Кровь прилила к вискам Хари, в глазах помутилось. Дрожащей рукой он поднес перо к экрану. «Какой же это выбор?» Отказаться он не мог при всем желании: голос Паллас по-прежнему звенел у него в ушах: «Ему безразлично, что со мной происходит».

Неужели она правда так думает? Неужели? Он вспомнил, как Ламорак поклялся железом и кровью защищать тот проход в стене, – и понадеялся, что, случись ему оказаться на его месте, он справился бы не хуже, а то и лучше – спас бы Паллас, не пожертвовав при этом своей жизнью. Правда, маловероятно, что он бы вообще оказался в такой ситуации: подвергать риску свою жизнь и жизнь Шанны ради какого-то малозначительного местного семейства, о котором он знать ничего не знал? Нет уж, увольте.

Кейн не моргнув глазом швырнул бы Конноса Котам на растерзание.

«А ведь если я подпишу сейчас этот контракт, то окажусь именно в положении Ламорака».

Убить Ма’элКота или погибнуть – третьего не дано. Никакого тебе проиграть, но выжить или не лезть вон из кожи – все это будет сочтено нарушением условий контракта и приведет к таким последствиям, о которых Хари не хотелось и думать.

«Ладно. Любишь яблочки – полезай на яблоньку, – подумал он, и еще: – Интересно, будет ли она горевать обо мне так же сильно, как о нем?»

И он написал свое имя в мигающей строке и приложил палец к ДНК-сканеру.

– Вот и хорошо, – произнес Кольберг с глубоким удовлетворением. – Сетевые релизы уже подготовлены, в вечернем «Обновленном приключении» ты пойдешь главной новостью. Будешь выходить отсюда, зайди в медийный отдел и возьми у них подборку вопросов для интервью; мы ставим тебя в «Драконьи вести» с ЛеШаун Киннисон, так что подготовься. Трансфер состоится утром, в восемь ноль-ноль.

– Завтра? Но ведь…

«Это же через восемнадцать часов, – подумал он. – Целых восемнадцать часов из драгоценного резерва времени Шанны. Почти сутки псу под хвост».

– Разумеется, завтра, – отрезал Кольберг. – Студия запланировала настоящий медийный блиц, а для этого нужны ресурсы. Времени едва хватит, чтобы привлечь достаточно зрителей для покрытия расходов. Да, и еще ты должен появиться на балу для подписчиков. Приходить к началу не обязательно: пусть подождут, потомятся в предвкушении. Скажем, в двадцать один тридцать, ясно? Жду тебя в Бриллиантовом зале.

Хари с трудом сдерживал клокочущую ярость.

«Если я потеряю ее… если я потеряю ее из-за этого, из-за тебя, ты попадешь в мой короткий список.

Очень короткий. Сразу за Берном».

Вслух он спокойно сказал:

– Да, Администратор. Я приду.

6

Стоны и всхлипы, которые неслись из-за двустворчатых дверей, с неумолимой регулярностью приливов и отливов сменялись воплями непереносимой боли.

Его высочество Досточтимый Тоа-Ситель, имперский Герцог Общественного порядка, примостился на краешке мягкого кресла в передней, откуда, уткнув локти в колени и сплетя пальцы, с нескрываемым презрением наблюдал за новоиспеченным Графом Берном. Герцог старался не обращать внимания на крики в соседнем помещении; не найди он вовремя козла отпущения, мог бы и сам сейчас там орать.

Тоа-Ситель внимательно оглядел Берна с головы до ног, точнее, от копны платиново-белых волос до заляпанных кровью кожаных сапог, голенища которых наполовину прикрывали графские икры, и попытался представить, о чем тот думает, пока они оба ждут решения Ма’элКота перед закрытой дверью Железной комнаты. Граф Берн, стоя у красивого окна, целиком занимавшего одну стену передней, грыз ноготь большого пальца и глядел сквозь огромное стекло на простертую перед ним Анхану.

Герцог обладал чрезвычайно живым, склонным к детализации воображением, но только особого сорта – оно показывало ему лишь то, что существует на самом деле; фантазировать о том, чего нет, он отучил себя давным-давно. Вот почему теперь он без труда представил себе картину, которую Берн созерцал в окно.

Отсюда, с высоты Сумеречной башни дворца Колхари, финансовый район западной оконечности острова, известной как Старый город, выглядит крохотным, но удивительно подробным, словно одна из тех моделей, которые так любит Ма’элКот, – причудливо изукрашенная, тревожно подсвеченная багряным пламенем заходящего солнца. Перед наступлением сумерек светило превращает неспешное течение Большого Чамбайджена в огненный поток, в котором словно сгорают сор и нечистоты Анханы, золотит противокорабельные сети из массивных цепей, натянутые над двумя рукавами реки между крепостями на северо-западе и юго-западе и одной башней на западной оконечности острова. После заката, если ночь выдастся ясной, на берегу Простолюдинов южнее города Чужих будут гореть костры, подмигивая в темноте, словно звезды, притягивая к себе толпы Рабочих – недолюдей и полулюдей, нищих и уличных торговцев. Вечерний звон изгоняет их на тот берег, где они толпятся у костров, чтобы на рассвете вернуться в город по мосту Рыцарей. После захода солнца вход в город разрешен лишь Чистокровным.

Тоа-Ситель подозревал, что мысли Графа Берна устремлены на восток, туда, где такая же толпа течет через мост Дураков на улицу Мошенников, зажатую между Крольчатниками и Промышленным парком. Там толпа разделится на два русла: те, у кого есть деньги, повернут налево, к своим обиталищам – мрачным строениям, примостившимся в тени мануфактур; безденежные повернут направо, искать временное пристанище в Крольчатниках.

Именно там Шут Саймон снова утек у них меж пальцев, и они до сих пор не поймут как.

Уголки губ Берна напряглись, и он так вцепился в ножны, что казалось, кожа на костяшках пальцев вот-вот лопнет. Тоа-Ситель заметил новый меч Берна. Он был шире и длиннее тех, которые Граф предпочитал обычно, так что носить его приходилось за спиной, с торчащей из-за левого плеча рукоятью. Герцог также заметил, что Берна оставила его обычная плавность движений: он был напряжен, а значит, напуган. Впрочем, это как раз не удивляло Тоа-Сителя, как не внушало ему и чувства превосходства над Графом. Сейчас им обоим было чего бояться.

Берн даже не переоделся, идя к Императору: на нем был все тот же пропыленный костюм в пятнах крови, который он не снимал весь длинный день, наполненный изнурительными поисками и погонями, которые не принесли результата. Свежая кровь, засохшая на передней части костюма, принадлежала в основном ублюдку-гладиатору, чью шею Берн перерубил в той квартирке, хотя к ней примешивались и капли, пролитые его людьми, Серыми Котами.

Но ни капли его собственной, вот жалость.

– Терпеть не могу, когда на меня пялятся.

Берн все еще стоял лицом к окну, а в его по-обычному раздражительном и нетерпеливом голосе звучали угрожающие нотки.

Тоа-Ситель пожал плечами.

– Извини, – сказал он без всякого выражения.

– Отверни буркалы, а то недосчитаешься обоих.

Тоа-Ситель язвительно улыбнулся:

– Я ведь уже извинился.

Берн отошел от окна; его светлые глаза пылали.

– Как я погляжу, ты слишком легко извиняешься, пидор бесхребетный.

– Ты забываешься, – буркнул Тоа-Ситель. Не сводя глаз с Берна, он незаметно коснулся рукоятки отравленного стилета в ножнах, который носил на запястье под длинным рукавом. – Не исключаю, что решение Ма’элКота будет не в мою пользу и он отдаст меня в твои руки. Но до тех пор думай, что говоришь, катамит.

Его бесцветный тон, как и слова, заставил Берна побагроветь. Тоа-Ситель нисколько не сомневался, что прямая атака Графа отправит его к праотцам в считаные секунды; он знал, что до своего возвышения несколько месяцев назад Берн был всего лишь разбойником, но таким, чье искусство обращения с мечом вошло в легенду. И все же Герцог считал, что успеет нанести Берну смертельный укол своим стилетом.

Вероятно, эта уверенность отразилась на его лице, потому что Берн вдруг прервал перепалку, сплюнул на пол из бледного местного песчаника прямо под ноги Герцогу и решительно вернулся к окну.

Тоа-Ситель пожал плечами и продолжал смотреть.

Вопли становились громче.

Тоа-Ситель был человеком обычного роста, обычного телосложения, с правильными, но заурядными чертами лица, которое люди забывали, едва взглянув на него; однако за его непримечательной внешностью скрывался острый, проницательный ум. Двадцать три года он служил в Очах Короля, пройдя путь от помощника тайного агента до главы организации. Он был Простолюдином, при рождении получил имя Ситель; приставку Тоа пожаловал ему принц-регент Тоа-Фелатон, вместе с титулом Герцога. В хаосе гражданской войны, целый год бушевавшей в Империи после убийства принца-регента и королевы-дитя, Тоа-Ситель выжил, сумев стать равно незаменимым для всех враждующих сторон. Он не искал личной власти, но неуклонно собирал ресурсы и людей под эгидой той организации, которой служил.

Тоа-Ситель, единственный из Герцогов Кабинета, не только пережил приход Ма’элКота к власти, но и сохранил влияние; новый Император был наслышан о полезности этого человека. Кстати, именно по совету Герцога Ма’элКот выбрал себе этот титул: беспокойная и кичливая родовая знать ни за что не потерпит на троне короля, в котором нет и капли королевской крови, а вот Император – совсем другое дело. Кто знает, может, Императоры все такие: выскочки, которые сначала захватывают власть, а потом правят, опираясь на преданных им военных? В Анхане не было имперских традиций, да и Империей страна стала совсем недавно, причем благодаря все тому же Ма’элКоту и его полководческому дару, который он проявил, служа Тоа-Фелатону.

Именно такую логику следовало внушить представителям наиболее знатных семейств, чтобы те передали ее дальше, своим вассалам. И не важно, поверят они этому сами или нет; их преданность новому монарху обеспечат неусыпные Очи.

Вот так и получилось, что под началом Тоа-Сителя Очи Короля из сборища шпионов и доносчиков превратились в настоящую тайную полицию с почти неограниченной властью и правом самостоятельного принятия решений. Во всей Империи ни Герцог, ни Граф, ни провинциальный Барон не осмеливался шепнуть и слова измены никому, даже своей жене, даже в уединении спальни; люди не зря говорили, что Очи Короля видят сквозь каменные стены.

Но чтобы подавить измену в зародыше, мало знать, что она существует. Знатные роды не зря веками заключали военные союзы, скрепляя их узами крови, – это помогало им защитить себя от произвола властителя Дубового трона; затронуть интересы одного из них значило развязать полномасштабную гражданскую войну. И союзы исправно выполняли свое предназначение, пока Ма’элКот не придумал блистательную военную хитрость: Актир-токар.

Теперь, стоило какому-нибудь Барону хотя бы намекнуть на свое недовольство действиями верховной власти, он вдруг оказывался в числе подозреваемых Актири. Конечно, все до единого союзники несчастного знали, что все обвинения против него – чистая выдумка, но поделать ничего не могли. Охота на Актири скоро затопила всю Империю и подняла такую волну подозрений и страхов, что любой аристократ, осмелившийся поддержать обвиняемого союзника, немедленно сталкивался с горячим возмущением собственных крестьян, вплоть до бунтов, а иногда и с открытым неодобрением родичей и вассалов. Так, один за другим, в тщательно просчитанной последовательности, старые роды рушились, сдавая свои позиции новой знати, и вскоре в окружении Ма’элКота остались лишь те, кто поддерживал каждый его шаг. Напуганные судьбой, постигшей их предшественников, они боялись даже косо взглянуть на Императора.

Но Тоа-Ситель следил не только за настроениями высших слоев анхананского общества; ему подчинялась и Уголовная полиция Империи, он давно и терпеливо прибирал к рукам контроль над преступным миром. Вожаки самых крупных банд Крольчатников уже находились под его влиянием, его люди потихоньку внедрялись в одну шайку за другой. Очи Короля были повсюду, они отчитывались только перед Тоа-Сителем, подчинялись только его приказам. Обладая такой обширной властью, Герцог давно мог стать тайным правителем Империи, но он этого не сделал. Его амбиции не стремились в этом направлении.