Аркадий удачно поступил в педагогический, но с тех пор во всех своих воспоминаниях многозначительно говорил: «Да, я учился в ту эпоху, когда мог быть запрет на профессию! Я попал в эти жернова». Какие такие «жернова» его перемололи, Аркадий не уточнял. Но эта фраза всегда производила впечатление. Особенно на молодых слушателей его литературного курса. Им казалось, что в те далекие 70–80-е годы «охота на ведьм» была делом обычным.

После педагогического Аркадий год проработал в школе. Этого опыта ему хватило сполна.

– Мальчик свалится с инфарктом. Надо менять место работы, – сказала мама. Она настояла, чтобы Аркадий «побыл дома». Длинный больничный с безобидным, но звучным диагнозом обеспечила мамина подруга, заведующая поликлиникой. Именно в этот период Аркадий написал свой первый рассказ. Мама, прочитав его, произнесла:

– Ну, что ж, у тебя талант. Это без вопросов. Только этим на хлеб не заработаешь. Я нашла одну контору. Через знакомых. Там требуется что-то типа секретаря. Но с перспективой роста. Занимаются какими-то литературными индексами. Подчиняются Книжной палате…

Если до этого Аркадий слушал невнимательно, то при упоминании Книжной палаты он оживился:

– Я согласен, мама. Я пойду туда работать.

Морковкин уже приблизительно понимал расстановку сил – близость к любому издательству сулила перспективы.

Суровые девяностые грянули, когда Морковкин был заведующим отделом. К этому времени его печатали в молодежных журналах, его сценарий вошел в сборник произведений молодых сценаристов, он удостоился премии за лучший рассказ о советских студентах. Мама собирала вырезки с его работами. Окружающие признавали его талант.

Талант был. Это было очевидно не только маме, близким друзьям и девушкам, которые роем вились вокруг Морковкина. С этим соглашались недоброжелатели, соперники, откровенные враги. Талант признал маститый писатель, с которым Морковкина столкнул случай. Морковкин пришел в издательство получить гонорар и увидел знакомое лицо. Ни минуты не раздумывая, он кинулся к человеку:

– Простите, я понимаю, что не самое подходящее место – касса издательства, но где еще я бы вас встретил! – воскликнул он.

Простота обращения подкупила маститого писателя.

– Вы бы могли прийти на мою творческую встречу, – сказал он, но все же улыбнулся.

– Да, верно, но я работаю, учусь на курсах и… у меня старенькая мама…

«Старенькая мама» окончательно растопила сердце советского классика.

– А вы сами что здесь делаете?

– Вот, гонорар, – смутился Морковкин.

– О, вы печатаетесь?

В двух словах Морковкин умудрился рассказать свою творческую биографию.

– Так вы тот самый, который про стройотряд написал? Там еще девушку пытались изнасиловать…

– Да, это мой рассказ, – потупился Морковкин.

– Хороший рассказ. Острый, жесткий, жестокий. А главное, лаконичный. Никакой воды. Прямо под дых бьет. Вы талантливы. Вы – умница!

У Морковкина потемнело в глазах от восторга. А писатель продолжал:

– Я удивился, когда ему присудили первую премию. Вы ведь не приукрасили, вы обнажили то, что есть, но спрятано за парадными красивыми одеждами. Понимаю, времена меняются… приходится с этим считаться… Но вы молодец, что на такое решились! Уважаю. И еще. Сохраните этот ваш талант. Не погрузитесь в гадость натурализма и негатива. Соблазн велик – такое хорошо читают. Но жизнь другая. В ней больше хорошего.

Морковкин совета не слышал. В ушах звучала только похвала.

Дома он рассказал маме о встрече. Мама улыбалась – ее сын шел своей дорогой, и его путь имел ясные горизонты. «Надо вступить в члены Союза писателей и журналистов», – подумала она.

В девяностые перестали платить зарплату. Так случилось, редакции стали не нужны писатели и литсотрудники. В девяностые типографии попали в чужие руки и на продажу печатались бульварные романы, откровенная порнография, астрология и фальшивые мемуары. В этой ситуации Морковкин не стал сидеть на месте – он перешел на телевидение. Там порядка было тоже мало, но работа кипела и деньги платили. Аркадий умел увидеть сюжетное зерно, и благодаря этому его программы имели успех. Темы он выбирал разные, объединяло их одно – полное отрицание прошлого. Все, что случилось до девяностых, в сюжетах Аркадия имело стойкий черный цвет. Отчасти поэтому, отчасти из-за безусловного таланта Аркадия рейтинг передач рос, рекламодатели с удовольствием размещали рекламу. Именно в это время Морковкин заработал свои первые большие деньги. Мама порадовалась и посоветовала отложить их на черный день. Предварительно переведя в стабильную валюту.

– Знаешь, может, тебе имеет смысл уехать? Твои друзья, ровесники, давно обосновались в Америке. Подумай об этом.

Морковкин думал. Более того, он даже узнавал, как это можно сделать. Выходило, что вариантов у Аркадия мало. Еврейских корней не имелось, родственников в Америке тоже. Ехать учиться не хотелось. Денег, чтобы просто перебраться и жить, не было. Рассуждая трезво и не надеясь на чудо, Морковкин делал карьеру на телевидении.

Однажды, вышагивая по длинному коридору «Останкино» Морковкин увидел девушку. Та была худая, под два метра ростом, с длинными светлыми волосами. На щеках играл румянец. «Как будто только что с лыжни!» – подумал Морковкин. Девушка действительно была воплощением здоровья и бодрости.

– Вы заблудились в наших «коридорах власти»? – подкатил к ней Аркадий.

– Уточним, в коридорах «четвертой власти», – улыбнулась девушка.

«Образованная», – подумал Аркадий и кинулся в бой. Ему не ответ ее понравился, а большие зеленые глаза в темных ресницах. Девушка была хороша необыкновенно, и Морковкин решил завоевать ее во что бы то ни стало.

Вера, а девушку звали именно так, потом вспоминала, что небольшого роста мужчина с удивительно синими глазами и бойкой речью сразу же завладел ее вниманием. Нет, он не был красавцем в обычном смысле слова. Но его манеры, то, что он говорил, тембр его голоса, энергия – все это возымело действие. Уже через два часа они сидели в одном из буфетов «Останкино», и Морковкин рассказывал про свой новый фильм.

В день их встречи домой Аркадий вернулся поздно и отказался ужинать. Он сразу же ушел к себе, сославшись на усталость. Мама на минуту застыла с тарелкой в руках. На тарелке лежала утиная грудка – любимое блюдо сына. В своей комнате Аркадий, стараясь не шуметь, открыл шкаф и проинспектировал одежду. Выяснилось, что ничего приличного нет. Пара брюк, футболки, старый пиджак и бесформенный свитер. «Так дело не пойдет!» – подумал Аркадий и полез в портмоне. Впрочем, это он сделал для проформы. Он отлично знал, что у него наличности примерно пятьдесят долларов и тысяча рублями. Последний маленький гонорар они просидели с Верой в буфете.

– Мама, – с шумом появился Морковкин перед родительницей, – мама, где наши деньги? Вернее, где гонорары, которые я тебе отдавал?

Мама подобралась и приготовилась отразить атаку.

– Аркаша, все деньги в сохранности. Можешь проверить. Но их тратить нельзя!

– Что значит нельзя?! – остолбенел Морковкин.

– Это – на черный день! Меня не станет, никто о тебе не позаботится. А так у тебя денежка будет, женщину наймешь, она тебе и приготовит, и постирает…

– Мама! – Морковкин даже потерял дар речи.

– Да, да… – покивала мама, – даже и слышать ничего не хочу, и денег тебе не дам, нечего их по пустякам тратить… Не заметишь, как голым останешься. А кому ты такой нужен?!

– Мама, да я уже голый! Ты посмотри, в чем я хожу?! У меня же брюки обтрепались…

– Ничего не обтрепались, я аккуратно их ниточкой прихватила… А так они чистые, отутюженные…

– Мама, я работаю на телевидении. Ты представляешь, если кто-то узнает, что у известного журналиста Морковкина ниточкой прихвачены брюки?!

– Что такого! И вообще, не морочь голову, садись есть! Я целый день готовила тебе утку.

И тут любящий сын Морковкин взбунтовался.

– Мама, я не хочу есть. Я хочу взять заработанные деньги, поехать в магазин и купить себе нормальную одежду. Понимаешь, я не хочу ходить в пуховике, купленном на распродаже в издательстве «Книжная палата» в одна тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Он потерял цвет, стал псивым.

– Нормальный пуховик. Зато теплый! – огрызнулась мама.

– Нет, он – старый. Ветхий, и я в нем унылый пень.

– Почему же пень? – растерялась мама. – Какой же ты пень?!

– Унылый, – перевел дух Морковкин и добил маму последней фразой: – А еще я хочу купить машину!

Мама ойкнула и полезла искать ключ от древнего шифоньера, где держала семейные богатства и реликвии.

Деньги Морковкин получил. Пересчитав их, он расстроился. Денег было очень много. И получалось так, что жили они с мамой на ее пенсию. Потому что все деньги, которые он приносил, любящая мама откладывала. «Господи, какой же я мудак!» – обругал Аркадий себя и пошел на кухню мириться с мамой. Та, потеряв весь свой лоск и представительность, сидела на табуреточке у окна и плакала. Слезы капали в горшок с древним цветком алоэ.

– Мам, прости ты меня. Дурак я. Но правда, мне приодеться надо. Понимаешь, вокруг меня такие люди – представительные, хорошо одетые. Нет, не очень дорого, а просто хорошо. Мне бы тоже пора выглядеть солидно. А то скоро церемония награждения, а у меня бабочки нет и фрака тоже…

– Как?! – Мама забыла про слезы, – Как – церемония?! Тебя должны наградить?! Сыночек мой дорогой! Какой же ты у меня! И молчишь… Молчишь, мать только догадываться обо всем должна… А мне же так важно знать, что у тебя происходит!

– Мама, рано об этом говорить, но… намекнули… Поэтому…

– Почему сразу не сказал?!

– Да нет, мам, тут еще девушка одна есть…

– О господи, – маме показалось, что новости сегодня не иссякнут.

– Хорошая девушка. Она тебе понравится.

Мама было поджала губы, потом опомнилась. Она помолчала, потом поднялась с табуретки, прошлась по их малюсенькой кухне и спросила:

– Сколько же может стоить машина?

– Какая машина?

– Ну не стиральная же, – съязвила мама. Она, похоже, пришла в себя.

– Ну, «Фольксваген», например, не новый, подержанный, может стоить… – Морковкин махнул рукой, – ладно, мам. Проехали…

– Вот и ищи этот свой «Фольксваген». Ищи и покупай, – с этими словами мама полезла в кухонный стол, достала банку для кофе и вытащила оттуда стопку долларов. – Это все тебе. И на фрак с бабочкой хватит. И на твою машину хватит. И еще останется.

– Мама, что это за доллары? – с тревогой спросил Морковкин.

– Это от твоего отца. Он передал со знакомыми. Они в Москве были.

– От отца? И ты взяла?

– Знаешь, ему тоже плохо. Он там, а его сын – здесь. С возрастом понимаешь свои ошибки. Поэтому я взяла не ради тебя, а ради него.

– Ты его простила?

– Нет. Он бросил нас. Сложно простить такое. Но мы с ним стали старыми, и невозможно жить прошлым. Одним словом, поедешь как-нибудь в Австрию – навести его.

Морковкин взял доллары и почувствовал, что ему надо срочно выпить.

– Мам. – Он посмотрел на мать.

– Только с уткой. Закуска должна быть горячей.

Мать любила сына и знала его вплоть до интонаций.

Глава четвертая
Семья

Награду Морковкину вручили. Морковкин был в бархатном пиджаке и с черной бабочкой. В третьем ряду сидела очень нарядная мама, рядом Вера Шульц. Она быстро нашла общий язык с будущей свекровью. Помог, видимо, схожий характер. Вера была спокойна, упряма и отлично распознавала цели. В самом конце церемонии мама наклонилась к уху Веры:

– Ну и когда же свадьба?

– Не будет свадьбы, – не моргнув глазом отвечала Вера.

– Как это – не будет? Вы поссорились?

– Да нет. Мы просто не будем организовывать это дорогостоящее безумие.

Маму охватили сложные чувства. С одной стороны, такое важное событие в жизни единственного сына, с другой – потратить деньги на дикое количество еды, белое платье и дурацкие лимузины – это ли не глупость?!