Я привез чемодан на колесиках с выдвижной ручкой, удобный в аэропорту, но не слишком подходящий для горной местности, хотя мне удавалось кое-как тащить его, по-заячьи скачущего, то приподнимая с земли, то опуская, вместе с повешенной на плечо спортивной сумкой. Был еще ранний вечер, но горы начали покрываться мраком, как только солнце зашло за главную вершину, и, несмотря на тепло нескольких кружек пива, бултыхавшихся у меня внутри, я немедленно ощутил перемену. Кажется, такое происходит на Марсе, там лишь только стемнеет, как по щелчку включается мороз. Энди после выпивки собирался пойти проверить джакузи, и я мысленно пожелал, чтобы он передумал, в противном случае персоналу придется выдалбливать его оттуда.

Несмотря на холод, когда я дотащил наконец свой багаж до утопающего в снегу шале, меня пробил пот. Снегу было до бедер, но работники курорта разгребли лопатами каньон до моей двери, по пути его расширял мой чемодан. Застекленный фасад дома был укрыт навесом, так что снежные наносы на окнах не мешали обзору.

Возясь с ключами, я приметил краем глаза записку, воткнутую веточкой в снежный сугроб у двери. Я подобрал ее. Для письма был использован черный фломастер, и слова начали растекаться, как кровь, оттого что бумага промокла, это вызывало гадливое чувство.

Холодильник сдох. Копай.

В правом нижнем углу стояла заглавная буква «С»: София. Я нагнулся и рукой смахнул шапку с сугроба, обнажив серебристые верхушки шести закопанных для меня банок пива. После суда над Майклом София осталась единственной, кто поддерживал со мной отношения. Я осознал, насколько суровому семейному остракизму подвергся, когда даже Люси перестала присылать мне электронные письма с приглашениями на свои «бесплатные семинары». Но София меня не оставила. Может быть, потому, что, как и я, была аутсайдером. Отец внедрил ее в новую семью, в новой стране. Я говорю «внедрил», однако никто не взбирается по лестнице корпоративного права, уделяя при этом достаточное внимание детям, умиляясь им, души в них не чая, как Марсело, когда был рядом, так что на самом деле я имею в виду «зашвырнул». И хотя София не могла пожаловаться, что ее плохо приняли, думаю, она всегда ощущала этот наш невидимый пузырь. После того как суд уравнял шансы, мы превратились из сердечно привязанных друг к другу брата и сестры в искренних друзей. Вот почему она пригласила меня, и только меня, сыграть с ней в семейное лото.

Я снова присыпал снегом пиво, радуясь, что здесь, в горах, сохранилось хоть немного тепла для меня, и вошел в дом. Пространство внутри шале не было никак разделено, из-за уклона крыши создавалось странное впечатление потери равновесия, как на корабле. Довольно противное ощущение неустойчивости искупалось панорамным видом: первая деталь на этом курорте, которая оказалась такой, как описано в рекламе. Я не слишком горд и готов похлопать свою тетушку по спине, говоря, мол, да, вид и впрямь захватывающий. Особенно когда пальцы последних лучей солнца сомкнулись в кулак над горной грядой и длинная тень пика сползала вниз по склону.

Крыша со стороны остекленного фасада была больше трех метров высотой, ее наклонный скат, лежащий на каркасе из деревянных брусьев, похожем на грудную клетку, тянулся вдоль всего шале, накрывал зону отдыха с диваном, телевизором, большим ковром и чугунным камином. Вероятно, кровля опускалась до уровня снежного покрова, а не до земли, потому что я с удивлением обнаружил сзади стену, уставленную шкафами с кухонными принадлежностями, и кубический альков ванной, где практичность снова взяла верх: наклонные души были еще одной уступкой видам. Где-то на трети длины дома располагалась лестница на чердак со спальней. Персонал заранее включил отопление – камин, вероятно, был декоративным, так как не был растоплен, – и кожа у меня покрылась мурашками, пока я привыкал к температуре внутри дома, войдя в него с улицы. Запах сырости, царивший в большом гостевом доме, сменился дубовым, пепельным, похоже исходившим от свечи с надписью: «Деревенский очаг».

Я оставил свой чемодан на колесиках посреди комнаты и засовывал спортивную сумку в один из шкафов, когда зазвонил стоявший рядом с телевизором телефон. На нем имелся маленький номер 4. Клавиатуры не было, только колонка кнопок для быстрого набора и маленьких огоньков с номерами шале и одним с подписью: «Консьерж». Сейчас горел пятый огонек. Это был Марсело.

– Одри неважно себя чувствует. – Он сказал Одри, а не «твоя мать». – Мы вечером закажем еду в номер. Увидимся за завтраком.

Пропустить семейный обед – это мне очень даже подходило; за ланчем я израсходовал бóльшую часть припасенного на выходные терпения. Я достал тепловатую бутылку воды из холодильника, который и правда сдох, София не ошиблась, и отвернул крышечку, потому как читал где-то, что день, проведенный в снегу, вызывает более сильное обезвоживание, чем день на пляже. Потом я сходил за одной из закопанных банок пива, завалился на диван и не успел заметить, как уснул.

Проснулся я от стука в дверь. А как иначе. Вы ведь уже читали такие книги. Испытал момент паники, потому что иногда мне снится – ладно, вспоминается – удушье, и, только я вырвался из оков сна, огромное окно и ощущение пространства вызвали у меня мысль, что я уснул на улице. Горный кряж встречался с черным небом под невероятным сиянием звезд, не замутненных ни городским смогом, ни облаками. Ветер снаружи издавал звуки, похожие на стоны, срывал с крыши плевки снега и вихрем уносил их в небо. Ближе ко мне горы были тускло освещены галогеновым прожектором, включенным для ночных лыжников в соседней долине, а на склоне лежали костлявые пальцы теней от деревьев с голыми ветвями. Температура продолжала снижаться, холод пытался змеей заползать в дом; я как будто ощущал дыхание стекла, с которым сталкивался нагретый отоплением воздух.

Протерев глаза, я заставил себя подняться и поплелся к двери. Открыл.

На пороге стояла София, сложив руки на груди; в ее черных, спутанных ветром волосах блестели снежинки.

– Ну? – сказала она. – Ты привез деньги?

Глава 5

Ладно, послушайте. Вот в чем дело. Я вас не обманывал. Майкл попросил меня забрать деньги.

Когда он привез меня обратно домой тем утром – я молча сидел на месте пассажира и снимал липкие нити паутины с рукавов, – то сказал, что, вероятно, будет безопаснее, если я пока подержу их у себя. Ясно, что привело его к такой мысли: Алан либо забрал их, либо должен был кому-то передать, и что-то пошло не так. Имел ли Майкл отношение к той части, где «что-то пошло не так», я не представлял, но, если кому-то помогли облегчиться на несколько сот тысяч, эти люди, вероятно, захотят вернуть утраченное. Я был прокладкой – подушкой безопасности – на случай, если стрелок видел машину Майкла. Если, конечно, он вообще был, этот стрелок.

Я взял сумку с молчаливым пониманием. Вероятно, Майкл намекал, что заплатит мне за услуги, но я едва различал его слова, в моей голове звучало лишь подводное эхо, которое сопровождало движения губ брата. В немом оцепенении я вошел в дом, бросил сумку на кровать, потом меня вырвало, и я позвонил в полицию.

Через двадцать минут я в наручниках сидел на заднем сиденье полицейской машины и показывал двум зевающим детективам дорогу к поляне. Я знаю, сперва они не восприняли меня всерьез, так как попутно заехали в «Макдоналдс», торгующий навынос, а я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь давал свидетельские показания об убийстве в очереди за бургером. Это было до того, как все пошло вразнос. До того, как завыли сирены «скорых», появились фургоны теленовостей и даже вертолет приземлился посреди поля. До того, как появились обзоры на тему убийства и даже более популярные редакторские колонки, посвященные затянутым паутиной полянам (природная аномалия, спровоцированная пауками, переселившимися на новое место в связи с затоплением старого). До того, как меня поместили в камеру для допросов, детективы стали совать мне под нос фотографии и, жарко дыша едой из «Макдоналдса», говорить, что Майкл меня кинул и мне остается только признаться.

Когда меня отпустили, продержав, вероятно, максимум возможного времени, я узнал, что Майкл вообще ничего не сказал. Они просто проверяли, не вру ли я во спасение собственной шкуры. Меня подбросили до дома. Я спросил, не хотят ли они по дороге заглянуть в «KFC», так как я не тороплюсь. Оказалось, им трудно угодить.

Только оказавшись дома и увидев сумку, стоящую на том же месте, где она была оставлена, я понял, что забыл рассказать им о деньгах.

Клянусь, я не сомневался, что полицейские обыскали дом. Сперва я был целиком сосредоточен на Алане и попытках вспомнить нужный поворот, сколько было времени, когда брат забрал меня из дома, когда вернул и когда просил ждать в машине. А потом я подумал, что деньги уже у них и в конце концов меня об этом спросят, но никто не спросил. И вдруг наступает следующий день, я подписываю листок бумаги, подтверждая, что там все верно и точно, а о деньгах так и не упомянул. И Майкл тоже – он ведь, наверное, не знал, что это я сдал его. Тут я подумал, может, он считает, что я по-прежнему на его стороне и храню их для него. И вот я уже на месте свидетеля, а о деньгах никто не заикнулся; ни Майкл, ни Марсело не вспоминают о них, чтобы припереть меня к стенке во время суда, а я наполовину готов к этому и понимаю, что давно упустил момент, когда можно было упомянуть о деньгах и не подставиться, в результате их существование так и осталось тайной. Судья выносит вердикт, я возвращаюсь домой, а сумка все еще там, но мир изменился. Мой брат в тюрьме, а у меня есть мошна с двумястами шестьюдесятью семью тысячами долларов. Теперь я сам точно знаю, сколько их, у меня было время подсчитать.

Вот еще одна причина, по которой я не мог пропустить этот уик-энд. Свой план я изложил Софии несколько недель назад и собирался завтра отдать сумку Майклу. Мне это не представлялось извинением, потому что я не сделал ничего плохого, но, может, возврат денег был своего рода приношением. Не оливковой ветвью, но определенно чем-то зеленым (по крайней мере, метафорически, потому что там есть и не сотенные купюры). И почти все в целости и сохранности. Какой же я хороший брат.

– Они все тут? – спросила София, глядя на лежавшую перед ней на диване выпотрошенную сумку. Она нагнулась, вместо того чтобы сесть, и не решалась потрогать деньги.

– Бо́льшая часть, – признался я.

– Бо́льшая часть?

– Ну… случались неотложные траты. Три года прошло. Я не знаю, считал ли он их.

– Ты говорил, что он считал.

– Вероятно, он их пересчитал, – согласился я. – Но, может, не помнит точно.

– Знаешь, чем бы я занималась три года в тюрьме, подозревая, что брат украл у меня сумку с деньгами? Я бы думала об этом каждый день. О каждом центе.

– Полагаю, он считает, что я потратил их все, так что обрадуется тому, что получит…

– …бо́льшую часть…

– …бо́льшую часть обратно.

София преувеличенно шумно вздохнула, усилив эффект трепетом губ, и отошла к окну, постучала пальцем по стеклу и мгновение полюбовалась горами.

– Зачем ты взял их? – спросила она, вдруг посерьезнев.

София насквозь видела всю ту ложь, которую я лил фонтанами, убеждая самого себя, что деньги остались у меня случайно, так как я упустил момент, когда можно было о них упомянуть… так как был слишком смущен… думал, это усложнит дело. Она видела: тут кроется что-то еще. Простая жадность? Едва ли. Я не ожидал, что завтра Майкл заключит меня в объятия и разделит со мной наличные, но я солгал бы (а обещал этого не делать), если бы не сказал, что в течение трех лет испытывал некое умиротворение, памятуя о лежащей в глубине моего шкафа сумке с деньгами, особенно в свете всего произошедшего с Эрин. Это были деньги, имея которые можно в любой момент встать и уйти. Это были деньги на случай, если все пойдет прахом. Это были деньги, чтобы начать сначала. Я не хотел их, но радовался, что они там лежат.

– Я их не брал, – завел я свою обычную песню. – Они у меня оказались.

София разочарованно нахмурилась. Она понимала, что мои оправдания хорошо отрепетированы.