После нескольких дней в посольстве я начала подозревать, что происходит нечто странное. Конечно, в новом доме нельзя сразу во всем разобраться, однако я чуяла какую-то тайну. Из своей спальни отчетливо ощущала толпу веселящихся людей, что-то вроде вечеринки, которая проходила каждый вечер и продолжалась далеко за полночь. Ночью я часто просыпалась от взрывов смеха. Я полагала, что шум может исходить от соседнего дома, пока не обнаружила, что это – многоэтажное офисное здание, принадлежавшее американскому правительству. Не могли же его сотрудники всю ночь хохотать? У моей кровати стоял телефон, от него, минуя посольство, тянулась прямая линия к коммутатору телефонной сети и незаметный маленький жужжащий звоночек. Он порой звонил, и когда я отвечала, то слышала сконфуженные фразы вроде: «О боже… я забыл», «C’est toi, chérie? Oh pardon, Мadame, il y a erreur»^[21] или просто «Ой!», и линия умолкала. Дважды газету «Таймс» приносили позднее обычного, с уже разгаданным кроссвордом.

Внутренний двор, похоже, всегда был полон элегантно одетых людей. Я предположила, что они пришли написать свои имена в нашей книге (чьи страницы, по словам Альфреда, читались, как список действующих лиц всей французской истории). В данном случае зачем они так часто группировались на маленькой наружной лестнице в юго-западном углу двора? Я могла бы поклясться, что снова и снова вижу одних и тех же людей со знаменитыми лицами, известными даже мне: украшенную драгоценностями портниху, похожую на куклу из мультфильма с составленным из коричневых мячей для гольфа лицом; некоего фельдмаршала, пианиста с виноватым видом, бывшего короля… Хорошенькая молодая женщина, смутно мне знакомая, казалось, просто жила во дворе, постоянно перемещаясь по маленькой лестнице с цветами, книгами или граммофонными пластинками. Иногда она несла в руках огромную корзину для пикника. Поймав однажды мой взгляд, она покраснела и отвернулась. Мокбар, с которым я теперь познакомилась, частенько бывал на нашей улице Фобур и пялился сквозь наши ворота. Спутать его с кем-либо другим было невозможно; он имел идиллическую, безмятежно-счастливую наружность какого-то маленького старого грума – обветренное лицо, согнутая спина, негнущиеся ноги колесом, длинные руки и копна пушистых седых волос.

– Я хотел бы знать, не желаете ли вы сделать заявление? – спросил он, вразвалочку приближаясь ко мне, когда я возвращалась домой от портнихи.

– Заявление?

– О ситуации в вашем доме.

– Вы очень добры, но нет, спасибо большое, вы должны спросить моего мужа. – Я вошла в дом и послала за Филипом.

– Филип, – произнесла я, – там из газеты. Не хотите ли вы сделать заявление?

– Заявление?

– О ситуации в моем доме.

Он удивленно посмотрел на меня.

– У кого комнаты на правой стороне двора? Видела ли я их, когда вы показывали мне дом?

– Да, настала пора вам узнать. Дело в том, что Полина окопалась там, и мы не можем заставить ее съехать.

– Леди Леон? Но она же уехала! Я видела ее в кинохронике. Как она может до сих пор находиться здесь?

– Да, она уехала с Северного вокзала, однако остановила поезд в Орри-ла-Виль и вернулась обратно, все еще держа в руках розы Буш-Бонтана. Сказала, что очень больна, наверное, умирает, и вынудила миссис Тротт постелить ей постель в мезонине. Там есть нечто вроде маленькой квартирки, где раньше жил секретарь. Естественно, она ни в малейшей степени не больна. У нее там день и ночь топчется весь Париж. Странно, что вы их не слышали.

– Я слышала. Полагала, что это американцы из соседнего дома.

– Американцы никогда так не верещат.

– Теперь мне все ясно. Но, Филип, это плохо для Альфреда. Такая нелепая ситуация в самом начале его миссии!

– Министерство иностранных дел того же мнения. Они велят нам ее выдворить. Но как? Я только что опять говорил с Эшли. Вначале все думали, будто это шалость и через день-другой ей это надоест. Поэтому решили вас не беспокоить. Но теперь парижане присоединились к этой проказе, и стало модой приходить туда и навещать ее. Люди досрочно возвращаются из отпусков, чтобы поучаствовать в этом движении. Фешенебельные курорты в отчаянии – некому фотографироваться на пляжах. Так что, конечно, она развлекается по полной программе, и я не знаю, как нам вообще убедить ее уехать. У нас у всех ум за разум заходит.

– А не можем мы сказать слугам, чтобы ее не кормили?

– Они и не кормят. Это Милдред приносит ей еду, как ворон.

– Та, что с корзиной для пикника? Мы могли бы прекратить ее посещения – велеть консьержу, чтобы не впускал ее.

– Ему было бы неловко преградить ей путь. Он знает ее много лет.

– Да, понимаю, и, конечно, мы не можем насильно увезти ее. Тогда не могли бы мы ее подкупить? Что она любит больше всего?

– Представителей высших английских правительственных структур.

– То есть членов парламента и тому подобных?

– Министров, банкиров, архиепископа, хозяина замка Бельвуар, главного редактора «Таймс» и так далее. Ей кажется, что она видит, как вершится история.

– Ну так это замечательно. Разумеется, эти политики должны быть на ее стороне. Почему бы им не заманить ее в Англию – завтрак на Даунинг-стрит, присутствие на больших дебатах в четверг?

– Вы не понимаете соображений Милдред. Они обожают ее присутствие в парламенте – им невыносимо вообще устраивать дебаты, пока она не водворится там, на своем месте. Она – лучшая аудитория, какую они когда-либо имели. Что же до завтрака на Даунинг-стрит, так она гостит там, когда бывает в Лондоне.

– Господи…

– На самом деле она вовсе не является ключом к нашей проблеме.

– Вы сказали, Милдред приносит еду.

– Да, но еда для Полины ничего не значит.

– Тем не менее она не может без нее обходиться.

– Суть в том, что может. Полина часто ездит в Тринг на лечебное голодание. Для меня загадка это голодание. Люди на спасательных плотах начинают жрать друг друга через неделю; Полина и Милдред порой проводят в Тринге по целому месяцу – и хоть бы кусочек отгрызли друг от друга.

– Мы не можем допустить, чтобы она осталась тут еще на месяц. Несомненно, представители высших правительственных структур должны поддерживать своих сотрудников, Филип, и протянуть им руку помощи. Вы говорили с кем-нибудь из них?

– Они делают, что могут. Премьер-министр беседовал с сэром Льюисом вчера вечером. Никакого толку. Сэр Льюис только сидел, прикрыв нос рукой, и трясся от смеха, в этой своей очаровательной манере, – усмехнулся Филип. – Но, в конце концов, что он может сделать? Не говоря уже о том, что это его забавляет.

– Какая-то важная персона должна прийти ее повидать – объяснить, что она ведет себя непатриотично и так далее. Ведь это правда.

– Мы это пробовали. Прилетал Моули. Он был очень суровым, но не сумел продержаться до конца. Он говорит, Полина лежала там, словно прекрасный олень, умирающий в лесу, и ему не хватило мужества сердиться на нее.

– Почему, как вы думаете, она это делает?

– Нет какой-то важной причины… ее это забавляет… ей больше нечем заняться. А если это раздражает вас, Полина это легко перенесет. Она считает, что Альфред получил эту работу, интригуя против сэра Льюиса.

– Вы же знаете, что он ничего подобного не делал.

– Разве? В любом случае сэр Льюис не остался бы на этом посту – настала пора перемен.

– Я видела на улице Мокбара.

– Да, он выкладывается на все сто.

– Он виделся с леди Леон?

– Нет. Даже Полина устанавливает пределы, которые нельзя нарушать.

– Нам придется сообщить Альфреду, прежде чем появится статья Мокбара.

– Он знает. Это он постоянно твердил: «Не говорите Фанни».

Отдаленный глумливый смех оскорбил мой слух. Вечер продолжался, мезонин оживал. Меня охватил гнев.

– А как воспринимает это набережная Орсэ?^[22]

– Взволнованы. Юги выдал информацию, что никто из тамошних жен не участвует, но я не уверен, что не видел…

– Кто это, Юги?

– Жак-Оливье Ю, руководитель протокола. Всем известный как Юги.

Я с каждой минутой все больше возмущалась. У меня, надеюсь, есть чувство юмора; эта ситуация была явно забавна; было невыносимо не иметь возможности присоединиться к такой хорошей шутке, находиться на чопорной, официальной стороне, против всех этих веселых бандитов.

– Насколько Альфред мог уяснить, ваш друг сэр Льюис попросту жил здесь в свое удовольствие! – воскликнула я.

– Послы всегда так отзываются друг о друге, – заметил Филип. – Твой предшественник – праздный, а твой преемник интриган. Это классика дипломатической службы. Но сэр Льюис был превосходным послом, не заблуждайтесь на сей счет.

– Хорошо. Давайте постараемся сохранять самообладание. Если мы оценим эту проблему трезво, решение должно найтись.

Воцарилось долгое молчание. Наконец я продолжила:

– Я намерена поговорить с миссис Юнгфляйш.

– Можете сделать это сейчас, если хотите: она во дворе, сидит в своей машине и читает «Новый курс»^[23].

– Почему она не верещит внутри вместе с остальными?

– Говорю вам, это весьма серьезная дама – она ежедневно отводит определенные часы на изучение истории. Кроме того, говорит, что внутри очень жарко. Двадцать человек в крохотной комнате в такой день, как этот, – вероятно, это подобно Калькуттской черной яме^[24].

– Тогда почему бы ей не отправиться домой и не почитать «Новый курс» там?

– Она любит находиться в курсе событий.

– Какая наглость!

Я вышла во двор, открыла дверцу «бьюика» миссис Юнгфляйш и дерзко уселась рядом с ней. Она была светловолосой, хорошенькой, с невинным видом мальчика из церковного хора. Этот облик подчеркивался большим белым плиссированным воротником и прямыми волосами с челкой. Милдред обратила на меня взгляд своих спокойных, внимательных голубых глаз, отложила документ, который читала, и произнесла:

– Добрый день. Я Милдред Юнгфляйш, мы с вами уже встречались, когда-то давно, в Оксфорде.

Я была приятно удивлена ее голосом, который был не очень американским, скорее похожим на голос англичанки, которая раньше жила в Соединенных Штатах. Хотя я знала о том, что программа школы обаяния была для нее слишком элементарной, и догадывалась, что данный голос предназначался для умиротворения разгневанной жены посла на территории ее собственного посольства, это сработало.

– Пожалуйста, извините меня за то, что вторглась в вашу машину без приглашения, – сказала я.

– Пожалуйста, извините меня за то, что сижу в вашем дворе без приглашения.

– Я хочу с вами поговорить.

– Уверена, что вы должны это сделать, леди Уинчем. Это, конечно, насчет Полины?

– Да… как долго, по вашему мнению, она намерена тут оставаться?

– Полина весьма непредсказуема. Она уедет, когда пожелает. Полагаю, что на Рождество она все еще будет здесь.

– И вы станете по-прежнему кормить ее?

– Боюсь, что так.

– Если бы мой муж был частным лицом, все это не имело бы значения. Однако в данной ситуации я намерена избавиться от леди Леон.

– Как?

– Не знаю.

– По моему опыту общения с Полиной, невозможно отвратить ее от цели.

– Ага! Так у нее есть цель?

– Пожалуйста, не поймите меня неправильно, леди Уинчем, ее цель проста – она хочет хорошо провести время. У нее нет намерения вас огорчить, еще меньше желания нанести вред посольству или скомпрометировать Министерство иностранных дел. Все это началось, потому что Полина почувствовала внезапный импульс остановить поезд в Орри-ла-Виль и провести одну последнюю ночь в этом доме, который обожает. Вы и понятия не имеете, что она по отношению к нему чувствует.

– Напротив, я хорошо понимаю. Люди привыкают к дому, а этот – такой необыкновенный.

– Вы уже попали под его чары! Вскоре Полина обнаружила, что может и повеселиться. Она позвонила нескольким друзьям шутки ради. Они пришли. Это начало становиться важным; человек расписывается в вашей книге, а потом идет навестить Полину. Извините, пожалуйста, я вижу нунция^[25] – думаю, он ищет дверь.

Милдред вышла из машины, объяснила прелату дорогу и вернулась обратно.