Да, Читатель, впечатляющее зрелище: последние часы октябрьского дня, заходящее солнце, горы окрашиваются в те же цвета, что и голубая с серым форма, а где-то ворчит пересмешник… плохо бедняге, но могло быть и хуже. Вокруг зрители. Любопытствующие – они недалеко от управления квартирмейстера. Дамы – их наряды отличают рукава, пышные у плеча и узкие от локтя до запястья; господа в голубых сюртуках и бежевых жилетах… На всех лежит печать праздной легкости. Сегодня утром прибыли с Манхэттена, вероятно, на пароходе; или, возможно, британцы, отправившиеся в турне. Часть спектакля, как и все остальное.

– Военная академия Соединенных Штатов, Вест-Пойнт, Нью-Йорк, двадцать шестое октября тысяча восемьсот тридцатого года! Пааааастроение номер… ДВА!!!

И кто, как вы думаете, был среди зрителей? Сильванус Тайер. Не смог допустить, чтобы мертвец помешал ему выйти на люди. И правда, он выглядел так, будто провел среди гостей весь день. Потрясающая выдержка. Беседовал, когда надо, молчал, когда того требовала обстановка, склонял голову, подставляя ухо спрашивавшему, что-то разъяснял дамам и ни разу не вспылил. Я, знаете ли, буквально слышал его:

«Миссис Бреворт, не знаю, заметили ли вы в этом маневре определенный esprit d’Europe^[16]. Маневр создал Фридрих Великий, а потом развил Наполеон во время своего Египетского похода… О, надеюсь, вы обратили внимание на того молодого человека во главе роты Б? Это Генри Клей-младший. Да-да, сын великого человека^[17]. Но первенство у него отнял сын фермера из Вермонта. Историю Америки, миссис Бреворт, пишут маленькие люди…»

Теперь дежурные сержанты уводили роты кадетов с плац-парада, оркестр скрылся где-то за холмом, зрители стали расходиться, и лейтенант Медоуз спрашивал меня, чего я желаю – остаться здесь или идти дальше, – и я ответил, что идти дальше, как мы и сделали, направившись к Лав-Рок.

Там, внизу, в ста футах под нами, текла река, с множеством скользящих по поверхности судов. Грузовые шли к каналу Эри, почтовые – к великому городу. Боты и челноки – все освещал свет оранжевых оттенков. Я слышал, как недалеко, на испытательном полигоне, ухает пушка: сначала глухое «бум», а потом эхо, взбирающееся на холмы. Река была и на западе, и на востоке, и на юге, и я стоял в отправной точке. Если б меня больше интересовала история, я с радостью попробовал бы отождествить себя с индейцами, или с Бенедиктом Арнольдом^[18], который однажды стоял именно на этом самом месте, или с теми людьми, которые натянули мощную цепь через Гудзон, чтобы не пропустить на север британский флот…

А если б я был склонен к духовным размышлениям, то, возможно, задумался бы о судьбе или о Боге – ведь Сильванус Тайер только что попросил меня спасти честь Военной академии Соединенных Штатов и сделать для этого работу, от которой я давно отказался; наверняка тут сыграли роль масштабные силы – я не назвал бы их божественными, но определенное вмешательство каких-то сил было налицо.

В общем, я в подобные вещи не углубляюсь. На самом деле я думал об Агари, о корове. Буду откровенен с тобой, Читатель: я гадал, куда она ушла. К реке? В горы? Есть ли за водопадом грот? Какое-нибудь укромное местечко, о котором знает только она?

Так что да, я думал о том, куда она ушла и заставит ли что-нибудь ее вернуться.

* * *

Ровно без десяти шесть я повернулся спиной к реке и обнаружил лейтенанта Медоуза на том же месте, где оставил его. Отрешенным от всех других забот, со сцепленными за спиной руками, с остановившимся взглядом.

– Лейтенант, я закончил.

Пять минут спустя я уже был в палате Б-3. Тело Лероя Фрая, накрытое грубой льняной простыней, лежало там. Тайер и Хичкок стояли в парадной стойке «вольно». Я собирался сказать: «Джентльмены, я ваш».

Но сказал кое-что другое. И даже не сразу сообразил, что это говорю я.

– Вы хотите, чтобы я выяснил, кто забрал сердце Лероя Фрая? Или чтобы первым делом выяснил, кто повесил его?

Повествование Гаса Лэндора

4

27 октября

То была робиния^[19]. В сотне ярдов от Южной пристани. Черная робиния, стройная, монашеского вида, с глубокими морщинами и длинными красноватыми стручками. Такая же, как и множество робиний, что растут в здешних горах. Такая же, если не считать лозы, свисающей с ее ветки.

То есть это я, глупец, подумал, что это лоза. В оправдание скажу: с того события прошло более тридцати двух часов, и веревка уже начала срастаться со своим окружением. Вероятно, я рассчитывал, что к этому моменту ее уже сняли. Однако они пошли более быстрым путем: когда тело нашли, веревку перерезали над головой несчастного, и оставшийся кусок так и продолжал болтаться. Капитан Хичкок ухватился за него, дернул для проверки, а потом потянул, как будто другим концом веревка была привязана к церковному колоколу. Он повис на ней всем весом, и его колени слегка подогнулись. Тогда я понял, как сильно он устал. Неудивительно. Всю ночь и целый день на ногах, потом, в шесть тридцать, вызов к Сильванусу Тайеру… Я чувствовал себя чуть свежее, проведя вечер в гостинице мистера Коззенса.

Гостиница, как и много другое в Вест-Пойнте, была идеей Тайера. Пассажиры парохода должны видеть академию во всем ее блеске, поэтому им нужно место, где можно переночевать. Так что правительство Соединенных Штатов в мудрости своей решило построить красивую гостиницу прямо на территории академии. Теперь в разгар сезона путешественники со всех концов мира, ошеломленные созерцанием горного королевства Тайера, укладываются на свежевзбитые пуховые перины мистера Коззенса.

Что до меня, то я не был путешественником, но мой дом находился слишком далеко от Вест-Пойнта. Поэтому мне на неопределенный срок предоставили комнату, выходившую окнами на Остров Конституции. Ставни защищали от света звезд и луны – я спал, словно в пещере, и звуки побудки прозвучали словно с далекой звезды. Я лежал и наблюдал, как красноватый свет пробивается в щели между ставнями. Темнота была сладостной. Я подумал: а вдруг всю жизнь я делал карьеру не в той области?..

Однако сразу же совершил то, что не присуще солдатам: понежился в кровати еще десять минут, оделся неторопливо и, вместо того чтобы бежать на утреннюю перекличку, накинул на себя плед и не спеша направился к причалу. К тому моменту, когда я добрался до квартиры Тайера, суперинтендант уже принял ванну, оделся, выжал новости из четырех газет и, нависнув над тарелкой с бифштексом, ждал меня и Хичкока, дабы вершить справедливость.

Мы трое ели в молчании и пили великолепный кофе, приготовленный Молли. После того как, отодвинув тарелки, откинулись на спинки стульев, я и изложил свои условия.

– Первое: если не возражаете, джентльмены, я хочу иметь здесь свою лошадь. Если учесть, что некоторое время я буду жить в вашей гостинице.

– Недолго, надеюсь, – заметил Хичкок.

– Нет, недолго, но я в любом случае хотел бы иметь рядом Коня.

Они пообещали доставить его сюда и выделить ему место на конюшне. А когда я сказал им, что хотел бы ездить домой каждое воскресенье, они ответили, что я, будучи частным лицом, могу покидать академию в любое удобное время, но обязательно предупреждать, куда я направляюсь.

– И, наконец, следующее, – сказал я. – Я хотел бы иметь полную свободу действий, пока нахожусь здесь.

– Как мы должны понимать это условие, мистер Лэндор?

– Никакой вооруженной охраны. Никакого лейтенанта Медоуза, да благословит Господь его душу. Чтобы никто не провожал меня в отхожее место каждые три часа, чтобы никто не целовал меня на ночь. Все это не для меня, джентльмены. Я из одиночек, чужие локти натирают мне слишком много мозолей.

В общем, они заявили, что это невозможно. Сказали, что Вест-Пойнт, как и любое другое военное учреждение, нужно тщательно патрулировать. На них самим Конгрессом возложена Обязанность обеспечить Безопасность каждого гостя и избежать Нарушений… ну, и так далее.

Мы нашли благословенную середину. Мне будет разрешено без сопровождения выходить за внешний периметр – Гудзон в полном моем распоряжении, – и меня снабдят паролями и отзывами для часовых. Однако мне категорически запрещается появляться на основных территориях без эскорта и беседовать с кадетами в отсутствие представителя академии.

Я бы назвал все это прекрасным разговором… если б они не начали выдвигать собственные условия. А ведь я должен был ожидать этого, не так ли? Упоминал ли я уже о том, что перестал быть собой прежним?

«Мистер Лэндор, вам запрещается хоть словом обмолвиться об этом расследовании в пределах и за пределами академии».

Пока…

«Мистер Лэндор, вы должны ежедневно докладываться капитану Хичкоку».

…не жалуюсь…

«Мистер Лэндор, вы должны еженедельно готовить подробный отчет о своих находках и выводах, и вы должны быть готовы отчитаться о своем расследовании любому представителю армейского руководства, когда бы это ни потребовалось».

– Я в восторге, – сказал я.

А потом Итан Аллен Хичкок хищно оскалился, прочистил горло и жестко кивнул.

– Мистер Лэндор, есть еще одно, последнее, условие.

Ему явно было не по себе. Мне даже стало жаль его. Но жалость исчезла, как только я услышал эти слова. И с тех пор больше никогда не жалел его.

– Мы хотели бы попросить вас отказаться от выпивки…

– Никакого неблаговидного пьянства, – негромко сказал Тайер.

– …на период вашего расследования.

После этого история развернулась передо мной во всю свою ширь – просто на это потребовалось какое-то время. Раз они знают даже об этом, значит, они наводили справки – донимали вопросами соседей и коллег, мальчишек у Бенни Хевенса; работа не одного дня, на нее потребовалась масса времени и материальных ресурсов. Единственный вывод заключался в следующем: Сильванус Тайер положил на меня глаз давным-давно. Прежде чем понял, что я могу быть ему полезен, он разослал своих шпионов собирать обо мне все имеющиеся сведения. И вот я здесь. Сижу за его столом, ем его еду, глотаю его условия. Я в его власти.

Если б я пребывал в бойцовском настроении, возможно, стал бы все отрицать. Я сказал бы, что за последние три дня у меня во рту не было ни капли алкоголя – и ведь это было истинной правдой, – но потом вспомнил, что те же самые слова я часто слышал от ирлашек, которые спали на ступеньках «Гарнет-салуна». «Три дня, – всегда говорили они, – три дня в рот не брал». А теперь я с мгновенной скоростью оказался на их месте. Как же я тогда усмехнулся…

– Джентльмены, – сказал я, – я буду сух, как методист^[20].

В этом вопросе они не стали сильно давить. Оглядываясь назад, я подозреваю, что их гораздо сильнее пугало то, что я могу стать примером для кадетов, которые, естественно, были лишены удовольствия приложиться к бутылке. Удовольствия поспать в кровати, посидеть за ломберным столом. Поиграть в шахматы, побаловаться табачком. Послушать музыку, почитать романы. У меня иногда сжималось сердце, когда я представлял, чего они лишены.

– Мы еще не обговорили ваш гонорар, – сказал капитан Хичкок.

– Нет надобности.

– Обязательно… Некоторая компенсация…

– Иначе и быть не может, – сказал Тайер. – Уверен, в вашей прежней должности…

Да, да, констебли работают сдельно. Либо тебе кто-то платит – город, семья, – либо ты ни во что не ввязываешься. Но иногда забываешь правило. Такое случалось со мной раз или два, к моему величайшему сожалению.

– Джентльмены, – сказал я, вынимая салфетку из-за ворота рубашки, – надеюсь, вы поймете меня правильно. Вы, похоже, отличные ребята, но как только дело будет окончено, я был бы вам безмерно благодарен, если б вы оставили меня в покое. Не возражаю, если вы изредка будете сообщать мне, как поживаете.