В пивнухе, построенной десять лет назад, при закладке города, было два узких окна, двенадцать отлитых из железного порошка столов, обитых сверху жестью. На жести посередине лежала большая тарелка с резанным луком, стояли бутылочка с уксусом и две фаянсовых солонки. Одна с солью, другая с перцем. За столами стояли люди уважаемые. Они имели работу, хорошо одевались и всегда доливали в пиво «московскую» Для полноты ощущений.

Остальные – «бичи» без жилья, паспорта и работы ютились возле стен, да по углам. Они сливали из недопитых кружек пиво после тех, кто «отвалился» и домой пошел. Собирали со столов недоеденную рыбку сухую и торчали в заведении до закрытия. Ночевать шли на чердак школы, которая стояла напротив. Там и зимой тепло было. Топили её углем, через чердак на улицу высовывались пять кирпичных горячих труб. Кроме «бичей» к стенкам жались безденежные. У кого рубли да копейки жены забирали после получки, кто-то жил дома, имел паспорт, но работы не имел. Кого выгнали за пьянку, кто не любил никакую работу и сидел до поры на шее у жены. Этих широким жестом угощали те, кто пил за столом. Жалели.

Между столами, запинаясь о ноги сидящих на полу «бичей» лениво лавировали две пятидесятилетние тётки в залитых пивом и заляпанных красным перцем бывших белых фартуках. Они ухитрялись тремя разными тряпками подтирать на столах налитое, рассыпанное и прилипшее, орали на выпивающих, мешая их важным пьяным беседам. Потом они хватали швабры и носились с ними, отмывая заплёванный пол и освежая грязной водой обувь мужиков, отдыхающих от работы и трезвого дня. Им никто кроме Анвара не смел слова дурного сказать. Они поднимали такой хай с матом и швырянием в обидчика солонок или пригоршней лука, после чего Анвар вежливо выводил под руку обидчика тёток и убеждал его, что сегодня возвращаться уже не стоит. Уборщицы в пивной были так же почитаемы, как священные коровы в Индии.

Постоял так в тени Виктор минут двадцать и пошел к тем троим, от него пострадавшим.

– Привет. Узнали меня? – Сухарев пристроился на пустое место за круглым металлическим столом на гнутых ножках.

Мужички опустили головы и один, который главный, кашлянул два раза и сказал за всех.

– Ну. Узнали. Чё, добивать пришел? Так нам пока и вчерашнего хватает, -третий, толстенький белобрысый паренёк с «фиксой» и в брезентовой рабочей безрукавке поверх зелёной рубахи, оттолкнулся от стола, убежал и через пару минут принёс от стойки полную, украшенную комком лопающейся пены кружку. Поставил её перед Виктором.

– Ты извиняй уж нас, – тихо сказал главный. – Кривые мы вчера были в дугу. Соображали туго. Так-то мы вообще мирные. Спокойные.

– Что церковь облаяли да Христа, так как раз сдуру. С дурмана пьяного, – добавил второй, рыжий и длинный. В хилой бородке его застряли кусочки вяленого чебака и обломки луковиц.

– Мы-то всегда слышали, что все попы хилые, засохшие от того, что сидят, молитвы читают да бога хвалят с утра до ночи, – третий, толстенький, вздохнул.– Ну и хотели пугнуть тебя. Читай, мол, молитвы, а сюда не шастай. Здесь бога нет. Тут его всем пиво заменяет.

– А как, извини, ты нас троих раскидал в три секунды? И зовут тебя как? Я вот Андрей, это Коля, а вот тот – Лёха. Алексей, – главный протянул Виктору руку, остальные тоже. После него.

– А меня Виктором зовут. Фамилия – Сухарев. Это когда я переодетый в гражданские шмотки. Ну, то есть после работы. Понимаете, ребята, я не фанатик религиозный. Не шизанутый на религии. Просто – это профессия моя. Прадед, дед, отец тоже в Церкви работали. А в храме имя моё Илия. Священник, – Сухарев глотнул пива. – Это вы меня извините, что я руки распустил. Доложил потом начальнику, так он наказал меня. Избыточной трудной работой. Потому, что драться – грех это.

Не надо было мне. Так что – это вы меня извините, – Виктор ещё раз пожал всем руки. – А вышло так оттого, что вы Бога обидели. Не верите – дело ваше. Но церковь и Господь ничего плохого вам не сделали. Наоборот – он силы, надежду даёт. И телу, и чувствам, уму да разуму.

– Так это Боженька помог нас отделать как пацанят? – спросил Андрей и засмеялся.

– Почти так, – улыбнулся Виктор. – Господь ещё в детстве наставил меня на спортивный путь. И в двадцать пять лет я уже был кандидатом в мастера по боксу в полутяжелом весе. Выигрывал и республиканские турниры в РСФСР, и областные, в Челябинске. Там я родился и до шестьдесят пятого года жил. Работал в Никольском храме с отцом родным. А потом сюда перевели. Но здесь нет пока секций спортивных. Спортзал областной есть, а тренироваться некому. Тренеров вроде не хватает. Приедут, конечно…

– Бляха! Да со спортзалом наш директор договорится. Он умеет. Хоть секретаря обкома уболтает. Язык- золото! Как у Андрюхи вот этого – руки золотые. Мы ещё у себя человек десять желающих найдём. Будешь нас после работы тренировать? – без особых надежд спросил Лёха.

– Да с удовольствием, – улыбнулся Виктор. – Так и вы к нам приходите. В церкви – чистый дух. Добрый, полезный для здоровья.

– Мы и молитв – то не слышали никогда. В церкву никого даже ветром не задувало. Потому, что все говорят – нет никакого бога. В детском садике начинают убеждать, – хмыкнул Коля. – А что, он есть вообще? Ты-то точно знаешь?

– Конечно, есть. Иначе сатана давно бы жизнь земную испоганил до полного безобразия, а вечной жизни на том свете вообще бы не стало. Господь и с ним борется, и нам всем только добро делает. И мне, и вам. Вы этого не замечаете просто

– А придём если посмотреть, как там у вас, – нас не попрут из церкви? – настороженно спросил Андрей. – Рожи-то имеем не ангельские. Работой да питьём исковерканные. И на верующих не похожи мы. Кто верит, так они все тихие, робкие как бухгалтеры.

– Вера внутри. В душе. У нас два прихожанина – после Белорусского фронта. Три года воевали. Лица шрамами изуродованы. Смотреть страшно. А души чистые от веры, – Виктор сделал ещё три глотка. – Приходите, слушайте, смотрите, духом церковным насыщайтесь. Поверите – ну, и слава Богу. А нет – так это ваше дело. Запомните, мужики – вера это личное, тайное. Никому об этом докладывать не надо. Но она даёт силы, покой, умение жить в ладу с собой и людьми. Это разве плохо? Но пить и курить, женщин иметь, гулять и развлекаться она не запрещает. И грехи Господь через меня может вам отпустить. Есть грехи-то, а?

– Хоть задницей ешь, – уточнил Коля.

– А если завтра придём и попросим тебя снять грехи наши? – Лёха уставился на Сухарева и суетливо доставал из пачки «беломор».

– Крещение пройдёте, тогда грехи на исповеди отпускаются, – Виктор поднял вверх ладонь. – А пока просто мне каждый про свои грешки расскажет, а я вам с Божьей помощью подсоблю. Советы его передам, как ваши «косяки» исправить.

– Дело говорит, – согласился Андрей. – Бывает тяжко на сердце. Наворотили-то за жизнь – я те дам! Мы придём. Только ты про нас никому. Узнают на работе – выгонят нахрен. Не любят наши начальники церковь. И бог, говорят, выдумка, чтобы людей пугать. То нельзя, это нельзя. Покарает, мол.

– А насчет тренировок по боксу мы точно договоримся и тебе скажем, – Андрей протянул руку. – Спасибо, что проучил нас, идиотов, за то, что мы тебя побить хотели. Попов почему-то ненавидели. Так с детства нас настроили.

– Ну, милости вам Господней! – сказал Сухарев. – И вы меня всё же извините. Не со зла я.

Он пожал всем троим руки и ушел. Брёл в гостиницу и размышлял.

– Живём мы с виду хорошо. А в душу глянешь чужую – туго людям жить на свете. Каждый в бедах, заблуждениях или грехах по горло. Отсюда и бедность наша, и зависть к тем, у кого зарплата больше, должность выше, И жадных, злых много, все у них сволочи и дерьмо. Орут на ближних и дальних. Оскорбляют. Гневаются. Да… Но никто и думать не думает, что живут, грехами облепленные, как дно корабля ракушками. А отсюда и вся жизнь кривая, хоть коммунисты и говорят, будто советский народ – самый счастливый.

По мне, так народу бы не надо бояться коммунистов, да идти к вере, к Богу. Душа должна сама искать благодати. Так ведь нет. Большинству важно хорошо поесть, меньше вкалывать, но больше получать. Очень многим хорошо, когда кому-то плохо. И аж скулы сводит, когда кому-то лучше живётся. Зависть, блин. Подлая штука.

Зашел в пункт междугородних переговоров, сказал жене, что скоро уже квартиру дадут, а он соскучился по ней и дочери, любит и ждёт. Жена поплакала в трубку. Сказала, что тоже скучает и уже настроилась на переезд.

В гостинице Сухарев забежал в буфет, съел пару сосисок в тесте, запил двумя стаканами какао и пошел спать. Заснул быстро и как всегда увидел сон без видений. Только незнакомый приятный густой голос в этот раз всю ночь рассказывал ему о том, что есть такое воровство, неверность и предательство. Слова проплывали строчками перед глазами так, чтобы Виктор всё увидел, запомнил и понял. Как титры в кино при замедленной съёмке.

«сон Виктора Сухарева в ночь на двадцать первое октября 1965 года в Красном городе Кызылдале»

«– Есть такая профессия – вор. Работа такая. Кормит плохого человека, но не более. И удовольствия от присвоения себе чужого такой вор не испытывает. То есть психологически он равнодушен к тому, что тайно забирает чужое. Такого вора украденное просто снабжает необходимым для сносной жизни. Отвратительно и это, конечно.

Но как бы ни ругать таких воров – ловких профессионалов, сравнить их с теми, кто крадёт ради удовольствия, получая реально физическое наслаждение, почти оргазм – невозможно. Воровство как процесс наслаждения можно сравнить с алкоголизмом. Человек теряет над собой контроль и становится зависимым от удовольствия, какое даёт ему быстрая и легкая нажива.

И уж если алкоголизм мы стали считать болезнью, то и к воровству- удовольствию следует относиться также. А вообще, любая зависимость от какого-либо вида удовольствия, при которой человек теряет над собой контроль – это болезнь. Больной человек редко способен сам себе помочь. Зато навредить, а в первую очередь предать, может легко, с тем же удовольствием. Вор – получающий удовлетворение от кражи и предатель, который тоже с удовольствием обманывает того, кто ему полностью доверился – это одно и то же. У вора, получающего удовольствие от кражи – сердце предателя. И при первом удобном случае он им становится.

А кто предает? «Преданные» люди в первую очередь: любимчики, ученики, сотрудники, подчиненные и все те, в кого вы вложили душу, силы, время и деньги. Закономерность здесь такая: чем больше благодеяние, тем сильнее предательство. Распространено предательство повсеместно. Практически каждый испытал его на себе. Предавали то дети, то родители, то друг, то любимый ученик. Если предавший получает удовольствие от того, что он предал и стал значительнее, выше обманутого, то он, конечно, вор. Он украл самое ценное, духовное – веру в него, доверие, уважение и любовь. Только вот любое предательство не надо путать с отступничеством. Отступничество, это всего-то отказ от общения с прежде близким тебе человеком или группой людей. Апостол Петр трижды отрекался от Христа, но пользуется уважением до сих пор. Иуда предал Христа только один раз, и этот поступок стал символом предательства.

Подробно грех этот описывается в «Божественной комедии» Данте. В девятом круге в четырех рвах мучаются предатели. В первом рву, который он назвал по имени Каина, убившего своего брата Авеля, маются в страданиях предатели родных, во втором рву – предатели родины и единомышленников, в третьем – предатели сотрапезников, в четвертом – самые гнусные предатели своих Учителей. Именно в этом рву корчатся от мук Иуда, Брут и Кассий. Они воры. Они украли самое ценное – духовную веру в совесть, порядочность и честь. Предательство больно ещё и потому, что отнимает у вас иллюзию собственной исключительности. Описать эту иллюзию можно просто: «ничего такого не может случиться со мной, ведь это же я!». Крах этой иллюзии ужасен. Оказывается, «такое» случиться может и с тобой, таким уникальным и неповторимым. И теперь нужно мстить? Или что делать?