– Иногда люди тебе родные, потому что у вас одна кровь. Но само по себе это ничего не значит. Настоящая-настоящая семья – это те, кто стоят за тебя горой. Твой папа стоял бы за нас каждый день до конца времен, если бы мог. Вы не одной крови, но он твой папа. И в следующий раз, когда кто-нибудь скажет тебе иначе, ты им ответь: идите в жопу. Даже Кармеле. Именно так: в жопу. А если они начнут ругаться, не волнуйся – просто скажи, что это привет от мамы. Только при таких обстоятельствах я даю тебе разрешение. Это некрасиво, но иногда люди по-другому не слышат.

Доехав до дома, Джейд сразу позвонила Линетт.

– Я знаю, вам бы хотелось, чтобы я оказалась беременна, – сказала она. – Но у Рэя уже есть сын. Он уже что-то оставил нам от себя.

Потом она рассказала про Кармелу, как она не следит за Джи, не накрывает его одеялом, когда он засыпает на диване. Линетт это как будто не тронуло.

– Она ему сказала, что Рэй ему не настоящий отец.

– Я возьму его к себе, – сказала Линетт.

Это было такое облегчение, что Джейд подхватила Джи и поцеловала его в губы. Он ошарашенно улыбнулся и заковылял разбирать продукты.

– Но ты должна кое-что для меня сделать, Джейд, – сказала Линетт – она еще не положила трубку. – Сделай тест. У меня предчувствие.

– Вы только зря надеетесь.

– Пожалуйста.

– Хорошо, но будьте готовы к плохим новостям.

Джейд положила трубку и достала из холодильника пиво. Старое, выдохлось. Она глотнула залпом, потом еще раз. Если она и беременна, от одной банки вреда не будет, решила она, хотя кто знает. Она сделала еще глоток.

Джи подвинул табуретку к раковине и набрал большую кастрюлю воды. Потом поставил ее на плиту и стал доставать все нужные приборы. Он столько времени проводил на кухне с Рэем, что теперь быстро повторял его движения. И хотя Рэй отпечатался на каждом миллиметре Джи, Джейд не могла отделаться от чувства, что принадлежит он ей. Не потому, что он на нее похож – не похож, не потому, что у него ее мимика – у него мимика Рэя. Но потому, что она никогда не желала никому жизни с такой силой, с какой она желала жизни Джи. Как будто она должна была жить почти только ради него. Можно было бы сказать, не велика заслуга, но никто никогда не любил так Рэя; никто не любил так ее. В тот день, когда Джейд ушла из дома, ее мать едва подняла глаза от банки пива. “Пока”, – сказала она, даже не поднявшись с дивана, не помахав. Мать ее била, кидала об стену, однажды состригла ей волосы садовыми ножницами, но ничто так не ранило, как ее равнодушие. Джейд ушла и никогда не оборачивалась, а мать никогда ее не искала.

Если она и могла что-то сделать для сына, так это никогда не быть равнодушной к тому, как устраивается его жизнь. Она может давать ему советы. Она может его охранять. Либо она, либо никто, а он заслуживает большего.

Они вместе хозяйничали на кухне: Джи посолил воду и показал ей, где Рэй держал красный перец. Они ждали, пока сварится паста, и ели тертый сыр ложками. Мальчик выглядел довольным.

– Неплохо получается, – сказала она, попробовав спиральку спагетти.

Вслух она больше ничего не сказала, но надеялась, что он поймет, о чем еще она думает: у них не так плохо получается, пусть они и остались вдвоем. Она сама не вполне в это верила, но ей не хотелось, чтобы ему было одиноко. Может, и правда будет лучше, если она окажется беременна, как сказала Линетт?

Когда она была беременна Джи, у нее долго болело внизу живота, и она думала, что это просто месячные никак не приходят. В этот раз она ничего не чувствовала, но, даже если в ней что-то шевелилось, если в ней образуются новые клетки, разве она бы не почувствовала? Они не всегда были осторожны. Ей не нравилось, когда между ними было что-то лишнее, и она не беспокоилась, потому что хорошо отслеживала цикл. После секса Рэй всегда порывался пойти в душ, но она не давала ему встать, удерживала там, где ей надо. Она редко когда еще показывала, насколько он ей нужен. Ей казалось, что по их жизни, по тому, насколько они едины, это и так должно быть ясно, но теперь она сомневалась: вдруг она слишком редко демонстрировала эти чувства? От этой мысли она отмахнулась – у таких мыслей нет дна. И тут его голос стал ее утешать: “Ты же не могла знать, как мало у нас времени”.

Джейд открыла рот. Этого пришествия она и ждала. Его духа. Она насторожилась, пытаясь опять его расслышать.

– Мамочка!

Она впервые заплакала на глазах у сына. Изо всех сил держалась на похоронах, в последующие дни, чтобы защитить его, быть сильной. И алтарь соорудила специально, чтобы горевать в одиночестве.

– Мамочка, – повторил он и потянулся к ней. Она отстранила его руки.

– Ничего, ничего, – сказала она. – Больше никаких слез. – Хотя плакала она. – Помнишь, что я тебе говорила? Мы должны двигаться дальше. Папа бы этого хотел.

Джи уставился на нее. Она погладила его по голове и попросила накрыть на стол. Но Джи не шевелился, и она велела ему слушаться. Она не повышала голос, только спокойно командовала. Лучше так: успокоить его, отвлечь на что-нибудь. Она делала все на автомате: накрыла на стол, поела, прибралась, но все еще ждала голоса Рэя. Его не было. Он уже был где-то далеко от нее.

Той ночью в больнице Джейд пошла в перерыв к терапевту. Она принесла ему чашку кофе и постучала. Ей нравилось работать с доктором Энрикесом. У него были густые седые волосы, зеленые глаза, худое лицо и широкие пухлые губы. Он вечно смеялся над своими шутками, хлопал коллег по плечу, когда им удавалась какая-нибудь мелочь – деликатно провести прием пациента, аккуратно взять кровь. На вид ему было не больше сорока, несмотря на седину, и Джейд иногда думала, что поседел он от всех этих жутких ночных смен.

Он предложил ей леденец с ананасом из хрустального блюда у него на столе. Джейд отказалась – она никак не могла собраться с духом, чтобы сказать, зачем пришла.

– Вы знаете, что нам на этой работе не полагается страховка?

– Вы работаете на полставки, – ответил доктор Энрикес. – И они это не просто так придумали.

– В прошлом месяце умер мой молодой человек. Я об этом не говорила, потому что терапевт каждый раз новый, а мне не хотелось повторять это из раза в раз.

Доктор Энрикес захлопнул рот и опустил брови. Такое же выражение лица она видела у него с пациентами. Интересно, это он по-настоящему так устойчив к плохим новостям или просто научился что-то в себе выключать.

– Джейд, мне так жаль. Тебе нужен небольшой отпуск?

– Я не могу себе этого позволить. У меня маленький сын.

Доктор Энрикес не отреагировал на упоминание Джи, и Джейд была за это признательна. Ей уже надоело выслушивать: “Но вы же еще так молоды”, от удивленных врачей. Хуже было с женщинами-резидентами, которые были старше нее, но не имели детей. Они почти не скрывали свою зависть и отвращение.

– Это тяжелая ноша, растить его теперь одной.

– Я раньше тоже так думала. Как будто мне к ноге привязали гирю. Но с Рэем я стала думать иначе. Вроде как моя очередь еще не настала, и у меня еще есть шанс что-то сделать со своей жизнью. Знаете, я ведь пошла учиться. Я не всю жизнь собираюсь быть ассистенткой.

– Однажды вы станете прекрасной медсестрой. Ваш парень был хорошим человеком, раз поддерживал вас. Молодец.

– Да, он был хорошим. И сын мой тоже хороший. Мы зовем его Джи.

Она взяла конфетку с блюда. Она прилипла к языку – неестественно-кислая, едкая, желтая.

– Кажется, я беременна.

– Это надо проверить.

– Вы могли бы дать мне тест?

– Конечно, – сказал он, вставая. – Сейчас все сделаем.

Доктор Энрикес пригласил ее в кабинет. Он расчистил место на столе и взял пластиковую баночку, которую Джейд принесла из туалета. Неловко было смотреть на банку ее мочи у него в руках. Он окунул тестовую полоску и положил ее на расстеленное бумажное полотенце.

– Теперь ждем, – сказал он.

Джейд кивнула. Она боялась смотреть, как проявятся или не проявятся две полоски. Она уставилась на доктора. Когда-то он был красивым молодым человеком, пока не поседел и вокруг рта не появились морщинки. Почему-то она знала, что может ему доверять, хотя они общались только во время ночных смен. Почему-то она была уверена, что он не раскроет ее тайну.

– Откуда вы, доктор Энрикес?

– Из Майами, – сказал он, а потом оговорился: – В смысле первоначально? Из Перу. Мои родители оба были врачами. Они отправили меня сюда учиться.

Он не сказал, что они были богаты, но Джейд и сама догадалась. Он кивнул, как будто прочел ее мысли.

– Я не заслужил такой удачи в жизни. Медицина меня одному научила: жизнь несправедлива. Природа несправедлива, а из-за нас все только хуже.

– Долго еще?

– Пару минут.

– Вы женаты?

– Жена ушла от меня во время учебы. Ей не нравилась Северная Каролина, а меня никогда не было дома. Когда она ушла, у меня больше не было причин не остаться. Мне тут нравится.

– Тут неплохо.

– Если честно, без семьи не так плохо, учитывая обстоятельства. Когда постоянно кого-то подводишь просто потому, что делаешь свое дело, это тяжело.

Он постучал пальцами по столу.

– Понимаю, о чем вы, – сказала Джейд.

Когда родился Джи, Джейд не могла перестать плакать. Она даже взглянуть на него не могла: слишком много крови. До рождения он казался ей чем-то теоретическим. Сначала он был бластомой, и она следила, как развиваются его клетки. В колледже она хотела заниматься молекулярной биологией, и беременность превратилась в своего рода научный эксперимент в ее собственном теле, который она не контролировала. А потом ей вручили какую-то визжащую багровую штуку. Он пах больницей, чем-то едким, и она хотела, чтобы его унесли.

У нее никогда не было ребенка от человека, которого она любила. Может, тут все было бы иначе.

– Мне жаль, Джейд, – сказал доктор Энрикес.

Она подошла к столу и посмотрела на полоску. Одна розовая полоска – контрольная. Не беременна. Ноги у нее подкосились, и она осела на пол. Доктор Энрикес подошел и взял ее за плечи.

– Мне так жаль, – сказал он опять.

Она не могла ему объяснить, что ноги подкосились от облегчения. Лучше так. Это благословение. Когда она была совсем девочкой, она выбрала Джи, потому что не знала другого выхода. Теперь она сделала бы другой выбор.

Сам собой ее голос сказал:

– Рэй…

Она ждала, что он заговорит, вернется. Простит ее.

– Рэй, – повторила она. Она ничего не услышала в ответ и вообразила его голос сама. “Как мало у нас будет времени”. Нет, фантазией не утешишься. Да и разве он пришел бы к ней теперь? Она эгоистка, и она это знала. Так ужасно сделать выбор в пользу своей жизни, захотеть ее жить.

5. Июль 1998 года

Пидмонт, Северная Каролина

Лэйси-Мэй лежала на животе, прикрыв лицо руками, и делала вид, что еще спит. На секунду открыла глаза посмотреть на время. Тридцать четыре минуты до приезда автобуса Робби. В ушах гудело. Он все ближе.

Стукнула передняя дверь, и она услышала приближающиеся тяжелые шаги Хэнка. Она глубоко вздохнула, как будто крепко спит. Вот он уже встал рядом на коленки и шепчет ей ласковые слова на ухо. Они все еще были на этом этапе, даже спустя год: они будили друг друга поцелуями, приносили друг другу воду в постель, при любом случае мурчали “милый” и “сладкая”. Они все еще пытались сделать вид, что все по-настоящему, и не спешили поймать друг друга на лжи.

– Милая, – сказал он. – Сладкая. Я все загрузил в машину. Ты готова?

Лэйси-Мэй пробормотала что-то невнятное, и он стал трясти ее за плечи, пока она не бросила притворяться.

– Еще рано. Девочкам надо позавтракать и собраться.

– Мы поедем на пляж. Они могут не мыться, а поедят в машине.

Хэнк уже был в плавках; он побрился, зачесал влажные волосы назад. Он не случайно запланировал поездку ровно на тот день, когда Робби выходил. Лэйси-Мэй взглянула на часы. Еще двадцать семь минут.

Лэйси-Мэй поцеловала Хэнка, чтобы он не раздражался, и прижала его руки прямо к груди. Он тут же ее сжал.

– Детка, – сказал он. – Сладкая моя.