– Сейчас даже многие священники сами толком не понимают, что такое исповедь, а что – Таинство Покаяния, – Сухарев протянул руку к Гришиному сердцу – А это не правильно. Пересказать свои грехи, раскаяться в них, попросить совета у священника о том, как дальше жить со своими грехами, может каждый человек, даже некрещеный и неверующий. Но над крещёным христианином по окончании исповеди священник читает разрешительную молитву, которая и является отличающей чертой исповеди от Таинства Покаяния. Только после этой молитвы Господь разрешает снять с кого-то через священнослужителя грех. Над атеистами, некрещёными и принадлежащими к другой вере, молитва эта не читается. Священник примет исповедь, даст совет неверующему, но разрешительную молитву над этим человеком он прочтет только после того, как тот примет Крещение. И вот только тогда грех Всевышний отпустит.

– Сложно, – задумался Григорий. – Но заставить себя поверить в Бога – это же фигня полная. Это же невозможно. Вера должна сама прийти, найти тебя и Бога в тебе. А ко мне вера не идёт пока. Не нашла меня. Буду с грехами жить. А ты, Витя, видать, безгрешный как младенец? Вы ж там сами друг другу всегда исповедуетесь и молитвы читаете разрешительные. И душа ваша чистая да непорочная… Хорошо вам, попам.

– Нет и среди нас безгрешных, – Сухарев засмеялся. – Такие же люди. Такие же страсти. А от страстей грехи, ясное дело. Каемся, исповедуемся, снова грешим, потом опять исповедуемся. Запомни, что безгрешный священник – это неправда. Просто мы знаем, как не совершать смертных и тяжких грехов. И не совершаем. Хоть это хорошо.

Дальше целых сто километров ехали молча. Думали. Может о Боге, может об отвратительной дороге. Или вообще о другом. Неизвестно. Подумать всегда есть о чём. Особенно, когда много не тронутого суетой и заботами времени.

Кызылдала стала прорисовываться из жиденьких облаков, ползущих по горизонту, километров за пятьдесят до первого здания. Слева от него, похожие на сильно уменьшенные египетские пирамиды или скошенные вбок горбы старых верблюдов, торчали над линией горизонта красно-бурые холмы. Когда сквозь марево степное прорезались и другие дома, Виктор Сухарев удивлённо присвистнул. Они были бледно-красные, почти розовые.

– Бокситовая пыль от карьеров, – пояснил шофёр Гриша. – Когда ветер летит с севера, он с холмов хватает породу, в воздухе перетирает её в пыль и почти всю кидает на город. Потому там всё одного цвета – грязно красного или буро-розового. Черта с два поймёшь. Сперва дома красили желтым, голубым и белым. Но когда они все стали одинаковыми, красноватыми и рыжими, красить перестали. Дожди размывают пыль и она становится липкой, вязкой как глина. Тогда весь город переобувается в резиновые сапоги. Возле любого и каждого подъезда перед домами – корыта жестяные. В них отмывают сапоги, а уже внутри здания, если это место работы, достают из сумок ботинки или туфли. А в жилье всегда сапоги перед дверью снимают. Дома первыми тапочки стоят в прихожей. Смешно только со стороны. А те, кто в пыльной Кызылдале живет, воем воют от такой напасти. Автобус в городе один и маршрут один. Потому как всего две продольных улицы и шесть поперечных.

–Город с разбега переплюнуть можно. Вот… Все, значит, ходят пёхом. А ты пройди по этой липучке пару-тройку километров! Пытка! Как водолаз с металлическими ботами бредёшь и добытчиков алюминия материшь. Хотя не со зла же они холмы эти насыпали. Да и ветер не враг. Но в общем выходит, что женщинам в плохую погоду на свою работу ходить – это только свои красивые ножки губить. Идешь как с гирями на ногах. А летом и в сухой день окна не откроешь. Ветер в степи почти всегда. С полов, со стен да мебели ототри потом эту ржавую пылюку! Водой нельзя. Такая слякоть будет, что ничем её не уберёшь. Вроде пустяк, да? Мало мы пыли видели? Так нет! Бокситовая порода в виде пыли – это первая беда городская. Про остальные сам узнаешь. Их тут штук пять основных.

Километров за десять до города дорога выровнялась и стала полностью асфальтовой. Прямо-таки шоссе для автогонок. Потому и долетели Виктор с Гришей до первой улицы. Не доехали на колёсах, а на крыльях невидимых донеслись.

– Вон церковь твоя, – показал шофер на три рыжих купола с очень большими бурыми крестами. Торчали они за домами на другой стороне небольшого Кызылдалы. На окраине.

– Ну, советская власть у нас к Господу без особого уважения. Слава Богу, что вообще её тут построили, – Виктор смахнул с волоса уже попавшую в кабину красноватую пыль. – А ведь сколько их повалили, прости Господи! В Челябе до революции, старики говорили, было девятнадцать храмов. Сейчас шесть. В Зарайске, отец Димитрий сказал, было девять. Осталась одна к шестьдесят пятому году.

– Что Господь коммунистам плохого сделал – никто не знает. Лепечут что-то вроде как «религия одурманивает сознание советского человека. А у него идеал не Бог, которого никто не видел, а коммунизм. Поступь его всем видна и слышна». Во как! А кодекс строителей коммунизма, считай, полностью списали с православного пространного нашего Катехизиса. Только вместо веры в Бога и в благодать молитвы там у них вера в Ленина и светлое будущее. А как и в конституции – вся главная добродетель взята из Катехизиса того же, да из заповедей Божьих. Ну, против власти нам переть, как против стены Кремлёвской. Слава Богу, священников расстреливать перестали, да в тюрьму не кидают почём зря.

Встретили пресвитера Илию в церкви с душой. Протоиерей Автандил со свитой показал ему все иконы. Потом помолились всем коллективом Святой Троице и Матери Божьей. Автандил окропил Илию святой водой и прочёл молитву «Отче наш». После чего священнослужители в торжественных облачениях, со священными предметами, напрестольными крестами, копием, лжицей, провели отца Илию в алтарь через Царские врата, невидимо сопровождаемые ангелами Божьими. И с того момента стал иерей Илия служителем Новотроицкого храма божьего. Деревянной церкви площадью более трехсот квадратных метров и высотой в двадцать пять метров, считая с верхнего креста.

После всех положенных процедур пошли Илия с Автандилом в кабинет настоятеля, где отдал новый священник послужное дело да ставленую грамоту на перевод в другую обитель, выпили за здравие по рюмке вишнёвой наливки и протоиерей сказал, переодеваясь в мирскую одежду, в костюм с серой полоской, остроносые модные ботинки и тонкую голубую рубаху с однотонной синей вышивкой вниз от воротника.

– В миру зовут меня Алексеем Ивановичем Морозовым. Я из Ставрополя сам. Прогнали меня. За то, что не согласен был с отношением к прихожанам самого протоиерея Евстафия. Груб он был с паствой и горделив чрезмерно. Год я изъявлял недовольство при всех священниках. Ну, он и обозлился. Служил я там простым иереем как и ты. А сюда назначен с высшим саном. Жить будешь, Виктор, сначала в гостинице нашей. С полгодика. Мы оплачиваем проживание и питание. А с жалованием твоим завтра порешим и установим. Не обидим. Номер твой в гостинице – триста двадцать третий. Ступай, отдыхай. Завтра поспевай к заутренней.

Алексей, ровесник Виктора, обнял его на прощанье. Сказал, что Господь милостив будет к новому священнику. Помолился на лик Христа, поклонился и пошел к притвору. А Виктор вышел на улицу. Шофер Гриша спал, уронив голову на руль. Они поехали в гостиницу, устроились, перекусили в буфете, да Григорий заторопился.

– Ночью мне километров сто сорок надо проскочить. А это почти цирковой аттракцион. Как хождение по канату. Дорогу-то сам видел. Я десять лет рулю, но ночью эту дорогу побаиваюсь.

Виктор Сухарев спустился к дежурной на первый этаж, узнал где в городе междугородный переговорный пункт. Оказалось, что через дом всего. Три часа он ждал пока соединят Кызылдалу с Челябинском и полчаса разговаривал с Марией, супругой.

– Боюсь я, Витя, к вам ехать, – сказала жена. – Ни кола, ни двора. Да и в Горпромторг заместителя директора вместо меня уже две недели найти не могут. Но до сентября приехать всё одно надо. Мишке в седьмой класс уже идти. Лучше сразу в новую школу. Чтобы не посередине четверти. Везде же по-своему преподают. Ещё отстанет от основной массы. Нагонять потом – травма ребёнку. Узнай, что за школа там. А квартиру когда дадут?

– Насчёт квартиры не было разговора пока. Но вряд ли ждать заставят, – Виктор говорил спокойно и уверенно.– Давайте, собирайтесь потихоньку. Звонить буду каждый день вечером. Целую. Мишке привет.

В номере он включил телевизор. Гнали какой то узбекский фильм. Детектив. Милиция на трёх мотоциклах гналась за кем-то с включенными фарами по пустым улицам.

– Новая жизнь … – сказал он вслух. – Хорошо хоть Господь тот же и все молитвы верны и правы что в Челябинске, что в этом убогом земном уголке. Ничего. С Божьей помощью да осилим перелом в судьбе.

Он улыбнулся, прилёг на кровать, хотел угадать, поймают милиционеры преступника или упустят. Но не успел. Задремал незаметно и уснул крепко.

Как после трудного боя проваливаются в сон усталые измученные солдаты.