Я вздрогнула от неожиданности. Вышка из стаканчиков рухнула, завалив по дороге еще пару таких же стопок, неустойчиво балансировавших на каких-то коробках и тарелках. Самая высокая стаканчиковая башня упала на несчастную змею. Она подпрыгнула и упала на пол, выронив мячик.

Минни Маус схватилась за голову и ткнула пальцем в доску, которая висела над столом. Там были какие-то эскизы с пояснениями. Я вчиталась. Над большим эскизом было написано «Инсталляция Пудун в стиле трэш-арт». Вокруг были расклеены записки про высотки из заоконного пейзажа. Рядом с карточкой «конфетной» телевышки было написано:

«Если архитектура – музыка, застывшая в камне, то телебашня Восточная Жемчужина – это застывшие переливы лютни. Она спроектирована по стихотворению Бай Цзюйи, где звуки лютни описаны так:

Большие и малые жемчужины падают на яшмовое блюдо.

Шары, которыми унизана башня, символизируют жемчуг, а парк вокруг – зеленую яшму. Два моста через реку Хуанпу по бокам от башни представляют собой драконов, играющих с жемчужиной – древний императорский мотив в китайском искусстве».

Плохо. Я разрушила инсталляцию! Собрав с пола склеенные стаканчики, я попыталась вернуть макету прежний вид. Минни Маус закончила говорить по телефону и смотрела, как я мучаю змею, пытаясь запихнуть «жемчужину» обратно в пасть «дракона». По ее лицу невозможно было определить, насколько сильно она меня осуждает, но пока я возилась, Минни Маус с готовностью отвечала на расспросы.

Разрушенное мною искусство было незаконченным плодом рук Леона и Хесуса, пары художников из Нидерландов, которые «занимаются трэш-артом и экоискусством». Ну хорошо хоть не ее работа… «Ничего не выбрасывай! Мы весь мусор отдаем им». Леон и Хесус также шили гобелены из супермаркетовских пакетов: «Тоже не выбрасывай, мы все пакеты отдаем им! Они делают из них огромные панно и вышивают на них эковысказывания!»

– Ясно.

* * *

Минни Маус нужно было идти готовиться к мероприятию, но, если мне нужно что-то еще… Да нет, ничего, увидимся вечером. И как здорово, что у нее галерейное мероприятие! Это у всех художников в конце резиденции происходит?

– Нет, что ты! Только если тобой заинтересуется какая-то галерея!

– Да? И как ты этого добилась? – Мне правда было интересно.

– Как обычно. Ходишь на все открытия и светишь лицом, пока кто-нибудь из галеристов или кураторов тебя не заметит! Сначала они привыкают к тебе, запоминают, думают «о, это кто-то из своих, знакомое лицо!» Вы сталкиваетесь на разных мероприятиях, пока не примелькаетесь и не познакомитесь. И тогда, как бы случайно выясняется, что ты, кстати, художник!

– Надо же… какой сложный придворный ритуал. Я думала, просто выбираешь близкую по духу галерею, назначаешь встречу…

– Извини, но это не очень вежливо! Ты не можешь сама приблизиться к галерее! Только она – к тебе!

– Угу… Ну, а когда в праздной беседе за бокалом вина вдруг выясняется, что ты художник, что тогда? Предлагаешь посмотреть работы?

– Нет! Галереям нельзя предлагать ничего и никогда! Ты ждешь, что они заинтересуются. Но сразу этого может и не произойти. Они должны постепенно увлечься тобой. Настолько, что захотят посмотреть студию! И тогда-а, если им понравится, они сделают предложение!

Хотя лицо Минни Маус оставалось непроницаемым, про брачный ритуал с галереями она говорила торопливо и с прилежным отчаянием ребенка, которого заставили выучить стих и рассказать его на сцене. Очевидно, эта тема волновала ее гораздо больше трэш-арта. Меня тоже разбирало любопытство. Я ведь никогда до этого не бывала в среде Свободных Художников и очень хотела выяснить, как устроен этот мир. «Открытия», «выставки», «куратор» – все эти слова звучали сладко и таинственно, как конфеты в еще не открытой коробке. Однако, описанный ею путь казался мне сомнительным и ненадежным.

– А что, если художник, по старинке, сам приходит в галерею с работами? – с надеждой спросила я.

– Происходит насилие! Извини, но это не очень вежливо по отношению к галерее! Художник не должен отнимать у галереи самое большое удовольствие и приз! Галерея хочет открывать новые имена сама! Нужно ждать, пока тебя откроют. В этом весь смысл!

Ждать, пока тебя откроют… Все наоборот! Коробка с конфетами – это я. Мой первый контакт со Свободным Художником проходил скверно: я уронила искусство и спалилась на незнании элементарного этикета в общении с галереями. Но увы, это меня не остановило:

– Ну хорошо. А дальше что? После того, как тебя «откроют»?

– Выставка!

– Прекрасно. И это деньги?

– Нет, что ты! Количество художников, зарабатывающих на выставках, ничтожно.

– Тогда зачем выставка?

– Чтобы о тебе узнало как можно больше людей!

– Зачем?

– Чтобы были еще выставки, более престижные! О тебе узнает еще больше людей!

– И тогда наконец деньги?

– Возможно. Но в целом, лучше на это не рассчитывать!

– А на что же тогда рассчитывать? Как-то же нужно жить?

Минни Маус вдруг закрыла ладонями лицо и запрокинула голову, будто у нее пошла носом кровь. Я не понимала, что происходит, пока она не разразилась пронзительно высокими переливами, как будильник. Она смеялась.

– Их-хи-хах-и! Ну не за счет искусства же! Чтобы заниматься искусством, нужно быть свободным человеком!

Минни Маус так и ушла, развеселившись, а я осталась стоять с открытым ртом, будто кто-то вложил туда невидимый теннисный мячик, как той удивленной змее.

* * *

Моя студия была простой просторной комнатой с кирпичными стенами и свисающими с потолка лампочками, как после ремонта. Посередине – стол, у стен – шкафы, полки для материалов, раковина и пара стульев. Часть комнаты у окна была огорожена для спальни – кровать, тумбочка и шкаф, как в обычной гостинице. Окно выходило на фасад великолепного отеля в стиле ар-деко. Строгую геометрию оконных рядов нарушал полуголый курильщик, высунувшийся по пояс, чтобы дым не проникал в комнату. Поток людей внизу оставался таким же плотным.

Минни Маус сказала, что здесь всегда так («Это улица Нанкин! Одна из главных артерий города!»). Думаю, если бы улицы и вправду были артериями, то здесь у Шанхая случилась бы закупорка и инфаркт. Выше по улице начинался пешеходный квартал с кучей магазинов и ресторанов.

До вечера оставался аж целый день. Следовало выбраться за едой и местными деньгами. В пылу разговора о высоком я забыла спросить у Минни Маус, где все это можно сделать, и спустилась к гостиничной стойке.

– Я могу вам помочь, мадам? – спросил статный метрдотель в костюме.

– Да, спасибо. Где здесь можно купить еду, скажите, пожалуйста?

– А что из еды вы хотите купить, мадам?

– Ну хлеб, сыр, йогурты, печенье… такое… обычное?

У метрдотеля сделалось покерное лицо, и он быстро отвел взгляд.

– Выше по улице есть супермаркет, мадам. В шоппинг-молле, на нижнем этаже. Возьмите эту брошюру, мадам. – Он двумя руками протянул мне тонкую книжицу размером с кредитку. – Здесь указаны банки, мобильные операторы, метро, спортзалы, рестораны, магазины арт-материалов и супермаркеты. Сзади – адрес отеля на китайском, мадам, и просьба вернуть вас в гостиницу для таксиста, мадам.

– М-м-м… зачем?

– Возьмите, мадам, в городе никто не говорит по-английски. Если вам понадобится вернуться до того, как вы обзаведетесь карточкой метро, просто покажите таксисту эту надпись, мадам.

– Таксисты не говорят по-английски?

– Крайне редко, мадам. – Покерфейс намертво прирос к метрдотелю, будто я наступила на сложную мину, и он вынужден был скрывать свой ужас за смертельной вежливостью. Я поблагодарила его и от растерянности слегка поклонилась, прижав книжицу к сердцу. Что здесь происходит?

* * *

В первые же десять минут за пределами гостиницы я чуть не умерла.

Кое-как пройдя со всем китайским народом до ближайшего перекрестка, я свернула, памятуя слова Минни Маус о том, что на других улицах с перенаселением полегче. Действительно, на соседнем перекрестке ничего подобного не происходило. Когда светофор зажегся зеленым, я двинулась было вперед и чуть не упала: острая клюка вцепилась мне в плечо и резко дернула назад. Тут же в сантиметрах от меня пронесся мотороллер, а за ним – целый рой мопедов и велотачек.

Сзади смеялись. Я обернулась. Старик в пижаме снял с меня клюку и, задрав ее над моей головой, заговорил на китайском. Выглядел он в точности как мастер кунг-фу из голливудского кино: длинная седая борода, волосы, собранные в пучок на затылке, и взыскательный взор сенсея из-под густых белых бровей. Зрители вокруг кивали и посмеивались, как в театре.

Я поняла, почему они смеялись, простояв у светофора с четверть часа и наблюдая смертоносные тачки. Свежий иностранец на шанхайском перекрестке похож на зверя, выпущенного из зоопарка в дикую природу. Его доверчивость граничит с самоубийством: он думает, что если на светофоре зеленый, то можно идти! Избалованный человек.

Шаг влево, шаг вправо от основных «артерий» – и здешние дороги наполнялись не машинами, а тачками, велосипедами и мопедами, которым никакой светофор не писан. Трехколесная велотачка была образом жизни. Здесь на нее цепляли все – корзины, картонки, бутылки, баулы, детей, гирлянды, дома, города и вселенные…

Повинуясь неведомым законам, струйки пешеходов обтекали меня, не обращая внимания на светофор, под стать тачкам. Они просто знали, когда можно. А я продолжала стоять и озираться. В какой-то момент взгляд зацепился за знакомую фигуру в пижаме. Мастер кунг-фу копался клюкой в мусоре, выуживая из него пластиковые бутылки. Я еще не успела снять местные деньги, но подошла и протянула ему сдачу, которую дал мне таксист. Старик оторвался от мусора, свирепо посмотрел на деньги и резко замахнулся клюкой, выкрикивая проклятия на китайском. Я побежала так быстро, что сама не заметила, как перешла дорогу назло велотачкам.

* * *

Я забыла, зачем вышла.

Меня накрыло острое сновидческое чувство «все только что слепили за углом» – когда не знаешь, чего ждать и что увидишь в следующий момент. Огибаешь угол – а там срочно достраивается мир! Соорудили реку, свадьбу на мосту, небоскреб или, например, узкий дворик и женщину, снимающую белье с веревки бамбуковой палкой. В спешке сновидческие архитекторы все лепят как попало: на одном фасаде соседствуют старый деревянный балкон с резными фениксами, мозаика с серпом и молотом, амулет от злых духов, будда, мухоловки и ковер с изображением котят, играющих с бабочкой среди роз.

Кажется, этот город – и есть та самая «случайная встреча зонтика и швейной машинки на операционном столе». У меня же – «запланированная встреча банкомата и супермаркета». Я направилась к первому попавшемуся полицейскому. Полиция же должна говорить на английском? Но полицейский не только не говорил, но и смерил меня таким мрачным взглядом, что будь у него клюка, не знаю, что и было бы…

Скоро я поняла, что в Шанхае все исчисляется улицами: улица лаков для ногтей, улица париков, улица фаст-фудов с осьминогами… и целая улица арт-материалов! Я привезла любимые кисти и краски, но громоздкую акварельную бумагу тащить не стала. Акварельной бумаги я не нашла ни в одной из лавок, зато рисовой было на любой вкус и цвет – в рулонах, альбомах, свитках, веерах и раскладных книжицах для каллиграфии… Это был рай каллиграфа, сад неземных наслаждений, где росли кисти всех возможных форм и размеров: огромные ведьминские метлы свисали с потолков, а тончайшие кисточки толщиной с волосок на ножке кузнечика продавались пучками, как зелень на рынке. Драгоценные ларцы с тушью, шкатулки с красным воском, ажурные резные печати из яшмы, склянки с растворимыми кристаллами… Человеческой жизни не хватит, чтобы перепробовать столько удивительных сокровищ. Как жаль, что я не успела снять деньги… И как хорошо, что у меня не было с собой денег!