– Я безоговорочно доверяю своим солдатам, – выпаливает он. – Они тебя не тронут. Это тебе я не доверяю. Поэтому ты спишь здесь, в моей палатке. Твоя верность Золотому царю говорит о твоей личности, и я не позволю своим солдатам испытывать на себе бремя твоих козней.

От шока у меня открывается рот.

Он держит меня здесь, чтобы я не навредила им? Эта мысль так нелепа, что почти абсурдна. Но он такого низкого обо мне мнения…

Меня никоим образом не должно это волновать. Но его слова задевают. Этот мужчина, который лжет о своей истинной сущности, который командует жестокой, варварской армией, осмеливается смотреть на меня свысока? Ради всего святого, он известен как командир Рип. Он отрывает головы своим недругам и оставляет их истекать кровью, а его король бросает после себя гнилые трупы павших солдат.

– Я не хочу быть тут с тобой, – цежу сквозь зубы.

Он снова ложится, словно его и вовсе это не волнует.

– Пленникам не положено выбирать место для ночлега. Будь благодарна, что у тебя есть хотя бы это.

Его слова снова приводят меня в бешенство, и я пытаюсь разгадать подтекст.

– И что ты хочешь этим сказать? Где остальные наложницы? Стражники?

Он не отвечает мне. Подонок просто закрывает глаза рукой, будто уже готов ко сну.

– Я задала тебе вопрос, командир.

– А я предпочту на него не отвечать, – парирует он, даже не сдвинув руку. – А теперь молчи и спи. Или тебе нужен кляп, чтобы пропало желание болтать?

Я недовольно поджимаю губы. Он такой жуткий, что вполне может исполнить свою угрозу, поэтому вместо того, чтобы всю ночь спать с кляпом во рту, я молча ложусь обратно.

Несмотря на то, что от настойки меня клонит в сон, я больше часа сижу, прислонившись спиной к палатке и наблюдая за командиром. Просто на случай, если это какая-то уловка, просто на случай, если он вдруг захочет напасть, когда я засну и окажусь в самом уязвимом положении.

Но чем дольше я пытаюсь бодрствовать, тем тяжелее становятся мои веки.

От каждого движения глаза щиплет, веки наливаются свинцом, но я снова и снова заставляю себя их не закрывать.

Но вскоре проигрываю битву, и меня начинает одолевать сон из-за алкоголя вкупе с обезболивающим. Наконец я поддаюсь охватившей меня усталости и забываюсь сном в палатке своего врага.

Глава 8

Аурен

– Пойдем, Аурен.

Я оглядываюсь на Мидаса, на его протянутую руку. Для большинства такой незатейливый жест, а для меня – целое событие.

Мне понадобилось время, чтобы с готовностью принять его руку. Прежде, когда он так делал, меня била нервная дрожь.

Но он был со мной так терпелив, так добр. Я не знала такой доброты с раннего детства – когда еще жила вместе с родителями в нашем безопасном доме.

Я беру Мидаса за руку и с тоской гляжу на горящий в нескольких ярдах костер, на собравшихся вокруг него на траве кочевников, на сверкающий за ними пруд.

Как правило, мы с Мидасом странствуем одни, но скоро нам предстоит пересечь границы Второго королевства, а там всегда больше странников. Уже несколько дней нога в ногу с нами бредут кочевники, и они возбуждают мое любопытство.

– Разве нам нельзя разделить с ними огонь? – спрашиваю я, когда Мидас начинает тянуть меня за собой. Ночь такая приятная, веет легкий ветерок, а черное как смоль небо усыпано звездной пылью.

– Нет, Драгоценная.

У меня каждый раз душа замирает от этого прозвища. И переполняет вновь обретенное счастье от того, что мужчина, да еще и такой красивый, называет меня драгоценной.

Я все время думаю, что и этого счастья меня лишат, что он уйдет, но Мидас говорит, что я не должна о таком тревожиться.

Он увлекает меня к нашему небольшому костру, и я устраиваюсь подле него. Прижимаюсь бедром к его ноге, поскольку тоскую по телесному контакту. Теперь, когда меня трогают без намерений причинить боль, я не могу насытиться этими прикосновениями.

– Почему? – с любопытством спрашиваю я. Мидас такой дружелюбный и обаятельный. Меня удивляет, что его, похоже, не интересует общество других людей.

Он отпускает мою руку, чтобы взять поджаренное им мясо, и отламывает мне кусок побольше. Я улыбаюсь, принимая его, и с удовольствием кусаю.

– Потому что лучше нам держаться особняком, – терпеливо поясняет Мидас, очищая мясо от костей и поедая его. – Аурен, людям доверять нельзя.

Я смотрю на него, задаваясь вопросом, не усвоил ли он этот урок на собственном горьком опыте, как я. Вот только мы оба не любим обсуждать наше прошлое, и я рада, что он меня не подстрекает. Здесь и сейчас мы оба счастливы.

– Я думала, было бы неплохо примкнуть к чьему-нибудь обществу, – тихонько признаюсь я и, слизывая с пальцев жир, доедаю свой кусок. – Мы уже пару месяцев странствуем только вдвоем. Подумалось, я тебе могу наскучить, – подтруниваю я, но за моей шуткой всегда прячется вопрос, всегда скрывается легкая неуверенность в себе.

Я до сих пор не понимаю, почему такой, как Мидас, волнуется за такую, как я.

Мидас поворачивается, чтобы взглянуть на меня. В его глазах сияет оранжевое марево пламени, отчего в них искрится тепло. Он протягивает руку и ласкает большим пальцем мою щеку.

– Аурен, ты никогда мне не наскучишь. Ты идеальна.

У меня перехватывает дыхание.

– Ты считаешь меня идеальной?

Он наклоняется ко мне и целует, и я напрочь забываю, что наши губы испачканы едой и от моих волос пахнет дымом от костра. Мидас считает меня идеальной. Он спас меня и никогда не потеряет ко мне интерес, а еще находит меня настолько идеальной, что целует.

Я и не догадывалась, что когда-нибудь испытаю подобное счастье.

Отстранившись, Мидас проводит ласковым пламенным взглядом по моему лицу, в его глазах читается обожание.

– Забудь о том, что наскучишь или что ты не дорога мне. Ты ведь моя позолоченная девочка, верно?

Я робко киваю и облизываю губы, пробую сладость его поцелуя. Он до сих пор кажется таким новым, таким хрупким. Сердце переполняют чувства, и я боюсь, что однажды оно может не выдержать.

– Почему я, Мидас? – тихий вопрос срывается с губ и повисает в воздухе.

С тех пор, как Мидас забрал меня из сиротливой нищеты, из переулка, откуда некуда было податься и не к кому пойти, этот вопрос неделями, месяцами крутился у меня в голове.

Возможно, я наконец произнесла его вслух, потому что Мидас вдохнул в меня частичку своей бескрайней уверенности. Или, быть может, я чувствую себя смелее, когда скрыта ночной завесой.

Думаю, некоторые вопросы невозможно задать при свете дня. В темноте легче промолвить нерешительную фразу и испуганно вопросить. Во всяком случае, тогда можно скрыть вопросы во мраке и там же самому спрятаться от них.

Я жду ответа, дергая траву пальцами, выщипывая стебельки, просто чтобы чем-то занять руки.

Мидас берет меня за подбородок, чтобы я на него взглянула.

– О чем ты?

Я застенчиво пожимаю плечами.

– После того, как избавился от бандитов, ты мог забрать в той деревне кого угодно. Многие там плакали и были напуганы, – произношу я, опустив взгляд на воротник его золотой туники, где под ослабевшей шнуровкой виднелась загорелая кожа. – Почему я? Почему ты зашел в тот переулок и решил забрать меня с собой?

Мидас протягивает руку и сажает меня себе на колени. От прикосновения в животе все сжимается – это самопроизвольный отклик, возникший из страха перед чужим касанием и из удивления, что оно мне нравится. Достаточно стихнуть первоначальной тревоге, и я уже льну к Мидасу, положив голову ему на грудь.

– Это всегда была ты, – тихо отвечает он. – Стоило мне увидеть твое лицо, и я тут же сложил оружие пред тобой, Аурен. – Он берет мою руку и кладет ее себе на грудь. Я ощущаю, как бьется под моими пальцами ритм его жизни, оно словно поет песню только для меня. – Слышишь? Мое сердце твое, Драгоценная. Навсегда.

Мои губы растягиваются в улыбке, и я прижимаюсь лицом к его шее, уткнувшись носом в отбивающий стаккато пульс. Я чувствую такую легкость и счастье, что удивляюсь, почему не парю в воздухе и не сверкаю вместе со звездами.

Мидас целует мои волосы.

– Давай-ка ложиться, – шепчет он и щелкает пальцем по моему носу. – Нам нельзя проспать.

Я киваю, но вместо того, чтобы спустить меня на землю, Мидас на руках несет меня к палатке и, пригнув голову, заходит в нее. Там он бережно укладывает меня на свернутое одеяло, и я, прижавшись к нему, засыпаю в его объятиях.

Толком и не знаю, что именно меня пробудило.

Возможно, звук. Возможно, чутье.

Я сажусь в темноте и замечаю, что из нашей палатки пропало оранжевое марево, а это значит, что огонь погас примерно несколько часов назад.

Мидас рядом спит, из его приоткрытого рта доносится тихий храп. Я улыбаюсь, потому что подобное детское сопение придает ему некое очарование, невинную ранимость, и я единственная, кто знает об этом секрете.

Я оглядываюсь, склонив голову и прислушиваясь к тихой ночи, а сама любопытствую, что могло вырвать меня из такого глубокого сна.

Но ничего не слышу. Скоро, вероятно, наступит рассвет, поэтому я решаю тихонько выскользнуть наружу и умыться перед отправлением в путь.

Выйдя из палатки, я прохожу мимо обугленной и усеянной пеплом ямы, оставшейся от нашего костра, и вытягиваю руки над головой, оглядывая залитые лунным светом окрестности. Все вокруг так же, как было, ничего необычного, только от пруда разносится тихий стрекот сверчков.

Туда я и иду, желая искупаться одна, пока есть такая возможность. Босые ноги утопают в мягкой траве, пока я бреду к водоему. Открытая равнина кое-где усеяна деревьями, и я вижу вдалеке тени палаток кочевников, но в лагере довольно тихо, а значит, все еще спят.

Добравшись до пруда, я принимаюсь раздеваться и пробую воду пальчиками ног. Прохладная, но терпимо. Я только разок окунусь, пока не взошло солнце.

Начинаю развязывать золотые тесемки на воротнике, как вдруг чья-то рука закрывает мне рот.

У меня вырывается испуганный крик, который приглушает чужая ладонь. Этот человек другой рукой хватает меня за горло, отчего я начинаю задыхаться.

– Бери ее одежду, – раздается рядом с ухом грубый мужской голос.

Мои глаза становятся круглыми, как блюдца, когда я чувствую, как натягивают мою тунику, так что ткань до боли впивается в кожу.

В панике и исступлении я понимаю, что их трое: две женщины и мужчина, который держит меня сзади.

Нет, женщин не две. Одна из них – еще девочка, примерно моего возраста. Я ее узнаю. Эта семья примыкает к странствующим кочевникам.

Я сопротивляюсь, пытаюсь брыкаться, но мужчина перехватывает меня еще крепче, и дышать становится труднее.

– Замри, и это пойдет тебе на пользу, – низким голосом говорит он мне на ухо.

Женщина, пытающаяся сорвать с меня рубашку, оглядывается через плечо.

– Передай мне нож, – шипит она дочери.

Девочка, по всей видимости, стоит на страже, но бросается вперед, передавая матери карманный нож, и я вижу блики металла. Пытаюсь умоляюще взглянуть на нее, но девочка даже не смотрит в мою сторону.

Силюсь оттолкнуть мужчину и оторвать его руку от своей шеи. Порываюсь закричать сквозь прижимающиеся ко рту мужские пальцы, скрежещу зубами, намереваясь его укусить, но он лишь запихивает пальцы мне в рот и зажимает ими язык, так что я начинаю давиться.

В следующее мгновение слышу треск, а потом живот пронзает острая боль. Я кричу, когда с моего тела срезают рубашку, а следом за ней и длинную юбку вместе с чулками.

– Быстрее! Отдай мне нож! – шикает мужчина.