Опала настигла ученого враз, мгновенно, сразу после его выступления на международной конференции с докладом, посвященном все больше волнующей его теме дискриминации детей по виду и силе одаренности, берущей начало в семейном воспитании и поощряемой самой системой магического образования в европейских школах. Призывая отказаться от пренебрежительного отношения к магам со средним и слабым потенциалом, он одновременно указывал на опасность того, что маятник общественного мнения непременно качнется в противоположную сторону, и они должны быть готовы к пресечению уже начавшего образовываться культа вечной обиженности обделенных, магов без дара.

Реакция министра не заставила себя ждать.

– По-вашему, правительству выгодно поощрять дискриминацию? По-вашему, наши предки, ушедшие из не-магического мира, полного жестокости и социальной несправедливости, построили новый, точно такой же? По-вашему, наше основанное на уважении магических традиций общество не способно воспитывать? Вы влезаете во внутреннюю политику других стран, ваша жажда реформ уже подрывает устои, посягает на фундаментальные основы европейского общества!

Арригориагу перестали приглашать сначала на совещания, затем на крупные международные симпозиумы, затем почти перестали печатать.

Но в уныние Пейо не впал. Пустоту, образовавшуюся вокруг него вследствие опалы, он воспринял как очень вовремя появившееся свободу и целиком погрузился в исследование проблемы. Болезненность, с которой было воспринято ее обнаружение, послужила лишним доказательством того, что он на верном пути и сейчас он имеет дело лишь с верхушкой айсберга. Предстояла долгая серьезная работа. Предстояло самостоятельно собрать доказательную базу своей правоты, от которой не смогут отвернуться, которой невозможно будет пренебречь. Предстояли годы исследований, но это было ничто по сравнению с предоставившейся ему возможностью заставить магическое сообщество сделать еще один шаг на пути к созданию мира справедливости.

Глава 3

Написав, запечатав и отправив письмо домой, Арригориага так углубился в мысли об отце, что вздрогнул, когда услышал над ухом голос вошедшего в их комнату Анатоля.

– Что случилось?

– Повторяю, пугливый мой. Когда лорд Алва соизволит вернуться в школу?

– Через шесть недель, день в день.

– Сколько? Это же больше, чем каникулы? А учеба?

– Есть учебный план, его завтра дадут. Там тоже придется учиться, посещать лекции, только работы буду сдавать потом, здесь.

Анатоль уже успел развалиться на кровати, и, конечно, не на своей. Посмотришь – лентяй лентяем, а меж тем, без его помощи Алва бы не вытянул и трети взваленных на себя ради попадания на фестиваль курсов.

Все факультативы, сдача которых не требовала очного присутствия, постепенно перешли к французу. Анатоль, смешивая в одном непринужденном предложении изящные обороты урожденного аристократа и брань подростка парижских трущоб по другую сторону портала, прогонял Алву из-за стола и садился помогать. То ли дело было в сильном потенциале, унаследованном от целой вереницы предков одаренных магов, то ли это была его личная суперспособность, но юный наследник рода де Лакруа одинаково легко решал и задачи, от одного вида которых у Арригориаги ум заходил за разум, и писал полные воды работы по философии магии.

– Первые каникулы врозь? – произнес Анатоль.

Алва кивнул:

– Выходит, что так.

– Мне это не нравится.

– Мне тоже, но ведь если бы поехал ты, а не я, бы все то же самое, только в обратную сторону.

Возразить было нечего, Анатоль молчал. И все-таки смутное беспокойство, не имеющее ничего общего с завистью, не покидало его.

Они сдружились еще до школы. Их отцы, встретившись как-то на благотворительном вечере, пришлись друг другу по душе и общими взглядами, и схожим чувством юмора. Министр торговли магической Франции и баскский ученый, не сговариваясь, приняли обоюдное решение общаться исключительно неформально, не прибегая ни в каких вопросах к помощи друг друга. Их сыновья, у баска единственный, у француза младший после трех дочерей, сошлись еще быстрее. Оба смешливые, дружелюбные, избегающие ссор, они быстро стали неразлучны. Будучи ровесниками, поступили в одну школу, а уж отцы позаботились о том, чтобы и комната им досталась одна на двоих.

«Держись Арригориаги младшего, может он хоть сможет оказать на тебя влияние. Серьезный сын умнейшего ученого, тебе есть, чему у него поучиться», – напутствовал Анатоля в школу де Лакруа-старший.

«Анатоль способный и ответственный юный маг. Дружба с ним тебе пойдет на пользу», – писал сыну Пейо.

Они хохотали, показывая друг другу письма из отчих домов.

– Слышишь, серьезный сын умнейшего ученого? Чему же у тебя поучиться? Падать по ночам от смеха с кровати? Или как оговориться и назвать злющего месье Бертлена мадмуазель, чтобы он вышвырнул тебя из класса?

– Дружба с тобой мне точно на пользу. Кто еще мог научить меня чтению магических формул наоборот с целью узнать, что будет?

У них никогда не было никаких тайн друг от друга, и теперь Алва терзался первым собственным секретом: в первый раз он пускается в свое собственное приключение один, без де Лакруа, и рад этому. Анатоль, едва не запустивший собственную учебу ради помощи другу и недавно схлопотавший крупное дисциплинарное взыскание за то, что заснул прямо на занятии по целительству, оставался за бортом. Алва понимал, что друг расстроен, хоть и не показывает вида, и все же не мог отделаться от мысли, что там, на фестивале, друг ему бы только мешал. Алва впервые в жизни ехал куда-то с серьезной целью, с тайным заданием, которое, как бы он не хотел, он не мог открыть Анатолю. Слово, данное отцу, перевешивало долг дружбы.

С тех пор, как Алву стали допускать за взрослый стол на приемах и званых обедах, которые отец устраивал, сообразно своему положению в обществе, Алва внимательно вслушивался во все разговоры. Рассуждения отца о возникающих тут и там признаках неравноправия, о том что никуда не годится пренебрегать магами только потому, что их потенциал не дотягивает до условной цифры или же дар не такой, какой ожидали его родители, о том, что образовательные программы должны быть предоставляемы одинаково всем ученикам вне зависимости от силы их способностей, что такие качества, как усердие, трудолюбие, самодисциплина вполне могут возместить недостаток природных магических способностей, запали Алве в душу.

Опала, постигшая отца, казалась ему величайшей из несправедливостей. Помочь ему он, школьник, ничем не мог и мучился этим. Все наставления отца он выполнял, как ему казалось, безукоризненно. Усердно учился (время от времени отвлекаясь на то, чтобы вместе с Анатолем подшутить на учителями, подкинув в сумку кому-нибудь из них пару пенных бомб), старался взять из учебного плана, ограниченного указанным в его личном деле средним потенциалом, все возможное. Огненный дар, развивая который, он мог бы увеличить силу своей магии, был под запретом и помочь ничем не мог.

«Это несправедливо, Алва», – сказал как-то однажды ночью Антуан, имея ввиду, конечно, отношение к огню. По давнему обычаю, заведенному еще с первого курса, они перед сном устраивались поболтать. Обсуждали все на свете, хохотали, зажимая себе рот, чтобы не быть пойманными на нарушении режима. Но в тот раз Анатоль был серьезен. Алва прекрасно помнил, с каким удивлением рассматривал неожиданно нахмуренное лицо друга. Тонкие темные брови сошлись у переносицы, серые глаза смотрели без привычного смеха, даже вечная непослушная копна кудрявых светлых, достающих до плеч волос, вдруг улеглась, открыв высокий бледный лоб, сейчас наморщенный в раздумьях.

– Это несправедливо, Алва, – повторил твердым голосом Анатоль, – Почему ты, одаренный, должен скрывать свою способность и фактически приравниваться к обделенным?

Алва вспомнил, что говорил ему по этому поводу отец.

– Мой дар опасен. Ты же знаешь, огонь это непредсказуемая стихия. Управлять ею полностью невозможно. Даже неразвитый, он влияет на характер. Я вспыльчивый, например, и это от него.

– Хочешь сказать, что если бы развивал, то в ссоре мог бы меня спалить? Не поверю, не старайся.

– Не хотелось бы проверять, знаешь ли. Но дело не в этом. Если бы я был обделенным, ты бы стал со мной дружить, вот также, как дружишь сейчас?

Анатоль, сидевший по-турецки в ногах на постели, уставился на него так, что Алва невольно засмеялся.

– Ладно, ладно, я знаю, что стал бы. Вот в этом то и дело. Какая разница, есть у меня дар или нет. Я это я. Ты это ты. В по-настоящему справедливом обществе так и должно быть. Так и будет когда-нибудь. Каждому найдется достойное его дело, хоть с даром, хоть обделенному.

Де Лакруа выпрямился, потягиваясь.

– Идеальный мир? Отец говорит, это утопия.

– Если так каждый будет говорить, конечно, ничего не выйдет. Каждый из нас должен стараться сделать все, что в его силах, чтобы исправить несовершенства этого мира.

Анатоль задумчиво покивал, соглашаясь, пристраиваясь поудобнее.

– Я слышал как-то краем уха… Это правда, что род Арригориага ведет свое начало от потомков семьи Кабрера? Тех самых, которые ушли самыми первыми в новый, в наш мир?

Алва пожал плечами, натягивая на себя одеяло и высвобождая ногу, на которую бесцеремонно уселись.

– Думаю, это больше семейная легенда. Они были испанцами, а мы баски.

– Они были испанцами в том мире. А в этом их младшая дочь поселилась как раз в Стране Басков.

– Ты хочешь все-таки сделать меня познатнее? Сознайся уже.

Теперь уже засмеялся Анатоль, на том серьезный разговор о несовершенствах этого мира и окончился. Разговор окончился, а мысли в голове Алвы еще долго не давали ему покоя. Что может сделать он, сделать прямо сейчас, кроме прилежной учебы и дружелюбия, которым он одаривал всех, до кого мог дотянуться, не разделяя социального положения, вида дара и уровня магии?

Во время первых же каникул, вернувшись домой, он первым делом пошел к отцу и, стараясь сдерживать природную эмоциональность, чтобы придать заготовленной речи максимальную серьезность, напрямую спросил, чем может быть полезен отцовскому делу борьбы с несправедливой системой, коверкающей их мир. Отец лишь отмахнулся, повторив свои обычные слова о том, что сейчас главная задача Алвы это учеба, учеба и контроль над огнем.

Отец отмахнулся, но сын не отставал. Раз за разом, разговор за разговором, Арригориага-младший твердил о своем желании помогать отцу в его исследованиях, помогать чем может, не может же быть, чтоб он был совсем бесполезен.

И однажды отец сдался. Закрыв дверь в библиотеку, которую часто использовал в качестве рабочего кабинета, Пейо усадил сына в кресло.

– Ты знаешь, насколько сложно сейчас мое положение, – начал разговор он. – Любой ученый не имеет права на ошибку скоротечных выводов, но мне нельзя ошибиться никак. У меня будет только один шанс заставить научное сообщество выслушать себя. Ты знаешь все, что я думаю насчет положения дел в современной системе образования. Но я уверен еще и в том, что дело гораздо сложнее. Высокопотенциальные семьи изначально воспитывают детей в системе устаревших ценностей, а после отдают своих наследников в школы, где эту уже заложенную в детские умы и души систему подхватывает государственное образование. Вы попадаете в школы в самом сложном возрасте, когда уже начинаете потихоньку жить своим умом. Ну, или тем, что называете своим умом. Но что будет, если воспитанный в презрении к, скажем, обделенным, высокопотенциальный отпрыск высокопотенциального семейства с сильным даром, попадет в кардинально другие воспитательные условия? Сможет ли он впитать новую систему ценностей? Что, если он, например… забудет то, что ему втолковывали в раннем детстве? Дети рождаются без убеждений, мы сами даем им понятия о том, что хорошо, а что плохо. Когда, в каком возрасте уже невозможно изменить то, что заложено семьей?

Алва слушал, забывая дышать. Еще ни разу отец не говорил с ним, как с равным, также горячо, как обычно говорил только с редкими близкими друзьями, которых теперь совсем не осталось.