Не облегчало ситуацию и то, что ее мать вышла замуж за моего друга, человека порядочного и доброго. Если кто и был способен заменить меня в роли отца, так это он. После того как он женился на моей бывшей жене, мы перестали поддерживать близкие отношения, потому что теперь он играл за другую команду. Мы с Рондой не были из тех людей, которые расходятся со словами: «Послушай, давай останемся друзьями и будем отмечать День благодарения вместе». Мы больше походили на тех, кто говорит: «Спасибо за регулярные напоминания о том, что расстаться с тобой – лучшее решение в моей жизни». Мы не пытались дружить с супругами друг друга. Команды сформированы, и никаких сомнений в том, за кого должны играть наши новые супруги, не оставалось. Проблема заключалась в том, что нашей дочери приходилось играть за обе; и как бы тяжело ни было разведенному родителю, еще труднее ребенку, вынужденному следить за потребностями и настроениями своих родителей.

Поскольку наше время вместе было слишком ограниченно, я старался не терять его даром. Совместная опека подразумевает, что много времени проводится за рулем – встречи и проводы, встречи и проводы. С другой стороны, время в машине имело свои преимущества: оно было только нашим. Все здесь происходило без отвлечения на других, которые могли бы претендовать на внимание дочери.

Свою дочь я просто обожал. Она была солнечной, смелой и своенравной.

В машине наши отношения в некотором роде становились теснее, поскольку мы оба попадали под влияние музыки, которая в ней звучала. И в отличие от залихватской попсы, лившейся из стереосистем поколения моих родителей, мы слушали такую музыку, которая действительно нравилась и нашим детям. Музыкой, особенно громкой и агрессивной, можно было многое сказать дочери, не произнеся при этом ни слова. Когда она входила в подростковый возраст, мы вместе слушали в машине Soundgarden, Led Zeppelin, Public Enemy, Tupac и Nine Inch Nails.

Потом родились мои сыновья-близнецы, и в свои сорок я был более зрелым, более готовым к воспитанию детей. Полноценное отцовство обладает целительной силой. Я мог каждое утро просыпаться ради своих сыновей и каждую ночь укладывать их спать. Но в глубине души меня мучили мысли о том, действительно ли я хороший отец, если воспитываю двух своих детей и почти не уделяю внимания той, другой. И хотя я четко соблюдал вынесенное судом решение, все же испытывал чувство вины. Мне казалось, что я нарушил соглашение, заключенное с приходом моей дочери в этот мир: что защищу ее и буду всегда рядом. А теперь моего ребенка воспитывал другой мужчина, которого она называла папой.

Ей было четырнадцать-пятнадцать, и я понятия не имел, о чем она думает или что чувствует. Лишь звоня ей, я мог слышать это в ее голосе: скучающем, озабоченном, потерянном, раздраженном. Она на меня обиделась? Поссорилась с мамой? Что-то случилось в школе? Это наркотики? Или проблемы с парнем? Я не знал. Мне следовало бы знать, что происходит с моим собственным ребенком, но я не знал.

Надеясь проводить с ней больше времени, я обратился в суд во второй раз, чтобы получить полную опеку. Но проиграл. Судья не видел причин менять то, что, по его мнению, работало. «Что именно здесь работает?» – спросил я. Он сказал, что, поскольку мы с ее матерью не ладим, любое изменение лишь еще больше осложнит положение Елены. Я утверждал, что верно обратное: больше времени вместе облегчит жизнь нам всем. Он держался твердо, и я ушел ни с чем.

Прошло еще три года, и в семнадцать лет, вопреки решению суда, Елена перебралась жить к нам с женой. Мои молитвы были услышаны. Наконец-то я мог быть для нее настоящим родителем. Я подарил ей гитару, на которой играл на свадьбе с ее матерью; она выучила одно из классических произведений, много лет назад написанное мною для консерватории. Мы смешили друг друга, как делали это всегда. Мы знакомили друг друга с новыми музыкальными группами. Казалось, что мы можем все начать сначала – получить новый шанс на исцеление наших отношений.

Но пребывание моей дочери в нашем доме получилось не совсем таким, как я надеялся. Моя жена, во многих отношениях терпеливая и уживчивая женщина, не смогла уравновесить ураганную энергию наших мальчиков-близнецов и потребности Елены. Я не знал, как подойти к дочери, когда она казалась взвинченной или подавленной. В очередной раз ей не достался выигрышный билет родительской лотереи.

Я устроил Елену в колледж и непродолжительное время испытывал воодушевление: я почувствовал себя настоящим папой, находящимся рядом с дочерью в судьбоносные моменты ее жизни. И все же часть меня сознавала, что на самом деле она не готова к следующему этапу жизни. В отличие от близнецов у нее не было крепкого, стабильного дома. Она никогда не чувствовала себя самым главным человеком в моей жизни.

А потом, в свои двадцать два года, она все мне и высказала. Она сказала, что в детстве не ощущала, что является для меня самым важным человеком на свете; не чувствовала себя любимой, особенной и нужной. Я не помню ее точных слов, возможно, они были слишком мучительны для запоминания. Но что я действительно помню, так это ее гнев, ее искренность. Ее боль.

Я защищался, объяснял, оправдывался и обвинял других. Конечно, ничего из этого не вышло – она отстранилась еще больше.

А дальше – пустота. Ни общения. Ни ответных звонков. Ни визитов. Машина съехала с дороги и с грохотом полетела под откос. Пройдет несколько лет, прежде чем мы заговорим снова.

Возможно, моя история похожа на вашу. А может, и нет. Может быть, вы никогда не разводились. И ваши отношения были прекрасными, пока ваш ребенок не завел свою собственную семью. Или пока у него не родился ребенок. Или пока он не обратился к психотерапевту. Или вообще ни одно из этих предположений не верно. Тем не менее отчуждение заставило вас почувствовать себя потерянным и отчаянно жаждущим ответов.

Поэтому вы пытались обращаться за помощью к самым разным профессионалам. Возможно, они были невежественны, а их разумно звучащие советы лишь усугубляли ситуацию. Вас осыпали утверждениями вроде: «Это просто такой период, дайте своему ребенку время», «Вам нужно напоминать дочери обо всем, что вы для нее сделали. Позвонить вам – это наименьшее, что она может сделать», «Вам следует просто приехать и потребовать встречу!». Итак, вы загнали себя в угол и понятия не имеете о том, как теперь оттуда выбираться.

Я вас прекрасно понимаю, потому что и сам получал такие же продиктованные лучшими побуждениями, но весьма опрометчивые советы. Я не виню какого-либо конкретного психотерапевта, друга или члена семьи за их непродуманное мнение, потому что отчуждение (в отличие от большинства других ужасных вещей, которые могут с нами случиться) все еще в значительной степени закрытая тема^[7]. Тема отчуждения не может похвастаться таким же изобилием книг, статей и веб-сайтов, как по распространенным проблемам вроде развода или депрессии.

Поэтому мне невероятно повезло, что консультант моей практики, женщина, помогавшая мне разбираться во всех сложностях моей жизни, проявила свою мудрость и в самом трудном вопросе, который разрывал мою душу на части, – в вопросе отчужденности дочери. Ее советы помогли мне со временем найти пути к воссоединению с дочкой. Свою предыдущую книгу «Когда страдают родители» я написал, чтобы помочь другим пережить ад отчуждения^[8]. Цель ее состояла в том, чтобы рассказать родителям о распространенных ошибках и указать способы исправления ситуации. Благодаря популярности этой книги у меня сформировалось большое сообщество последователей, для которых я вел еженедельные вебинары по проблеме отчуждения. Поскольку я не имею возможности отвечать на все получаемые электронные письма и вопросы, по понедельникам я начал вести бесплатную сессию вопросов и ответов для отчужденных родителей, а также очные (в своем офисе в Окленде, Калифорния) и онлайн-консультации для родителей и специалистов в нашей стране и за ее пределами.

Она сказала, что в детстве не чувствовала себя любимой.

За годы, прошедшие с момента публикации моей последней книги, я очень многому научился и хочу, чтобы вы извлекли пользу из тысяч голосов родителей, делившихся со мной тем, что было полезно, а что нет, и способами справляться со своей болью. Их голоса и прозвучат с этих страниц.

Разве это не вина самого родителя?

Когда со мной консультируются родители, я не делаю предположений об их невиновности или вине в связи с претензиями, выдвигаемыми их взрослым ребенком. Иногда родители представляют себя в более идеализированном свете, чем оно есть на самом деле. Часто только после того, как я прочитаю их переписку с взрослым ребенком или поговорю с ним, я начинаю понимать, насколько родитель способствует желанию ребенка держаться на расстоянии. Иногда же становится ясно, что родители вполне адекватные люди, а проблема заключается именно в их взрослом ребенке или его супруге.

Положение еще больше усугубляется тем, что иногда причина отчуждения кроется где-то в хитросплетениях характеров, историй, проблем или генетики каждого человека. И конфликт развивается уже не по принципу «причина-следствие», а все больше напоминает контур обратной связи, бесконечно усиливающий худшие инстинкты родителя, взрослого ребенка или кого-либо еще, кто ввязывается в конфликт.

Обсуждение проблем отчуждения затрудняет пагубное влияние «родоплеменной» природы нашей культуры на современные семейные отношения. Проведите несколько минут на форумах отчужденных взрослых детей или отчужденных родителей, и вы увидите клановый подход, столь же враждебный, как и все, что в настоящее время происходит между левыми и правыми на нашей нынешней политической сцене.

Учитывая невозможность быстро сориентироваться в этой новой ситуации, вы не виноваты в том, что не умеете взаимодействовать со своими взрослыми детьми. Но если вы хотите иных отношений, будьте готовы измениться. Устранение отчуждения требует настроя, непохожего на все то, что вы испытывали когда-либо прежде. Это непросто, и, честно говоря, мои методы не для всех. Некоторые родители отказывались от дальнейшей работы со мной, потому что не могли обращаться со взрослым ребенком так, как, по моему мнению, крайне необходимо для потенциального примирения. Да и сам я прекращал работать с родителями, желавшими использовать семейную терапию для того, чтобы обвинять своих взрослых детей, а не проявлять эмпатию или брать ответственность на себя.

Мой метод требует от родителей готовности и определенной храбрости. Вы должны искренне захотеть увидеть себя глазами своих детей и активно искать доказательства их правоты. И даже если вы думаете, что идеи ваших детей, их суждения или обвинения – полная чушь или чужое внушение, вы все равно должны начать со слов: «Хорошо, давай посмотрим на это вместе». Не для того, чтобы доказать, что они неправы, а для того, чтобы понять, как они к подобному решению пришли и почему сделали выбор с вами расстаться.

Справедливости ради стоит признать, что некоторые родители действительно оказали на своих детей разрушительное воздействие^[9] и продолжают вести себя деструктивно. Поэтому легко понять, что сохранение дистанции – лучшая стратегия для их взрослых детей. Почти никто не говорит о том, что делать таким родителям, попавшим в ловушку бесконечно повторяющихся циклов отчаяния, депрессии и даже насилия. Именно эти родители наименее подготовлены использовать тонкие методы общения, необходимые в сегодняшних эгалитарных отношениях между родителями и взрослыми детьми, где задают тон эмпатия, самоосмысление и саморефлексия. Обиженный, незадачливый и даже деструктивный родитель тоже заслуживает нашей помощи и понимания.