Через некоторое время мы все успокоились и просто прижимались друг к дружке в некой прострации. Наконец, маменька шмыгнула носом, о чем-то задумалась и спросила:

– Марьюшка, так сколько у тебя видов магии проявилось?

Девочка на это ничего не ответила, потому что умудрила задремать. А потому за нее, стараясь говорить тише, ответила я:

– Я видела магию воды и огня, магию жизни и магию смерти.

– Ммм… – заинтересованно протянула маменька. – Дусенька, а тебе ничего в этом сочетании странным не кажется?

Я задумалась. В тот день, когда я прошла инициацию, мне сказали, что одновременное проявление сразу трех магий, как у меня, очень большая редкость, а четыре появляются лишь у детей монарших особ.

– Эээ… не поняла…

– Вот и я не поняла, – сказала маменька и требовательно уставилась на папеньку. – У царя сестры не было, чтобы ты ее совратить ухитрился, так каким таким боком у Марьюшки царская кровь объявилась? – последнее она уже почти шипела, так как старалась не повышать голос.

Папенька тяжело вздохнул, виновато потупился и тихо, но твердо признался:

– Марья не моя дочь. – Если бы я на тот момент не сидела, то от такого откровения точно бы начала искать, куда пристроить свои нижние не 90. У маменьки лицо было таким же ошеломленным, как, подозреваю, у меня. Потому что папенька, кинув на нас короткий взгляд, невесело усмехнулся: – Я надеялся, что об этом никто никогда не узнает, но Марья все же пошла в отца, и скрывать теперь не имеет смысла.

– То есть ты вообще не собирался мне ничего и никогда рассказывать? – на глазах маменьки навернулись слезы обиды. Она выпрямила плечи и задрала подбородок. – Почему? Неужели я когда-либо давала повод не доверять мне?

Отец совсем сник, и усталым, но все же непреклонным тоном произнес:

– Марью нужно перенести в ее комнату, переодеть и уложить спать. А там и поговорим. Уж слишком долго рассказывать.

Девочку и правда не мешало уложить в постель, да и не дело обсуждать столь серьезные вещи вот так, сидя на полу и при спящем ребенке.

Так и сделали. Марья почти не просыпалась, пока мы с маменькой ее переодевали и укладывали, потом быстро переоделись сами, и не прошло и получаса, как собрались у князя в кабинете. Он сидел за столом с задумчивым видом и вертел в пальцах какой-то медальон. Когда мы уселись, он заговорил:

– У меня была сестра… – Он обратился он к жене: – Ты должна ее помнить. – Мама согласно кивнула. – Маша была последышем в нашей семье и гораздо младше меня. Очень красивая и добрая девочка, она стала фрейлиной императрицы. Тогда для правящей четы наступили сложные времена – один за одним у них погибли два сына, и это внесло сильный разлад в их отношения. Император с императрицей очень тяжело переживали утрату, но не вместе… А Маша порхала по дворцу. На нее хотелось смотреть и жить, не заметить ее было невозможно. – князь ненадолго замолчал, погружаясь в воспоминания. – Я те события только сейчас понимать начал, а тогда многого не замечал и не осознавал, – он тяжело вздохнул. – Уж сколько поклонников у нее было – не счесть. А она только смеялась и никому не отдавала предпочтения. Только потом я понял, что в душу ей запал император. Он тогда совсем другим был, сила из него так и шарашила, а это всегда привлекает юных наивных дурочек, какой была и Машенька. Только до нее он с такими юными фрейлинами не связывался. А тут как переклинило обоих. А я не видел ничего! – играя желваками, воскликнул он. – Замечал, что то грустила без причины, то радовалась и всех обнять была готова. Сейчас понимаю, как она мучилась, что царь ей приглянулся. Ведь и царица с ней по-доброму обходилась, всегда привечала, вот и мучилась девочка. Я долго не верил в сплетни, что ходили по дворцу – непохоже это было на нашего монарха. Только не учел, что он тоже человек и может увлечься. Любовь у него случилась, последняя… А я, старый дурак, не понял ничего, только удивлялся счастью, которое от него исходило, ведь с императрицей-то у них все было совсем худо.

Отец отчего-то надолго замолчал, и маменька, не выдержав, спросила:

– Так как вышло, что о Марье никто до сих пор не знает, и почему Маша не стала официальной фавориткой, раз у венценосной четы все было так плохо?

Отец посмотрел на нее долгим взглядом и, снова уставившись на медальон в своих руках, ответил:

– Все было не так просто… Не для Маши. Дело в том, что императорской чете, тогда как раз сделали удивительный подарок, редчайший эликсир, что изготавливают только в далекой Индии. Как и у всех магически одаренных людей, у императоров могло быть не более двух-трех детей от одной женщины. После гибели царевичей осталась только Лизавета и все сильно переживали по этому поводу. А этот эликсир… Считается, что он может дать женщине возможность забеременеть и родить магу еще одного-двух детей…

Маменька вскрикнула. Видимо, уже все поняла. Я же продолжала хлопать глазами и ждать разъяснений.

– …На царя тогда сильно насели, да и царица решила сделать определенные шаги навстречу мужу. В общем, она забеременела. Разумеется, фрейлины узнали об этом первыми. Тогда Маша ко мне и прибежала. Сказала, что не желает разрушать семью и быть камнем преткновения. Я предложил найти хорошего человека и выдать ее замуж. На что она, заливаясь слезами, сообщила, что не видит себя с другим мужчиной и хочет посвятить себя Богу и уйти в монастырь. Я долго пытался ее переубедить, но такие желания игнорировать нельзя. Вот и отправил в Казанский Богородицкий монастырь. Решил, что постриг все равно дело небыстрое, пусть побудет в тиши и уединении, а там, может, одумается. Царь пытался ее на полдороге развернуть, но Маша лишь пожелала ему счастья и отправилась дальше. Никто тогда не знал, что она тоже беременна, а она и не сказала, даже в письмах ни разу не упомянула. Я смог к ней вырваться только в ноябре, а когда приехал, узнал, что она умирает – послеродовая горячка. – Отец прижал ладони к глазам, стирая набежавшие слезы, но быстро взял себя в руки и продолжил: – Меня тогда к ней пустили попрощаться, а она сразу о дочке просить начала. Чтобы я ей имя свое дал и царю ничего не говорил. «Не нужно вносить в его жизнь новый разлад, у них ведь тоже скоро ребеночек родится, да и много ли в том чести, чтобы быть незаконнорожденной? Пусть даже и царской крови. Не хочу я для нее такой судьбы! Поклянись мне, брат! Поклянись, что о тайне ее рождения никто не узнает, а ты мою девочку своей дочкой объявишь! Поклянись!» – после этих слов отец снова приложил руки к глазам. В наступившей тишине мы с маменькой сидели, как пришибленные, и не могли вымолвить и слова. – Я поклялся. Не мог не поклясться. Она ведь умирала… У меня на руках умирала… Я тогда спросил, как она дочку назвать хочет, а она отчего-то заплакала. Тогда я предложил Машенькой назвать в ее честь. Она головой замотала и попросила, чтобы только не Машей, не нужно ей мамкину судьбу таким именем приманивать. Уж если так хочу, то лучше пусть Марьей будет, имена разные, а звучание схожее. В тот же день Машенька и умерла… Я тогда не знал, что мне делать с маленьким визжащим комочком, что мне вручили монахини. Не знал, как смотреть на этого ребенка и не винить его в смерти любимой сестры, не знал, как сказать, что теперь это моя дочь, не знал, как, не нарушив клятву, признаться собственной жене, что вовсе не отец этому ребенку. Вот и сказал, что ребенок мой. Я позже попытался все как-то объяснить, но ты меня и слушать не стала. Не знаю, как уж и простила…

Не выдержав, маменька встала и подошла к мужу, положила руку ему на голову и погладила, утешая. Он перехватил ее ладошку, поцеловал и прижал к своей щеке:

– …Я потому и дальше предпочитал молчать, чтобы не теребить раны. Знал, что поступаю неправильно и по отношению к тебе, и по отношению к Марье. Но думал, что уже поздно что-то менять. Я струсил, впервые в жизни струсил… И если бы не ты, Евдокия, – он посмотрел на меня, – то из-за этой трусости сегодня могло не стать и Марьи. – Его лицо совсем потемнело, он замолчал, а маменька высвободила свою руку и обняла его за плечи.

– А царь? – все же решила узнать я.

– Что царь? – не понял он.

– Он знает, что Марья его дочь?

– Нет. Я тогда его возненавидел. Хотел сделать что-то такое, чтобы отомстить за сестру. И не нашел ничего лучшего, как сдержать собственное слово и не сказать, что у него есть ребенок от любимой женщины. Он ведь и правда ее любил. Сильно… Я это понял в тот момент, когда он после известия о ее смерти враз поседел и с тех пор начал быстро стареть. А уж после того, как царица пятыми родами померла, так и вовсе сдал.

– Но теперь ведь шила в мешке не утаишь.

– Я уже не раз думал об этом. И царя уже давно не виню в тех событиях, – ответил отец. – Но не думаю, что сейчас время для таких новостей, да и не уверен, что кому-то вообще стоит об этом знать. Никаких привилегий это девочке не добавит. А лишние разговоры ей ни к чему.

– Но ведь у нее четыре вида магии, которые она захочет развивать!

С отца станется запретить ей пользоваться магией вообще. А я не могла позволить такому случиться! А потому, пока он снова не включил режим «Я же глава семьи и знаю, как лучше», нужно поднимать этот вопрос и направлять его решение в нужное русло. Маменька, вон, тоже насторожилась.

Отец насупился, явно готовясь сказать, что лучшим вариантом будет запретить девочке пользоваться магией. Я даже могла просчитать ход его мыслей. Мол, подрастет, он ее замуж выдаст за преданного человека, а там мальчики пойдут, которые, скорее всего, один вид магии потеряют, но и с тремя они смогут укрепить род.

– Папенька, вы уже однажды умудрились испортить жизнь этой девочке! И не только ей! Поверьте, маменька до сегодняшнего дня мучилась от того, что вы в любой момент способны на измену. А уж сколько пришлось пережить Марье! Нелюбимый, всеми презираемый ребенок в семье! Я до сих пор не понимаю, как она умудрилась не озлобиться и сохранила веру в людей! И виной всему этому стала ваша трусость! Вы сами только что в этом признались! Так имейте хоть теперь смелость сделать ее жизнь счастливой! Всего-то нужно подумать, как решить эту проблему к всеобщему удовольствию!

Папенька дернул кадыком, насупился и нехорошо на меня посмотрел, усы его встопорщились. Маменька, предвидя грозу, начала гладить его по плечам и сделала мне большие глаза.

«Н-да, что-то я дала лишку. Не нужно было так прямо макать отца в его ошибки. Но если не сейчас, то когда?»

– Простите меня, папенька, – потупилась я. – Мне не следовало так говорить.

После недолгой паузы он произнес:

– Верно, не следовало… – угрюмо ответил, погладил руку жены и продолжил гораздо более спокойным тоном: – Но глупо обижаться на правду. Я и в самом деле принес своей семье немало горя… Но что же ты предлагаешь?

А я подумала, что, несмотря ни на что, мой отец очень сильный человек – не каждый смог бы признаться, что был не прав, и принять критику. Конечно, было видно, что далось ему это нелегко, но ведь далось!

Ожидая моего ответа, он открыл медальон и погладил в нем изображение. После чего протянул его мне. Миниатюра была такой искусной, что я поначалу приняла ее за цветную фотографию. Но здесь прогресс до такого не дошел. Изображенная молоденькая девушка была очень красивой: тонкие черты лица, мягкий овал… Марья сильно была на нее похожа. От отца же ей достался волевой подбородок. Невольно я тоже погладила изображение и, наконец, ответила на вопрос:

– Мне трудно что-то предлагать, надо все обдумать.