалена принята. Кузен ей подмигнул.

– Тебя и Антонеллу взяли. Вас ждут завтра в восемь утра. Спросите мистера Расселла, он расскажет, куда идти.

У Маддалены от радости забилось сердце, зарделись щеки и заблестели глаза. Наконец-то у нее будет работа!

Первые дни в Королевской академии пролетели незаметно. Маддалене показалось, что она не заслужила той суммы, что ей выплатили неделю спустя. Раздеваться перед студентами было нетрудно, ведь в смотревших на нее глазах не было вожделения. Взгляды, изучавшие сантиметр за сантиметром ее тело, не доставляли неудобства. Когда она закрывала глаза, до нее долетал лишь шорох карандашей. Иногда она с интересом рассматривала свои формы, как по волшебству проступавшие на холстах. Кто-то работал над лицом, кто-то корпел над грудью, кто-то – над ногами, кто-то просто набрасывал силуэт, не вдаваясь в детали.

Тем вечером Маддалена дольше, чем обычно, рассматривала работы тех, кого считала «своими» студентами. Она слышала, как молодые люди друг за другом покидают аудиторию. Неплохо освоив английский, она уже понимала обрывки долетавших до нее разговоров, из которых следовало, что некоторые художники собираются в паб. Маддалена работала натурщицей уже вторую неделю. Ее график не совпадал с графиком Антонеллы, поэтому в пансион мисс Девин Маддалена добиралась сама. Впрочем, ей даже нравилось бродить одной по оживленным лондонским улицам. Она научилась пользоваться метро и хорошо изучила город.

Пошел дождь. Лицо Маддалены покрывали мелкие, частые капли, неизменные спутницы лондонской зимы, а ноги увязали в грязи на опустевших улицах Уайтчепела. Когда дождь превратился в ливень, она пошла быстрее, чтобы не промокнуть до нитки. Не хватало еще свалиться с простудой. Задрав темную юбку чуть ли не до колен, Маддалена побежала, как молодая лань.

Внезапно она поняла, что ее кто-то преследует. Кто-то за ее спиной тоже ускорил шаг. Поначалу Маддалена не придала этому значения, но потом, остановившись под навесом, чтобы перевести дух, заметила незнакомца, который замешкался, а затем направился прямиком к ней. Было уже темно. Уличные фонари почти не освещали пустынные улицы. Маддалене вспомнились рассказы хозяйки о маньяке, охотившемся на женщин. Она похолодела от ужаса и бросилась наутек.

«Не хочу! Не хочу!» – стучало в голове с каждым ударом сердца. У нее отказывали ноги и кололо в боку, но она бежала вперед, не оглядываясь. Преследователь гнался за ней по пятам. Измученная, вся в поту, перепуганная Маддалена чувствовала, что силы на исходе. Страх и темнота мешали понять, где она находится.

– Синьорина! – прокричали у нее за спиной.

«Только не останавливайся!» – вопил внутренний голос, придавая ей сил и смелости. Дом мисс Девин был совсем рядом. Только бы туда добраться, и она спасена. От этой мысли у нее выросли крылья. Под ноги она больше не смотрела.

– Синьорина, пожалуйста, остановитесь! – кричал человек у нее за спиной.

«Вперед! Давай! Ну, пожалуйста!» – повторяла Маддалена, выбежав на Петтикот-лейн. Ей хотелось оказаться подальше от этого места, хоть в Антиколи, где нет сумасшедших убийц, а темные улицы не внушают страха.

Она почувствовала, как ее схватили за плечо. Вне себя от ужаса она завопила. Инстинкт приказывал ей не останавливаться, но изодранные в кровь ноги подкашивались, а у туфель был такой вид, словно она всю ночь бегала по грязи.

– Что вам угодно? Оставьте меня в покое! – закричала Маддалена, вырываясь из рук незнакомца. Тот сразу же ее отпустил. Она окинула его быстрым взглядом. Приличный с виду, в плаще и цилиндре, который он тотчас же снял, убрав руку с ее плеча. Она повнимательнее вгляделась в его лицо: светлые глаза, оттенок в темноте было не разобрать. Темная ухоженная борода и манеры джентльмена. Несмотря на вполне презентабельный вид незнакомца, Маддалена все еще дрожала от страха. Говорят, убийцы тоже одеваются, как джентльмены.

– Не бойтесь! Я не причиню вам вреда, – отчетливо проговорил он по слогам. Маддалена удивилась, прежде никто не проявлял к ней подобной предупредительности. Английская речь зачастую казалась ей невнятным бормотанием. Этот человек знал, что она иностранка?

– Я художник, синьорина! – пояснил он, прочитав ее мысли. – Вот уже несколько дней я за вами охочусь, но вы все время ускользаете. На прошлой неделе я видел, как вы позировали…

– Что вам от меня нужно? – резко перебила она. Хоть стоящий перед ней человек не походил на преступника, сердце у Маддалены все еще бешено колотилось и она оставалась начеку.

– Прощу прощения за то, что напугал вас… Я не хотел. Я хочу, чтобы вы позировали для моей картины.

– Что?! – удивилась Маддалена, широко распахнув глаза. Почему этот человек выразил свою просьбу в такой странной манере? Зачем было гнаться за ней через весь Лондон? Либо он ненормальный, либо это плохая шутка. Одно из двух.

– Я работаю над картиной «Dolce far niente»^[6], – произнес он на ломаном итальянском.

Маддалена невольно улыбнулась.

– Вы как нельзя лучше подходите для моего полотна. Соглашайтесь, прошу вас, – взмолился он.

– Вы гнались за мной через весь Лондон, чтобы предложить работу натурщицы? Это не могло подождать до утра? – Теперь в ее голосе звучал не страх, а любопытство.

– Я не мог так рисковать, ведь мы могли больше не встретиться в академии, – ответил он.

– Когда вы хотите, чтобы я приступила к работе?

– Завтра.

– Днем я занята в академии.

– Приходите утром, потом я провожу вас в академию.

– К вам домой я не пойду.

– Это студия… – возразил он.

– Об этом не может быть и речи, – решительно ответила Маддалена.

– Так и быть, встречаемся в академии, я попрошу у директора свободную аудиторию, – согласился он.

– Договорились.

Губы художника расплылись в улыбке, осветившей его лицо. Только сейчас Маддалена заметила, насколько он хорош собой. Темнота и мелкий, непрекращающийся дождь скрыли заливший ее щеки румянец.

– Тогда до завтра, – попрощался он.

– До завтра, – пробормотала Маддалена, заспешив прочь. Пройдя несколько метров, она вдруг вспомнила, что не спросила имени художника. Обернувшись, увидела, что тот стоит под дождем, не сводя с нее глаз. Тогда она вернулась.

– Джон Уильям Годвард, – представился он, опередив ее вопрос.

– А я – Маддалена Сплендори, – почти шепотом ответила она.

– Я знаю.

4

Рим, 10 сентября 1933 года

Кафе «Араньо»

Маддалена с дочерью прибыли на встречу с небольшим опозданием. Город напоминал муравейник. Осень только начиналась, а римские улицы кишели людьми, вернувшимися из загородных имений или с морского побережья. Оживилась и торговля. Адель Фенди с двухлетней дочерью и младенцем на руках сидела за одним из столиков. Увидев подругу, она заулыбалась и помахала рукой в знак приветствия. Адель выглядела сногсшибательно. Платье нежно-голубого цвета с ниткой черного жемчуга, шляпка в тон и ажурные перчатки делали ее похожей на героиню изысканного английского романа.

Подруги договорились встретиться на нижнем этаже палаццо Мариньоли, в котором находилось кафе «Араньо», в двух шагах от здания парламента. Впервые Маддалену сюда привел Федерико. Это кафе, излюбленное место римской интеллигенции, в конце девятнадцатого века основал выходец из Пьемонта Джакомо Араньо. Французский писатель Эмиль Золя, окрестивший его «сердцем Рима», попал в точку: любимое место сборищ лучших умов города было заодно и местом их скандальных стычек. Именно здесь в 1926 году Массимо Бонтемпелли влепил пощечину Джузеппе Унгаретти. Ссора закончилась дуэлью на шпагах в особняке Пиранделло на виа Номентана. Не раз, приходя сюда с Федерико выпить кофе, они встречали Филиппо Томазо Маринетти и Луиджи Пиранделло собственной персоной. С тех пор как в прошлом году кафе полностью обновили, Маддалене еще не доводилось здесь бывать. Поэтому для встречи с подругой она остановила свой выбор на этом заведении.

– Добрый день, Маддалена! Сколько времени мы с тобой не виделись! Как замечательно, что и Клелия с тобой, – начала Адель. К их столику подошел официант в ливрее, и Маддалена заказала для всех чай.

– Здравствуй, Адель! Ты даже не представляешь, как я рада тебя видеть. Как зовут эту милую крошку? – спросила Маддалена с улыбкой.

– Это Анна, ей уже целых семь месяцев! – ответила Адель. Вторая девочка, сидевшая рядом, не сводила глаз с Клелии.

– Паола, так смотреть неприлично. Ну-ка, поздоровайся с синьорой Белладонной и ее дочерью.

Девочка перевела взгляд на мать, а затем отрицательно замотала головой.

– Здравствуй, Паола, – поздоровалась с ней Маддалена, поощрительно улыбаясь. Клелия в этом возрасте вела себя точно так же с приятелями Джона. На мгновение время остановилось, и Маддалена мысленно перенеслась в Лондон, в Королевскую академию. Она замерла, затаив дыхание, чтобы волна воспоминаний не накрыла ее с головой. Ей удавалось не думать об этом месяцами, может, даже годами. Но порой фигура Джона необъяснимым образом возникала перед ней из тумана прошлого.

– Хочу поблагодарить тебя за приглашение, – сказала Адель. – После рождения Анны это первое воскресенье, когда мне удалось куда-то выбраться.

– Должна тебе сказать, что для нас это лето тоже выдалось сумбурным. Мы с Клелией сегодня впервые вышли в город. Знаешь, сумочка, которую я купила у тебя перед отъездом в Неаполь, просто чудо!

– Та кожаная, с медной застежкой?

– В «Гамбринусе» все женщины только на нее и смотрели!

– Вот для кого мы стараемся хорошо одеваться – для других женщин! – довольно рассмеялась Адель.