Ой, не смеши меня!

Может, и рад, но не подфартило. Ни друзей, ни знакомых у меня таких не было. Если только Макс. И где он сейчас? Хорошо, что мы с ним не близки.

– Вы, наверное, из хорошей семьи? – спросила она и поставила меня в тупик.

– Мать звонит мне по праздникам, а отец еще реже.

– Значит, вы не женаты?

– Не женат.

– И девушки нет?

– И девушки нет.

– Я же говорю, вы не успели что-либо испортить. Вы чисты как белый лист.

– Вы живете одна? – зная, что не одна, спросил я.

– Нет, с дочерью. Ей пять лет.

– А муж?

– Мужа у меня нет.

И зачем я спросил, я ведь и так это знал.

– В школе я училась очень хорошо, и мое будущее было бы совершенно другим. Я могла бы стать юристом.

Я с удивлением посмотрел на нее.

– Но что случилось?

– Случилась Анна, – улыбнулась Нина, – моя дочь. Я полюбила, – она замолчала. – Мы полюбили, и мне прислали новый сценарий. А через два года муж погиб.

– Мне очень жаль, Нина.

– Его отправили работать на шахту, там случился взрыв.

Я помнил этот случай. Тогда еще я учился в школе. В нашем городе мало что случалось, хотя Матео всегда говорил, что нам просто мало что показывают. Может, он и прав. Значит, одним из погибших был муж Нины…

– Я до сих пор себя виню.

– Но почему?

– Если бы каждый из нас пошел по своему сценарию, если бы мы не влюбились друг в друга, он был бы врачом.

– Подождите, – наконец уловил я, – то есть, если ослушаться и попытаться что-то изменить, тебе вышлют новый сценарий?

– Да, но он будет гораздо хуже первого.

– Но зная это…

– А что мы могли знать? В законе это не прописано. Мы думали, это сплетни, легенды, детские страшилки. Мы думали, никто не узнает, никто бы, наверное, и не узнал, может, мы так бы и разъехались, он в училище, я в юридическую академию, но появилась Анна. А скрыть беременность, знаете ли…

– Да, я понимаю.

– Когда мне пришел новый сценарий – это было, по-моему, через неделю после родов, – я прорыдала всю ночь, а потом прижала малышку и поняла, что это небольшая цена. У меня был ребенок от любимого человека.

Она как-то болезненно улыбнулась и посмотрела на меня, будто спрашивая, имеет ли она право так говорить.

– Конечно, вы правы, – сказал я. – Думаю, у вас замечательная дочь.

– Да, она замечательная.

Мы выехали на узкие улочки, после трассы это место показалось мне тесным и приземистым. Дома стояли вплотную друг к другу, от одного окна до другого протягивались бельевые веревки, с которых свисали застиранные брюки, полинявшие пижамы, растянутые штаны и порванные лифчики. Пахло стиральным порошком и жареной рыбой. Люди общались без обиняков, обмениваясь претензиями, ругательствами и всевозможными жестами. Какой-то мужик подпирал лестничные столбы, не давая им упасть, кто-то подпирал собой дом, не давая упасть себе.

Я проводил Нину до двери.

– Анна, наверное, уже спит, – сказала она, – соседка сидит с ней.

Я кивнул. Не зная, как встретиться снова, какой повод придумать, я решил взять все от этой встречи и потому не уходил. Так и стоял у двери, поджав губы от отсутствия нужных слов. Она тоже стояла, посмотрела на дверь, на окна своей квартиры, на небо с еле заметным кусочком луны, потом опять на меня.

– Может, чаю? – наконец спросила она.

– Было бы неплохо.

В жизни бы я не набрался столько наглости стоять у дома малознакомой девушки и ждать, что меня пригласят. Это было выше моих возможностей, но чего не сделаешь ради работы! К тому же если я приду к ней завтра в то же кафе, не факт, что не нарвусь на еще одного маргинала, а если у него не будет браслета? Я думал об этом, пока поднимался по скрипучим лестницам такого же скрипучего дома. Все в нем издавало какие-то звуки – и двери, и петли в них, и оконные рамы с огромными щелями, в которых, свистя, гулял уличный ветер, и мухи, не желавшие умирать, они жужжали и бились в окно. По этажам гудело громкое эхо из голосов соседей из смежных квартир, оно будто ходило по стенам, спускалось по стокам, что-то злобно мыча.

– Нина. – Из двери на втором выглянула соседка и покосилась на меня таким подозрительным взглядом, что я поспешил улыбнуться, дабы расположить ее к себе. Она нахмурилась еще сильнее и посмотрела на Нину. – Девочку я уложила, у меня у самой дел полно.

Нина отдала ей свернутую купюру, женщина засунула ее в лиф, еще раз посмотрела на меня, ухмыльнулась и закрылась у себя в квартире.

– Не обращайте внимания, – сказала Нина, – гостей здесь не любят, тем более таких, как вы.

– А какой я?

– Другой, не ровня.

– Не говорите так, это все предрассудки.

Мы остановились на третьем, возле неприметной двери. Нина осторожно отперла ее, стараясь не скрипеть проржавевшими петлями.

– Проходите на кухню, – указала она, – я сейчас.

В комнате горел приглушенный свет, он падал на пол из щели меж прикрытых штор. Скрипнула кровать, видно, Нина поцеловала малышку, та недовольно замычала, и Нина, сияя, вышла из комнаты.

– Она моя радость, у нее отцовский вздернутый нос, я всегда целую ее в нос, как прихожу. А она вытирается и бурчит.

– Дети, – как будто со знанием дела сказал я.

Нина ставила чай.

Я смотрел на ее хрупкие плечи, которые с трудом поднимали и чайник, на ее узкую фигуру, ссутулившуюся у плиты, и не понимал, чем эта хрупкая женщина могла помешать министерству. Неужели после всего пережитого она опять хочет рискнуть? А если ее засекут… Конечно, засекут, не зря же я здесь. А ведь следующий сценарий может быть еще хуже этого. Может, она думает, что хуже и быть не может, а зря.

– Значит, вы работаете в том кафе уже несколько лет? – Я не знал, с чего начать разговор.

– Да, и это, надо сказать, мне крепко осточертело.

Она села напротив.

– Но ведь это не самая плохая работа.

– Вы думаете? – Она подняла бровь и еще раз осмотрела меня с головы до ног.

– Наверное, – замялся я. – Наверное, есть еще хуже.

– А есть еще лучше, и еще лучше, и еще. – Она остановилась и посмотрела куда-то через меня.

– Наверное, несомненно, есть, – согласился я, нельзя было не согласиться.

Чайник закипел. Нина ринулась снимать его с плиты, чтобы свистом не разбудить дочь.

– Но ведь идти против министерства… – продолжал я.

– Министерство отняло у меня все. Если бы не оно, мой муж был бы жив. Чем помешал им мой ребенок, чем?

– Но есть порядок, законы…

– А, и вы туда же!

– Нет-нет, я не туда же, совсем не туда.

Еще немного, и она догадалась бы, что я за тип. От самого себя мне становилось противно. Какая идиотская у меня все же работа, и никакие служебные квартиры и машины не могли компенсировать весь стыд, который я испытывал в данный момент.

– Я пишу картины, – начала она после небольшого перерыва, – и хочу продавать их под чужим именем. Они ничего не узнают. Кому я нужна?

«О, милая, похоже, они уже все знают», – хотел было выпалить я.

Какая она тебе милая? Совсем с ума сошел? Давай попроси ее показать тебе эти ее картины и сфотографируй их незаметно для протокола.

Ничего я не буду просить!

Слабак!

– А хотите я вам их покажу?

– Кого?

– Картины.

– Ой, не надо…

– Не хотите? – обиделась она.

– Нет хочу, очень хочу.

– Тогда пойдемте.

И птичка в клетке…

– Да заткнись ты!

– Что вы сказали?

– Ничего-ничего.

– Пройдемте, – сказала она, – это в чулане.

Нина спотыкалась обо что-то в темном коридоре.

– Лампочку надо поменять, – будто извинилась она и взяла меня за руку, прокладывая путь. Весь он был заставлен хозяйственной утварью, металлическими ведрами, старыми велосипедами, швабрами, тряпками.

– О боже, что это?

Я стал судорожно смахивать что-то с лица, но оно, мерзкое и липкое, никак не уходило.

– Это паутина, – рассмеялась Нина.

Наконец она щелкнула выключателем и открыла дверь, что таилась в самом конце этого захламленного ада.

В небольшом чулане по периметру вдоль облупленных серых стен одна к другой были приставлены картины. На полках стояли краски, баночки с какой-то жидкостью, пахло маслом и растворителем. Кисточки мохнатыми хвостами выглядывали из металлических банок от кофе. Это была совсем другая жизнь. Я видел, как дышит Нина. Ее грудь поднималась и опускалась, она будто сердцем дышала. Да этот уголок и был ее сердцем, отдушиной. Которую я должен буду разрушить.

– Это прекрасные картины, – я взял одну, – у вас талант, Нина.

Она смущенно заулыбалась.

– Да ладно вам, это просто хобби, – махнула она рукой.

И что министерство могло иметь против хобби? Наверное, ничего, если бы оно так и осталось закрытым вот здесь, в этом самом чулане.

– Но ведь их можно и не продавать, – начал я.

– Как это? – удивилась Нина. – Мне нужна студия, материалы. Да и моя дочь, я хочу хоть немного заработать. Я не знаю, какое будущее гарантирует ей министерство. А если такое же, как у меня? Официанткой в забегаловке. Что тогда? У нее будут хотя бы деньги, деньги, которые смогу скопить для нее я. У моей девочки и так ничего нет, у нее отняли отца, а мать – на ужасной работе. Что будет, когда она поймет, что не такая, как все, что она хуже многих? Я соберу эти деньги ради нее.

Я молчал.

– Я уже все придумала. – Она посмотрела на меня каким-то сумасшедшим от радости взглядом. – За мной ухаживает один мужчина.

О боже, опять?!

Я смолчал.

– Он обещал мне помочь.

Что я ей скажу? Не доверять никому? А я для нее кто?

– Я не могу быть всю жизнь официанткой, понимаете, не могу.

Я понимал.

– Честно сказать, – она замялась, – пару картин я уже продала, и людям они очень понравились. На заработанные деньги я купила новые краски и несколько холстов, я могла бы развернуться.

– А потом что, Нина? Вы не сможете так свободно этим заниматься.

– Вы правы. Здесь не смогу.

– Не понял…

– Я хочу сбежать! Из этого дома, из этого города.

Господи, она не знает, что говорит.

– Неужели вам никогда не хотелось сбежать? – Она посмотрела на меня полными слез глазами.

Хотелось, прямо сейчас…

Мы поговорили еще немного, она все твердила, что заслуживает лучшего, я со всем соглашался, а после ушел. Единственное, на что я надеялся, это что ее новый хахаль просто брешет ради легкого секса. Навешает ей лапши на уши, а она поверит всему. Никто не решится сбежать, никто не будет брать на это дело женщину с ребенком.

9 глава

Макс очнулся от женского крика, такого близкого и раздирающего, что звенело в ушах. Кто-то кричал возле него. Макс опустил глаза. Это он держал кого-то за волосы, запрокинул чью-то голову и говорил… Он точно что-то говорил, потому что во рту его пересохло, а губы еще завершали сказанное, застыли на половине предложения, язык – на нёбе, мимика – в гримасе. Он был зол.

Это девушка, молодая, растрепанная, он держал ее за волосы, сам стоял за спиной. Руки несчастной были ободраны в кровь, ногти сломаны, все тело дрожало. Это она его расцарапала? Он ощупал ссадины на щеках. Хотел отпустить ее волосы, разжать кулак, но не мог, хватка была мертвая. Его грудь поднималась и опускалась, жар застилал глаза, пульс дошел до предела. Каждый ее всхлип раздражал и заводил одновременно.