12. глава двенадцатая

Ехать всем, наверное, куда интереснее, чем ходить. Вот выскочили Сухарев с Геной из Челябинска в быстрой «волге» на асфальт и сжалось время. Шлёпая ботинками по насту, за десять минут оставил бы Виктор за собой и сбоку штук пять – семь больших, голых, а потому сливающихся со снегом берёз придорожных. И следов своих, чуть заметных, штук двести. Это если бы спешил.

А при прогулочном шаге – в два раза меньше было бы позади и деревьев, и отпечатков ботинок. За одну шестую часть часа из кабины почти летящей над трассой машины увидел он в сто раз больше, не тратя сил. Но

ничего не разглядел толком и не запомнил ничего. Кроме неподвижного горизонта, мелькающего между далёкими, низкими и редкими горами.

Ни черта не запомнил, хотя здесь вырос и как раз в стороне от этого шоссе гонял на лыжах с ровесниками, десятилетними, смелыми как и он сам пацанами, которые ни снега не боялись, ветром гонимого, ни отцов, раздающих потом щелбаны с оттяжкой за то, что сухими оставались только трусы. И то, если удавалось хорошо заткнуть свитер под штаны с начёсом.

Сухарев вспомнил детство и оно мгновенно, почти целиком выпрыгнуло из памяти одной огромной красивой разноцветной картиной. И он уже начал её детально разглядывать, но вдруг вспомнил! Он, идиот, не сделал того, что обещал.

– Тормози спокойно, чтобы в кювет не свалились.– Ткнул он кулаком в плечо Гену. – И потом разворачивайся. На выезде заправка. Дольёшь бензина и в канистру запас набери. В Свердловск поедем. Потом домой.

– Двести километров.– Сказал Гена без эмоций. – Нам это как от кухни до сортира. Всё тут рядом. Я в Шишкино родился. Вырос там же. Двадцать километров от Свердловска. Потом батянька забрал нас и поехал в Зарайск учиться на преподавателя истории. В педагогический институт. В нашем Свердловске или в Челябинске не поступил бы. Так он говорил. Ничего. Диплом учителя истории получил, а уж десять лет вкалывает в Зарайске начальником цеха завода искусственного волокна. Нам куда надо в Свердловске. В церковь какую?

– В шестую музыкальную школу.– Сказал Сухарев. И быстрее. Пока рабочий день. Знаешь где эта школа?

– Возле гостиницы «Исеть». В центре. – Гена наморщил лоб.– Или вторая там? Нет, точно! Шестая.

Через два часа и тридцать минут Сухарев постучал в дверь учительской. Ему открыл элегантный молодой мужчина со скрипкой в руке. Поздоровались.

– Мне Васильева Ольга нужна. – Сказал Виктор голосом человека, чья жизнь сейчас закончится, если Васильевой вдруг нет.

– Она в классе фортепиано. Это по левой стороне седьмая комната.– Учитель игры на скрипке показал пальцем куда идти, воткнул инструмент под подбородок и постучал по струнам смычком.

Ольга Васильева, невысокая, полная, не тронутая косметикой блондинка крикнула в комнату: « шестой этюд пройди модерато без меня. Я скоро».

– Вы помните Ларису Латышеву? – Тихо спросил Сухарев.

– Её все тут помнят.– Ольга улыбнулась.– Талант сумасшедший. Но ей одна завистница организовала музыкальную кончину. Подговорила шпану со двора и парни ей изуродовали кирпичом обе руки. Пальцы в больнице по костяшкам собирали. Хорошо, что в Свердловске. В Челябинске таких мастеров – травматологов тогда не было. Вы кто ей?

– Муж.– Сухарев слегка поклонился. – Эту историю я знаю. Завистница, значит, не вы?

– Мы были лучшими подругами. И подумали все сначала на меня. Она уже уехала, а позже точно выяснилось, что это Ритка Козловская всё устроила. Ребятки были с её двора. Она им ящиком портвейна заплатила.

– Она где сейчас? – Виктор нахмурился.

– Мы перезваниваемся постоянно. Вот сейчас она в больнице. Но работает во второй музыкалке. У неё позвоночник больной. На костылях ходит. То ли простудилась, а может упала – точно не скажу. Но в год по три раза ложится. Пока ничего сделать врачи не могут.

– Ну, извините. – Сухарев взял её за руку.– У нас времени мало, да и ваше отнимаем. Больница- травматология?

– Да. На Дзержинского возле рынка.

Козловскую нашли легко. Медсестра показала. Маргарита сидела на голубой скамеечке в углу лестничной площадки и курила. Костыли прислонила к стенке за спиной.

– Рита, здравствуйте.– Вместо Сухарева сказал вежливо Гена.– Вам Лариса Латышева привет передаёт.

– А она где? Что делает? – Спросила Козловская равнодушно.

– Да она уборщица в далёком маленьком городке. В Казахстане. – Сухарев смотрел на неё в упор.– Те ребята, которых вы уговорили переломать ей пальцы, где живут? Адреса дайте.

.– Зачем? – Маргарита улыбнулась. – Дело давнее. Но мне лично моё скотство аукнулось. Видите сами. Да и парней тех нет. Честно! Меня совесть мучает. Я сама не отказываюсь. Да, я их науськала. Я вообще злая. И была, и осталась. Муж поэтому ушел. А из тех трёх ребят – живой один. Живёт, по моему, в Гомеле. Года три назад с семьёй уехал. Второй, Толик, спился и пьяный с моста в Исеть упал. Утонул. Четыре года уж как. И Костю на Уралмаше током убило.

Электриком работал. Вот он кирпичом бил. Простите. Я так поняла – Вы муж ей? Раз уж меня нашли. Простите. И нас живых, и померших. Все мы сами себя наказали. Тот, что в Гомель уехал – отсидел три года. Магазин обокрал. В тюрьме нашей туберкулёз заработал. Тоже, говорят, доживает своё. Плохой совсем. Писал месяца два назад соседу моему. Я там же и живу. На старом месте. Скажите Ларе, попросите слезами моими. Пусть простит нас. Молодые были. Мозгов мало, а совести вообще не было. Она отвернулась, заплакала, взяла костыли и, не прощаясь, с трудом, очень медленно, постанывая от боли, пошла в палату.

– Да, блин. Равновесие в природе восстанавливается всегда само. Голос во сне правильно говорил – Сухарев почему- то поднял воротник пальто, шапку натянул почти до глаз как при холодном ветре и через ступеньку доскакал до выхода из вестибюля. Ехали молча весь путь к Челябинску. И только перед концом города, почти на выезде, Виктор сказал.

– Тормозни, Гена, возле магазина. Водки куплю.

До Зарайска ехали два часа. За это время он бутылку опустошил и расслабился.

– Там, возле церкви, наша машина вроде должна меня ждать с Гришей. Пересяду и рвану в Кызылдалу.

– Так скоро восемь уже. По той дороге в Кызылдалу ночью лучше не мотаться.– Сказал Гена, шофёр, и закурил.– Это полигон для военных учений, а не трасса. Убьётесь нахрен. Переночуйте у меня. Моя жена всё равно до завтра в роддоме. Отметим пока без неё день рождения дочери. У меня всё есть. Ничего покупать не надо. А с утреца и двинетесь. Лады? А то одному пить – не в масть. Друзей всех только на воскресенье позвал. Два дня осталось. Ну, как?

– Тогда поехали за моим водилой. Нормально всё. Так лучше будет.– Согласился не очень почему – то пьяный от целой бутылки Сухарев.

Через час они пели песни, пили водку и по очереди играли на баяне. Причём играть умел только Гена, но и Виктор с Гришей извлекали звуки, которые точно соседям спать не давали. Только все соседи о рождении дочери знали, а потому никто и не возмущался. Событие стоило того, чтобы набраться терпения и не ругаться со счастливым отцом. До Кызылдалы добрались к обеду. Спокойно ехали. Шофёр толком не протрезвел и, хотя ГАИ в этих местах сроду не промышляла, ехал очень правильно. Берёг жизни и автомобиль.

Сухарев не переодеваясь зашел в церковь, нашел протодиакона Савелия и рассказал ему, что протоиереем и настоятелем его не утвердили. Архиерей решил, что патриарх поспешил подписать бумаги, не изучив послужное дело. Оказывается, надо было в одном храме отслужить не менее пяти лет. А Виктор всего год успел отработать.

– Да не расстраивайся.– Похлопал его по спине протодьякон Савелий.– Со мной так же было. Послали на рукоположение, а я тоже полтора года всего отработал. Как вроде и не знал никто ни у нас, ни наверху. Так повысили в сане только в прошлом году. И ты дождёшься. Куда денешься?

– Тут крещённый раб божий Николай по фамилии Шелест на исповедь просился. – Сухарев взял и стал разглядывать крест протодиакона, выточенный из твёрдого черного дерева и украшенный двумя изумрудами на концах крыльев креста.

– Это который икону удилищем снял со стены? – Удивился отец Савелий.– Да его посадить надо, богохульника! Украл почти самую старую и дорогую икону. Вот как он знал? Кто мог его навести? Может, из наших кто? Откуда в городе Кызылдале знатоки антиквариата? Нет тут таких.

– Пошли за ним, Савелий, дьяка Никиту. Он рядом с лесопилкой, почти напротив церкви. На кирпичном заводе в сушилке стоит. – Я его исповедую. У него грехов как у тебя золотых нитей в рясе парадной. Тысяч десять.– Виктор засмеялся.– Он мне сказал, что он вор по судьбе. Больной он. Клептомания – его душевная болячка. Психическое расстройство. Сам мучается.

– Ладно. Пошлю. – Отец Савелий нехорошо усмехнулся.– Но потом, Витя, я лично пойду в милицию и напишу заявление. Пусть ответит за осквернение церкви и святого Пантелеймона. Закон хамски преступил он не только советский но и Господний. Заповеди «не убий, не украдь.» Христос никому не отменял. Вот я сам если напьюсь и украду старинный лик Богородицы в золотом окладе, то утром протрезвею и сам пойду, сдамся властям. Пусть сажают хоть на три года. Потому, что у меня совесть есть.

– Так это тебе совесть подсказала назначить звонарю Андрею, музыканту гражданскому, который из Томска сбежал, где избил дирижера своего оркестра, так это совесть твоя посоветовала дать ему жалованье в триста рублей, из которых сто пятьдесят он тебе обратно отдаёт?