Он медленно потянулся, помня о спящих по бокам, потом неловко высвободился из-под их тел. Оба тут же сползлись на нагретое им место, устроившись под одеялом с куда большим удобством. Он отошел в сторонку облегчиться. Над головой зияла узкая полоска голубого неба. Я попытался понять, действительно ли горы наклонены друг к другу, или так кажется из-за расстояния.

Вернувшись к Оликее и Ликари, он нашел их тесно прижавшимися друг к дружке. Оликея обняла сына, и их лица в полумраке казались удивительно умиротворенными. Я задумался, кто приходится отцом ребенку и где он сейчас. Мальчик-солдат гораздо лучше меня понимал обычаи спеков. Я нашел ответ в его памяти. Спеки редко выбирали пару, чтобы быть вместе до конца дней. Их семьей был клан, и именно он растил детей, рожденных его женщинами. Обычно отцы детей не входили в тот же клан, и молодые женщины завязывали с ними краткие отношения во время путешествия на зимовье или ярмарку. Мальчику не обязательно было знать, кто его зачал, хотя обычно они знали. Чаще всего отцы не уделяли внимания сыновьям, пока те не становились достаточно взрослыми, чтобы учиться охотничьим обрядам. Тогда мальчик мог решить, покинет ли он клан ради отцовского или останется с родичами матери. Женщины почти никогда не покидали клан. У спеков это было не в обычае.

– Пора выдвигаться, – сообщил мальчик-солдат, голос его прозвучал как-то странно.

Оликея заворочалась, Ликари заворчал, потянулся и снова свернулся в тугой клубочек. Он хмурился во сне. Оликея открыла глаза и вздохнула:

– Ночь еще не настала.

– Нет. Но я хочу выйти сейчас. Ночи становятся холоднее. Я не хочу, чтобы морозы застали меня здесь.

– Теперь его это забеспокоило, – пробормотала себе под нос Оликея и потрясла Ликари за плечо. – Просыпайся. Пора в дорогу.

К быстроходу мы не прибегли. Сверху на нас лился свет дня. Прежде я никогда не встречал столь диковинного естественного образования. То, что казалось ущельем между двумя горами, сузилось до трещины. Мы шли по ней, поглядывая на небо, которое с каждым нашим шагом все отдалялось и отдалялось. Стены расщелины были слоистыми, причем пласты камня лежали под углом к дну. Внизу ее устилали каменные осколки, нападавшие сюда за многие годы, однако по ним вела утоптанная дорожка. В щелях рос мох и какие-то крохотные растеньица.

Ближе к вечеру трещина, сквозь которую виднелось небо, сузилась до далекой ленточки темно-синего цвета. Мы подошли к месту, где по скальным стенам сочилась вода. Она собиралась в каменном углублении, переливалась через край и еще некоторое время бежала ручейком вдоль нашей тропы, пока не исчезала в трещине. Мы наполнили мех и напились сладкой ледяной воды. Вдоль ручейка пробивалась какая-та зелень, но не слишком пышная. Эти растения, судя по всему, совсем недавно ощипали до самых корней. Оликея сердито проворчала, что нам ничего не оставили; обычай требовал, чтобы несколько листьев всегда приберегали для тех, кто пойдет следом. Мальчик-солдат, у которого громко бурчало в животе, опустился на колени и, окунув руки в ледяную воду, легко коснулся переплетения корней.

Я почувствовал, как в нем вспыхнула и тут же отступила магия. Он вынул руки и медленно встал, стряхивая ледяные капли с ладоней. Примерно на шесть футов вокруг растения выбросили свежие листочки. Оликея радостно вскрикнула и торопливо принялась собирать урожай.

– Не забудь часть оставить, – напомнил ей мальчик-солдат.

– Разумеется.

Они грызли листья на ходу. Скудная пища не могла утолить голод мальчика-солдата, но помогала о нем не думать. Они почти не разговаривали. Светлая полоска у нас над головой продолжала сужаться. Холод не отступал и, думаю, мучил всех, но никто не жаловался. Это обстоятельство приходилось просто терпеть.

Мои глаза привыкли к сумраку. Как и днем ранее, Оликея принялась собирать остатки факелов и кусочки дерева. Мальчик-солдат ничего не сказал, но замедлил шаг, чтобы она не отстала. Вскоре мы вышли еще к одному сбегающему по стене ручью. На сей раз чаша оказалась явно рукотворной. Она была размером с ванну, и края ее заросли бледным мхом. Вода, выливавшаяся из нее, исчезала в темном желобе, некогда, вероятно, прорубленном людьми, но давно сглаженном потоком. Ликари снова наполнил мех, и мы все напились.

– Нам стоило взять с собой факелы, – с беспокойством заметила Оликея, когда мы ушли от ручья.

Вскоре я понял, о чем она говорила. Щель над головой, сквозь которую сочился рассеянный свет, исчезла. Я посмотрел вверх, но так и не разглядел, заросла ли она листвой, или скалы действительно сомкнулись. Неожиданно мне стало очень не по себе. Я не хотел глубже заходить в эту расщелину, превратившуюся теперь в пещеру. Однако даже если мальчик-солдат или его спутники и разделяли мою неуверенность, виду они не показали. Я ощутил, как мальчик-солдат обратился к своей магии, и нас окружило озерцо тусклого света. Мы двинулись дальше, Оликея и Ликари старались держаться поближе к нему.

Сперва я предположил, что мрак вскоре рассеется. Я все еще надеялся, что щель вверху вот-вот появится снова. Но я ошибся. Ручеек, бегущий вдоль нашей тропы, давал о себе знать журчанием и влагой в воздухе. Холод сделался промозглым, с узнаваемым запахом воды и растительности. Наше свечение на краткий миг выхватывало из мрака белый мох и облепивший стены лишайник. Когда Оликея заметила семейку бледно-желтых грибов, свесившихся из мшистой трещины, она радостно вскрикнула и бросилась поспешно их собирать. Она разделила свою добычу между нами, и мы съели ее на ходу. После этого, как мне показалось, мальчик-солдат начал яснее воспринимать пещеру. У него словно бы прибавилось сил, и свечение, которое он испускал, сделалось ярче. Оликею и Ликари грибы тоже явно подкрепили, и еще некоторое время мы шли быстрее.

Изредка я слышал всплески, как будто наше свечение спугивало маленьких рыбок или лягушек. Блеск скальной стены в этой части пещеры подсказывал, что еще больше воды стекает по ней, питая ручеек. Он весело журчал вдоль тропы, и это куда в большей степени, чем ощущение уклона под ногами, убеждало меня, что наш путь постепенно уводит нас вниз.

Когда мальчик-солдат наконец решил сделать привал, остальные уже успели сбить ноги, замерзнуть и вымотаться. Оликея явно обрадовалась тому, что он выбрал обычную стоянку. Здесь пещера заметно расширялась, а посередине виднелся большой почерневший круг. Оликее удалось собрать немало обгорелого дерева, и, пока она разводила костер, Ликари отправился проведать странное сооружение, возведенное в ручье. Он вернулся с тремя бледными рыбами:

– Верша была почти пустой. Это все, что удалось в ней найти.

– Обычно она кишит рыбой, и то не вся помещается. – Оликея многозначительно покосилась на мальчика-солдата.

– Скорее всего, в этом году мы проходим последними. Когда идешь по пятам стольких людей, неудивительно, что все, что можно, уже поймано и собрано до нас. Трех рыб нам на сегодня будет достаточно.

– Достаточно? – потрясенно переспросила она.

– Никто из нас не умрет от голода, – пояснил он.

– Но когда мы прибудем на зимовье, ты не будешь выглядеть великим.

– Это моя забота, а не твоя, – укорил ее он.

– Значит, меня не должно заботить, если все вокруг начнут высмеивать меня – мол, я забочусь о своем великом так плохо, что он похож на мешок с костями? Не должно заботить, что на зимовье тебе может не хватить магии, чтобы разжечь себе костер? Я буду унижена, а тебя станут высмеивать и презирать. Это тебя не волнует?

– Меня больше волнует другое, – сообщил он ей и отвернулся, показывая, что разговор окончен.

Бормоча что-то себе под нос, она занялась рыбой. Ликари бродил на границе освещенного круга, изучая забытый хлам. Вскоре он подошел к костру с куском изорванной ткани.

– Мы можем сделать из этого обувь? – спросил он ее, и они вместе занялись делом.

Мальчик-солдат оставил их и двинулся в сторону, и с ним вместе – его собственное свечение. Он направлялся к стене пещеры. Потолок там нависал низко, но он наклонился и еще некоторое время шел пригнувшись. В тусклом свете я видел лишь каменный пол под его ногами. Его спина заныла, а я гадал, куда и зачем он идет. Когда потолок снова стал выше, он выпрямился в полный рост, закрыл глаза, с силой выдохнул, и вокруг вдруг вспыхнуло яркое сияние. Это было уже не его собственное свечение. Мы оказались в другой пещере, отделенной от длинного прохода, по которому шли, огромной, точно бальный зал, и на ее стенах, куда бы я ни взглянул, сверкали кристаллы. Мальчик-солдат каким-то образом пробудил в них свет, и они озаряли пещеру.

Когда он к ним приблизился, они вспыхнули ярче. Они были влажными, блестящими и словно росли прямо из стен пещеры – большие, с хорошо различимыми гранями, и совсем крошечные, яркие искорки на темных стенах. Мальчик-солдат довольно долго их разглядывал, затем выбрал выступающий кристалл и отломил его от стены. Удивительно, как легко он отделился от основания и насколько острым оказался. С пальцев мальчика-солдата капала кровь, пока он нес свою добычу на середину пещеры.

Там обнаружился прудик, настолько же темный, насколько ярко сияли кристаллы. Мальчик-солдат тяжело опустился наземь рядом с ним. Затем он окунул туда пальцы, а когда вытащил, их покрывала чернильно-черная густая слизь. Он кивнул каким-то собственным мыслям. В следующее мгновение он начал прокалывать себе кожу острием кристалла и наносить поверх вонючую слизь. Ранки саднили, но сама слизь не усиливала боль, наоборот, казалось, она запечатывает порезы.

Мальчик-солдат трудился последовательно, начав с плеч и постепенно спустившись до тыльных сторон кистей. Он занимался левой ногой, прокалывая кожу и замазывая ранки слизью, когда я заметил, что в пещере появился новый источник света, желтого и мерцающего. Оликея заклинила один обгоревший факел в другом, получив целый, но едва достаточной длины, чтобы держать его, не обжигаясь. Подойдя ближе, она вскрикнула от боли и выронила факел. Впрочем, нужды в нем уже не было. Вокруг нас по-прежнему сияли кристаллы.

– Я не знала, куда ты ушел, и забеспокоилась. А потом заметила здесь свет. Что ты делаешь? – сердито спросила она.

– Что ты предлагала. Становлюсь спеком, чтобы народ меня принял, – ответил он.

– Это делают только с младенцами, – заметила она, – во время их первого перехода.

– Я не ребенок, но это мой первый переход. Так что я решил, что это будет со мной сделано, даже если заниматься этим придется мне самому.

Его слова заставили ее замолчать. Некоторое время она наблюдала за тем, как он прокалывает мою кожу осколком, а потом смазывает ранки черной слизью. Оликея обернула ноги грубыми обмотками из тряпки, найденной Ликари. Гаснущий факел добавлял свое желтое мерцание к сиянию вокруг нас и отражался в кристаллах на стенах.

– Хочешь, я помогу тебе со спиной? – тихо спросила Оликея, когда он почти совсем догорел.

– Да.

– А ты… какой рисунок ты хочешь? Как у кошки? Или у оленя? Или рябь, как у рыбы?

– На твой выбор, – ответил он и наклонился вперед, подставляя ей спину.

Оликея взяла у него из рук осколок и занялась его спиной. Работа спорилась, как будто ей уже приходилось делать такое раньше. Она быстро нанесла ряд уколов, а потом замазала ранки пригоршней густой, мягкой грязи. Когда этим занимался кто-то другой, боль казалась сильнее.

Я услышал за спиной какой-то шум и понял, что к нам подошел Ликари.

– Рыба готова. Я снял ее с огня, – сообщил он, и голос его был переполнен неуверенностью.

– Мы скоро. Можешь пока съесть свою долю, – отозвалась Оликея.

Но мальчик не ушел, а осторожно присел на каменистый пол и принялся наблюдать за нами.

Закончив со спиной мальчика-солдата, Оликея попросила его встать и занялась ягодицами и ногами сзади. Затем она обошла его кругом, критически оглядывая:

– Ты еще не сделал лицо.

– Оставь как есть, – тихо велел он.

– Но…