– Да, он здесь… Простите? Будет исполнено, господин прокурор… Я сообщил ему, что компания молодых людей имела обыкновение собираться или в городе, в баре, что у рынка, или здесь… Да, да, на третьем этаже… Нет! Не в той комнате, а в соседней. Две недели назад в их компанию попал новичок… Шутки ради они его напоили… А потом, так сказать, в качестве испытания поручили ему угнать машину и отвезти всю компанию в кабачок, расположенный в двенадцати километрах от Мулэна… Да, разумеется, я записал имена… Да, да! Я об этом сразу подумал… Машина принадлежит помощнику мэра, и в то утро ее нашли с помятым крылом, а пятна крови были на… Хорошо! Как, как?.. Простите, господин прокурор. Сейчас возьму бумажку, где записаны имена…

Какое иное чувство, кроме желания взбесить следователя, могло заставить Лурса подняться с кресла и начать кружить по кабинету? И хотя Дюкуп бросал на него нетерпеливые, чуть ли не умоляющие взгляды, Лурса топтался вокруг него и громко сопел.

– Сейчас, господин прокурор… Первый – Эдмон Доссен… Да, сын Шарля Доссена… Пока точно не знаю. Пока еще трудно установить роль каждого участника… Затем Жюль Дайа, сын колбасника с улицы Алье… Правильно! Я собираюсь туда зайти… Просто записал имена, среди прочих есть также один банковский служащий… Его отец – кассир в Кредитном банке, где работает также и сын, фамилия – Детриво… Алло, алло! Да, господин прокурор… Потом некий Люска… И наконец, новичок Эмиль Маню, его мать вдова и дает уроки музыки… На обратном пути Маню был в высшей степени возбужден… Они заметили на дороге силуэт высокого человека с поднятой рукой… Резкий толчок. Тогда молодые люди остановили машину и увидели раненого человека… Да, господин прокурор, мадемуазель Николь была с ними… Должно быть, они совсем растерялись, что и понятно! Кажется, тот тип им грозил, и мадемуазель Николь предложила отвезти раненого к ней… Ну да, господин Лурса ничего не знал. Нет, кухарка узнала об этом на следующий день. Безусловно!.. Сейчас ее допрошу… За доктором Матре ходил Эдмон Доссен… У раненого оказался перелом ноги, сантиметров на десять сорвало с костей мясо… Да, он по-прежнему здесь.

«Он» тем временем спокойно наливал себе вино. Ибо, совершенно очевидно, речь шла о Лурса!

– Алло… Что, что? Простите, рядом шумят… Я ее спрашивал… После того они собирались несколько раз, да, да… Она уверяет, что у раненого оказался несносный характер, он их совсем замучил своими требованиями…

Лурса улыбнулся с таким видом, будто его до крайности позабавило известие, что в течение двух недель под его кровом, без его ведома, находился какой-то раненый, да к тому же еще больного посещал доктор Матре (его соученик по лицею), и что здесь происходили сборища молодых людей, из коих он знал только одного Доссена, сына своей родной сестры, этой Зануды, как он величал ее про себя.

– Совершенно очевидно!.. Хорошо… Да, я понял!.. Именно на этом пункте я особенно и настаивал… По-моему, она говорила вполне откровенно… Добавила, что вчера вечером у нее был Эмиль Маню… Да-да, сын той самой вдовы, которая дает уроки музыки… Она и ей тоже дает уроки музыки… Алло, алло! Не слышу… Они вместе ходили проведать раненого… После чего мадемуазель Николь отвела гостя к себе в спальню…

Досадливый взгляд в сторону Лурса, на лице которого нельзя было прочесть ни досады, ни гнева. Напротив! Дюкуп готов был поклясться, что адвокат внутренне ликует!

– Конечно… Я тоже удивился… Это возможно… Я так и подумал… Да, я читал этот труд… Я знаю случаи, когда девушки возводят на себя поклеп… Но, как вам известно, она особа скорее положительная… Ее приятель ушел от нее без двадцати двенадцать… Она его не провожала…

Какие замечания сделал прокурор на том конце провода? Следователь не мог сдержать улыбки.

– Верно! Сюда входят и выходят, как в гостиницу… По-моему, дверь, выходящая в тупик, не запирается… Она услышала выстрел через несколько секунд после ухода Эмиля Маню… И не сразу решилась выйти из спальни… А когда собралась с духом, в коридоре показался отец… Да, придется повозиться с этим делом. Хорошо! Я ему скажу… До скорого свидания, господин прокурор…

Дюкуп повесил трубку и, чувствуя себя отчасти отмщенным, повернулся к адвокату:

– Прокурор просил меня сказать вам, что он очень огорчен, что сделает все от него зависящее, дабы имя мадемуазель Николь не попало в газеты в связи с этой историей. Вы слышали, что я ему говорил… Добавить мне, пожалуй, нечего… Я придерживаюсь того же мнения, что и прокурор: дело это исключительно щекотливое и исключительно неприятное для всех.

– Будьте добры, назовите мне их имена и дайте адреса.

– У меня они еще не все… Ваша дочь сама точно не знает все адреса, в частности, например, адреса Маню… А теперь от имени прокурора я должен с вашего согласия подвергнуть вас официальному допросу… Ведь в вашем доме…

Лурса уже открыл дверь и крикнул в коридор:

– Пошлите сюда секретаря… Эй, вы, там, внизу, слышите… Пошлите к следователю секретаря…

Очевидно, сейчас Рожиссар звонит госпоже Доссен, а она, скорбная, в блеклом одеянии, скорее всего в лиловатом, со своими изысканными манерами, еле переползает с одного дивана на другой, и единственное усилие, которое она может себе позволить, – это поправить тонкими пальцами цветы в вазе.

Трудно было представить себе человека меньше похожего на Лурса. В их семействе она была олицетворением изысканности. И вышла замуж за Доссена, который тоже был подчеркнуто элегантен; супруги построили за Майлем самую шикарную в Мулэне виллу, где гостей обслуживал дворецкий в белых перчатках, что в городе было большой редкостью.

«Алло! Это вы, дорогая? Ну как вы себя чувствуете? Я просто в отчаянии. Однако я должен предупредить вас, что ваш сын… Конечно, конечно! Мы сделаем все, что в наших силах…» Лурса чудилось, будто он слышит телефонный звонок, видит, как его обезумевшая от горя сестра среди диванных подушек и букетов звонит горничной и только тогда позволяет себе роскошь упасть в обморок.

– Вы меня звали, господин следователь?

– Соблаговолите записать предварительные данные о господине Лурса…

– Гектор-Доминик-Франсуа Лурса де Сен-Мар, – отчеканил Лурса с жесткой иронией. – Коллегия адвокатов города Мулэна. Сорок восемь лет, женат на Женевьеве Лурса, урожденной Грозильер, отбывшей в неизвестном направлении…

Секретарь поднял голову, посмотрел на своего начальника, как бы спрашивая у него совета, заносить ли в протокол эти последние слова.

– Пишите: «Мне неизвестно, что делала или что могла делать вышеупомянутая Николь Лурса; мне неизвестно, что происходило в тех комнатах моего дома, где я не бываю, и это меня ничуть не интересует. Услышав, как мне показалось, выстрел в ночь со среды на четверг, я, к сожалению, проявил излишнюю нервозность и обнаружил в кровати на третьем этаже убитого пулей неизвестного мне человека. Больше добавить ничего не имею».

Лурса повернулся к Дюкупу, который то сплетал, то расплетал ноги:

– Сигарету?

– Спасибо.

– Бургундского?

– Я уже вам сказал…

– Что никогда не пьете по утрам! Тем хуже для вас! А теперь…

Он замолчал, всем своим видом показывая, что хочет побыть в одиночестве.

– Я должен еще попросить вашего разрешения на допрос прислуги… Что касается горничной, которую вчера вечером рассчитали, то ее уже разыскивают… Вам должно быть яснее, чем любому…

– Именно чем любому!

– Фотография убитого и отпечатки его пальцев посланы в Париж, об этом позаботился комиссар Бине…

И Лурса вдруг пророкотал совершенно не к месту, так, словно пропел всем известный припев:

– Бедняжка Бине!

– Бине весьма ценный служащий…

– Ну конечно! Еще бы не ценный!

Лурса не расправился еще с первой бутылкой из своей дневной порции. Но уже прошла обычная по утрам хмурость, скверный вкус во рту и противное чувство пустоты в голове.

– Весьма возможно, я буду вынужден…

– Пожалуйста…

– Но…

К черту Дюкупа! Он до смерти надоел Лурса, и Лурса открыл дверь.

– Вы должны признать, что я сделал все, что мог, лишь бы…

– Совершенно верно, господин Дюкуп…

В устах Лурса имя следователя прозвучало как ругательство.

– Что касается журналистов…

– Надеюсь, вы сами сумеете уладить это дело?

Поскорее бы он убрался отсюда, этот чертов сукин сын! Разве можно спокойно все обдумать, когда перед глазами торчит физиономия такого Дюкупа, который к тому же продушил весь кабинет запахом своей скверной помады или фиксатуара.

Итак, Николь…

Он пожал руку следователю, потом секретарю и, желая положить конец всему, запер дверь кабинета на ключ.

Николь…

Он так яростно разворошил в печурке золу, что язык пламени вырвался наружу и чуть не опалил ему брюки.

Николь…

Он дважды обошел кабинет, налил полный стакан вина, стоя выпил его залпом, потом присел и стал разглядывать листок бумаги, на котором были нацарапаны имена молодых людей, тех, что назвал по телефону Дюкуп.

Николь…

А он-то считал ее просто тупой дылдой! От подъезда отъехала машина: должно быть, Дюкуп.

По всему дому расползлись чужие люди.

Что же могла натворить Николь?

III

Он не засмеялся вслух. Даже не улыбнулся, хотя испытывал чувство жгучего интереса, которое вдруг пробудило в нем какое-то радостное ощущение, почти ликование, обволакивающее, как теплая ванна.

Было около часа дня. Лурса вошел в столовую и обнаружил там Карлу, которая злобно швыряла на стол тарелки. Сам не зная почему, он не сел к столу, а стал спиной к камину, где тлел уголь.

Тут Фина, раза два нетерпеливо дернув рукой, как бы отмахиваясь от назойливой мухи, соблаговолила заговорить, роясь в ящике с серебром:

– Надеюсь, вы мне не звонили?

Он взглянул на нее и до того был поражен тем, какая их Фина маленькая, уродливая, злобная, что чуть было не спросил себя, что, собственно, она делает в его доме. Заметил он также, что на полке, где сейчас стоят тарелки, раньше хранились салфетки, и с удивлением подумал, что не замечал раньше этой перемены.

В обычное время он ждал удара колокола, извещавшего о часе трапезы, как и в те далекие времена, когда дом действительно был обитаем. После удара колокола он копался еще четверть часа, а то и больше, у себя в кабинете, потом, вдруг решившись, шел в столовую, где его поджидала Николь с книгой в руках.

Николь молча откладывала книгу и бросала выразительный взгляд на горничную, означавший, что пора подавать на стол.

А сегодня он впервые опередил Николь. Глядя на Карлу, он спросил себя, зачем она выползла на свет божий из своей подземной кухни и накрывает на стол, но тут же вспомнил, что горничную вчера рассчитали.

Все-таки любопытно! Он и сам не сумел бы сразу ответить, что же тут такого любопытного. Просто смутное ощущение какой-то новизны. Он был здесь у себя, в доме, где появился на свет божий, в доме, где он жил все это время, но он вдруг с удивлением подумал: только для того, чтобы известить двух человек о часе трапезы, зачем-то бьют в огромный монастырский колокол.

Фина вышла из столовой, даже не оглянувшись на хозяина. Она ненавидела его всеми силами души, и, не стесняясь, говорила Николь:

– Ваш грязный скот папаша…

Колокол громко звякнул. В столовую вошла Николь со спокойным, почти безмятежным выражением – по ее лицу трудно было сказать, что эта молодая особа битых два часа просидела на допросе у следователя. Видимо, она не проронила ни слезинки. Впервые Лурса заметил поразивший его факт: Николь, оказывается, занималась хозяйством! Правда, не бог весть как усердно, просто, входя, оглядела стол машинальным взглядом хозяйки дома. Потом она открыла люк и, склонившись над подъемником, произнесла вполголоса:

– Подавайте, Фина.

И об этом она подумала. Сама заменила горничную, поставила блюдо на стол и только после этого села. И все это даже не глядя на отца, не сказав ни слова о ночном происшествии, не интересуясь его переживаниями.

И хотя он ел, как всегда, неряшливо, смаковал бургундское, шумно жевал, его невольно тянуло посмотреть на Николь, но он не осмеливался сделать это открыто и лишь исподтишка бросал на нее быстрые взгляды.