– Он их десятка два сделал, – пояснил Маккаггерс. – Моими черными грифелями. Ломал их, надо добавить, как палочки для трута.

Нетрудно было понять, как это происходило. В некоторых местах бумага была просто прорвана силой нажима. Но теперь Мэтью стало ясно, почему Зед столько времени проводит на крыше ратуши.

Первый рисунок являл собой вид Нью-Йорка и Большого дока, запечатленный Зедом со своего наблюдательного пункта. Но это были не те город и док, которые каждый день видел Мэтью. Казалось, эти толстые черные восковые линии зданий и похожие на каноэ формы парусников принадлежат некоему другому, первобытному миру; солнечный круг представлял собой линию, которая все закручивалась и закручивалась, пока, очевидно, не отломилось острие грифеля, оставив на пейзаже уродливый размазанный след. Вид был отталкивающим и чуждым, черные линии извергались из квадратов труб, а внизу замерли на ходу составленные из черточек человечки. В рисунке было что-то от ночного кошмара, все здесь было исключительно черно-белое, без оттенков.

На втором рисунке можно было узнать кладбище у церкви Троицы, надгробные камни здесь весьма напоминали здания с первого пейзажа, а безлистые деревья были похожи на длинные, тонкие скелеты. Возле одной из могил, кажется, стояла мужская фигура, или просто в этом месте грифель вконец стерся?

Но третий рисунок был совсем другим: просто стилизованное изображение рыбы, ощетинившейся чем-то вроде шипов и окруженной волнистыми линиями воды. На четвертом рисунке тоже оказалась рыба, снабженная наспинным парусом и длинным клювом, а на пятом, последнем в пачке, – рыба, состоящая из кругов и квадратов, с хватающим воздух ртом и единственным вытаращенным глазом, в центре которого грифель проткнул бумагу насквозь.

– Он любит рисовать рыб, – сказал Маккаггерс. – Понятия не имею почему.

– Тут все ясно: он был рыбаком. – Грейтхаус наклонился, заглядывая через другое плечо Берри. – Как я рассказывал Мэтью, племя га…

Он не договорил: внезапно откуда ни возьмись протянулась большая черная рука и схватила листы бумаги, которые держала Берри, отчего та испуганно вскрикнула и побледнела. По правде говоря, Мэтью самого до коленных чашечек пробрала дрожь, и он, стиснув зубы, подавил в себе страх, ибо Зед очутился прямо перед ними в мгновение ока. Грейтхаус не пошевелился, но Мэтью чувствовал, что он собрался и готов, если нужно будет, в любой момент нанести удар.

Покрытое шрамами лицо Зеда было бесстрастно, взгляд его эбеновых глаз был устремлен не на Берри, а на рисунки. Он чуть потянул листки, и Берри сразу их отпустила. Тогда он повернулся и пошел с рисунками обратно, к своему рабочему месту, и Мэтью поразило, что он ступает по половицам почти бесшумно.

– Вот еще одна из его способностей, – сказал Маккаггерс. – Если захочет, может передвигаться как тень. – Он откашлялся. – Кажется, я обманул его доверие. Прошу прощения за доставленное неудобство.

Мэтью беспокоило неудобство, доставленное не ему, а Зеду, и возможные последствия. Невольник закончил укладывать инструменты и, бережно удерживая одной рукой свои произведения, закрыл ящик на защелку.

– Много у него рисунков? – спросила Берри, когда ее щеки снова стали расцветать румянцем.

– Пару штук в неделю непременно делает. У него их целая коробка под кроватью.

– Я тоже рисую. Интересно… не захочет ли он посмотреть мои работы?

– Если он не захочет, я с удовольствием посмотрел бы.

– Ну, то есть… Это ведь тоже способ общения. Можно было бы послушать, что Зед скажет. – Она посмотрела на Грейтхауса. – На языке художника.

– Уверен, стоит попробовать. – Он уже не испытывал прежнего воодушевления, глаза утратили живой блеск, что был в них до того, как прозвучала сумма в тридцать два фунта. – Делайте что хотите. Маккаггерс, спасибо, что уделили время.

Он бросил еще один взгляд на Зеда, чья повернутая к ним спина красноречиво говорила, что сегодня он больше не развлекает посетителей, прошел под скелетами к выходу и покинул чердак.

– С нетерпением жду следующей встречи с вами, – сказал Маккаггерс Берри, и Мэтью почувствовал себя третьим колесом тележки разъездного торговца. – Надеюсь, когда вы придете, я все-таки смогу угостить вас чаем.

– Спасибо, – ответила она, и Мэтью с облегчением вышел следом за ней из владений коронера и стал спускаться по лестнице.

Когда они шли вместе по Уолл-стрит к Ист-Ривер, Берри принялась болтать о рисунках Зеда.

– В них есть что-то природное, – сказала она. – Какая-то стихийная сила. Правда ведь?

Мэтью пожал плечами. По его мнению, такое мог бы намалевать какой-нибудь обитатель дома призрения душевнобольных близ Уэстервика в колонии Нью-Джерси. Он раздумывал, стоит ли так ей и сказать, как вдруг из проулка шмыгнула черная кошка и перебежала дорогу, так что он решил придержать язык и глядеть в оба: не выскочит ли откуда-нибудь взбесившийся бык и не заготовил ли Дьявол на его пути нор мускусных крыс, яблок конского навоза или еще каких-нибудь пакостей.

Глава 5

Рано утром в субботу, когда из-за леса всходило солнце, окрашивая мир в огненные цвета, Мэтью поймал себя на том, что размышляет о зубе чудовища.

Верхом на мускулистом вороном коне Данте, которого Мэтью обычно выбирал в конюшне Тобиаса Вайнкупа, он скакал по Почтовому тракту на север и с семи часов успел проделать большой путь. Далеко позади остались знакомые улицы и здания города. Ехать по этой дороге, взбиравшейся на холмы и сбегавшей в долины, петляя между огромными дубами и мелколесьем, грозившим совсем перекрыть проезд, было очень опасно.

В середине лета примерно в этом же месте его остановил здоровенный грабитель – тот еще упрямый осел. Тут следовало остерегаться диких зверей и индейцев (самих их никогда не увидишь, зато они запросто могут пустить вам в горло стрелу). Правда, вдоль скалистых берегов реки кое-где прятались фермы и имения, защищенные, насколько это было возможно, каменными стенами и мушкетами поселенцев. Ведь ньюйоркцы – люди мужественные. Ну или охваченные страстью жить на грани катастрофы.

Мэтью не хотелось сегодня нарваться на какую-нибудь беду, но он готов был к тому, что она может свалиться ему на голову. Под серым плащом на нем был черный пояс, а под ним – заряженный кремневый пистолет, с которым он научился неплохо управляться под взыскательным руководством Грейтхауса. Мэтью знал, что хорошо владеть клинком он никогда не сможет, в кулачном бое он тоже был не очень проворен, зато быстро взвести курок пистолета и выстрелить, чтобы, если потребуется, сделать пробор в волосах какого-нибудь разбойника, он умел.

Эту поездку он обдумывал несколько недель. Много раз он ложился спать с намерением отправиться в путь, но на рассвете понимал, что решимость его еще не столь сильна, как ему казалось. Но сегодня он проснулся готовым, и, быть может, знакомство с зубом чудовища – и тайной Маккаггерса, не имеющей разгадки, – живо напомнило ему о том, что у него есть собственная тайна, не поддающаяся разгадке. Ее нужно раскрыть. Это что-то, надежно спрятанное от света, – будто клык, лежавший в угольных копях на глубине шестидесяти футов. Как может он называть себя «решателем проблем», когда ему свою проблему не решить?

Или, вернее, страшно столкнуться с ней лицом к лицу. Именно поэтому он и взял с собой пистолет, а не из-за воображаемых рыцарей большой дороги или маловероятного нападения лесного зверя или индейца, который наверняка испытывал бы скорее любопытство, чем жажду крови, ведь в последнее время между ирокезами и колонистами не было никаких стычек.

В это ясное субботнее утро Мэтью уже проскакал пятнадцать миль к северу от Нью-Йорка в сторону имения Капелла, где он и Берри едва не лишились жизни и где нужно разгадать тайну, чтобы не думать больше о тех ужасных событиях.

Мысли его занимал зуб. Что за фантастический предмет! Не увидь он зуб воочию – был бы уверен, что Маккаггерс просто бредит спьяну. Свидетельство существования бегемота или левиафана – вполне возможно, но какой цели может служить такое чудовище? Для чего Господу в премудрости Своей создавать такого зверя? Для одного только разрушения? Мысленным взором Мэтью увидел древнее поле под серым небом, пронизанным молниями; по полю ползло что-то темное, гигантское, чей рот был полон таких зубов, похожих на клинки и влажно мерцавших в синих сполохах. Громоздкая голова существа поворачивалась то влево, то вправо, ища кого-нибудь послабее, чтобы разорвать на куски.

Так средь бела дня можно погрузиться в ночной кошмар, подумал Мэтью. Особенно когда что-то шуршит в густых кустах впереди. При этом звуке он чуть не выпрыгнул из седла – а через дорогу метнулись два коричневых крольчонка.

Там, где дорога раздваивалась перед небольшим темным болотцем, он поехал по той ее ветви, что поворачивает налево, к реке. Он приближался к имению Капелла, еще час, и он будет там. Его подташнивало, но не от полосок сушеной говядины, которые сжевал на завтрак. Тяжело было возвращаться туда, где он когда-то ждал, что смерть настигнет его, и он поймал себя на том, что высматривает сквозь деревья, не кружат ли в небе ястребы.

Данте брел по дороге, и ему не было дела до воспоминаний своего хозяина. И вдруг, застав Мэтью врасплох, перед ними выросла стена из бутового камня высотой около восьми футов, увитая плющом и другими ползучими растениями, и Мэтью, должно быть, слишком резко сдвинул колени или натянул поводья, как неумелый ездок, потому что Данте вздернул голову, укоризненно фыркнув и давая понять, что может и сбросить его.

Дорога шла дальше, вплотную прижимаясь к уродливой стене. Как и в первый приезд сюда, у Мэтью было ощущение, будто они подъезжают не к имению, а к настоящей крепости. Вскоре впереди показались огромные деревянные ворота, распахнутые настежь с тех пор, как сюда ворвались главный констебль Лиллехорн и его спасательный отряд. Мэтью вдруг показалось, что солнечный свет потускнел, а в прохладном воздухе повеяло злом. Он должен въехать в эти ворота, на эту землю, потому что нужно выяснить, каким образом в тот страшный день прошлым летом четверым удалось уйти от людей Лиллехорна и бесследно исчезнуть.

Он направил Данте в ворота, проехал мимо беленой сторожки с разбитым окном и продолжил путь вдоль подъездной дороги, уходившей направо сквозь густой лес.

Четверо. Хорошо одетых мужчину и женщину Мэтью видел вдалеке, у строений около заросшего сорняками виноградника. Женщина тогда наблюдала за происходящим из-под синего зонтика. И эта пара исчезла, хотя Лиллехорн со своими людьми прочесал все имение и лес не только в тот день, но и, поставив у ворот стражу, вернулся позже и возобновил поиски. Однако пропавшие как в воду канули.

Затем Рипли, юный подмастерье-убийца. Неопределенного возраста. Щуплый, бледный и до странности хрупкий, с шелковистыми волосами цвета пыли. Правую бровь рассекает длинный тонкий шрам, уходящий под волосы, а вместо правого глаза – холодный шар молочного-белого цвета. В руке голубая вязальная спица, которую он должен был всадить Берри в глаз и проткнуть ей мозг.

Его тоже не поймали.

И наконец, загадочный фехтовальщик, граф Антон Маннергейм Дальгрен, едва не вспоровший Мэтью живот своим кинжалом. Дальгрен – со сломанным запястьем, обмотанный винноцветными портьерами, содранными с карниза, – перелетел через перила террасы и рухнул в пруд с золотыми рыбками.

И он испарился, до последнего дюйма своей дрянной прусской душонки.

Но как эти четверо сумели сбежать? Все здания и постройки в имении были обысканы, от погребов до чердаков. Лес обшарили до последнего засохшего куста, некоторые из следопытов даже забирались на деревья, чтобы с высоты лучше обозреть местность.

Улетели, что ли, за речные утесы, словно злые духи? Вряд ли, думал Мэтью, тем более что у Дальгрена сломано крыло. Но Дальгрен и в таком виде опасен, к тому же Мэтью не нравилось, что где-то разгуливает Рипли, затачивая свои спицы.