Длинные шероховатые пальцы настолько бережно касаются моей спины , что мне хочется развернуться и плюнуть в его красивое надменное лицо. Однако моя смелость не возрастает ни на сантиметр, а напротив, испаряется, стоит ему начать внимательно и сосредоточенно водить ладонями, пересчитывая каждую косточку и не пропуская ни одного миллиметра моей чувствительной кожи. Все это приводит в замешательство, я не понимаю, что он делает, но мне достаточно того, как звенит мое тело, особенно когда мужчина сильнее нажимает на определенную точку, будто ища что-то под моей кожей. Что, черт возьми?

– Ты меня изнасилуешь? – срывается с моих искусанных губ, прежде чем я понимаю всю тупость прозвучавшего вопроса.

Мужчина молча слезает с моих ног, продолжая вести ладонями вниз и вынуждая меня вздрагивать вместе с тем, как ритм его касаний становится все интенсивней.

– Вряд ли, – с трудом доносится до желейного мозга. – Малолетки меня не привлекают.

– Я не малолетка! – выпаливаю необдуманно.

Почему-то от его слов меня обжигает глупая обида. Дура, радуйся, а не ищи в себе комплексы. Судя по всему, умелые ладони окончательно лишают меня разума.

Внезапно они исчезают, оставляя после себя лишь колючие волны бегающих мурашек, которые кусают и бьют меня в слабые точки, будто заставляя тело просить новых прикосновений этих сильных ладоней.

– На спину, – прилетает мне в затылок, и я уже готова исполнить приказ, как вдруг понимаю, если перевернусь, моя голая грудь окажется у него на виду. Проклятье…

– Ты оглохла? – резко вылетает новый вопрос, давая понять, что терпение похитителя на грани.

– Нет… Я… Я должна накинуть что-нибудь…

– Блядь, – грубым рывком мужчина добивается своего, и единственное, что я успеваю, это скрестить на груди руки. Однако он с силой отрывает их и под мое аханье прижимает над головой, а потом, как бы я не противилась, нарочно задерживает сосредоточенный взгляд на моих сосках, которые от мужского внимания становятся болезненно твердыми. Господи… дай мне сил! – Не дергайся, Стрекоза, уяснила? – теперь его голос звучит на октаву ниже, по-прежнему наполненный режущим безразличием.

Моя грудь тяжелеет, поднимаясь и опускаясь с каждым тревожным вздохом.

Сглатываю, чтобы смочить пересохшее горло, и неуверенно киваю ему, замечая, как что-то темное вспыхивает в глубине его глаз. Божечки…

– Что в-вы делаете? – судорожно шепчу я, с ужасом следя за его руками, которые обхватывают мою шею, но совсем не злобно, просто прощупывая миллиметр за миллиметром, забираясь даже за уши. Не думала, что эти руки способны на что-то, кроме как убивать и причинять боль. Но видимо я ошибалась… Боже, кажется, я схожу с ума. Выносить близость его искрящихся снежной бурей глаз для меня сродни пытке, они убивают меня своей красотой. Вот только миг мимолетного спокойствия улетучивается, когда горячие руки начинают приближаться к моей груди, на что я зажмуриваюсь и резко выдыхаю, мне кажется, еще немного, и я впаду в кому…

– Дыши, – командует похититель, ловко проскальзывая мимо вздымающихся полушарий и требовательно проводя пальцами под ними, но у меня не выходит. Все это слишком… – Блядь, где этот гребаный чип, – бормочет себе под нос, теряя самообладание. – Эти сукины дети не могли так облажаться. – Его пальцы болезненно сцепляются на талии, и я роняю громкий вздох, снова и снова часто хлопая глазами.

Чип? О чем он говорит?

– Мне больно, – шиплю я сквозь крепко сжатые зубы, будто ругая собственное тело за то, что совершенно не согласно со мной.

– Тебе больно? – явно издеваясь, насмехается он, однако продолжает лапать меня. Сволочь! – Стоило позволить моим приятелям показать тебе, чего заслуживает избалованная принцесса Ягумнова, – будто пощечиной прилетает мне. – Они бы не стали с тобой церемониться, отымели бы в каждую щель.

Резкое и грубое высказывание обжигает обидой, но, разумеется, ответить ему не хватает сил, потому что он двигается к моим бедрам, близко к тому месту, где совершенно точно не должны оказаться его грязные руки.

Отказываясь воспринимать происходящее, я уже нахожусь за туманом, ведущим к обмороку, как вдруг понимаю, что мое тело свободно.

Рядом с моей головой приземляется что-то тяжелое, однако не успеваю я сфокусироваться на вещи, как надо мной снова возвышается мужчина и, схватив меня за руки, отстегивает наручники. Тихий, приятный щелчок так сладко звучит свободой.

– Надень это, если не хочешь ловить на себе похотливые взгляды. У меня нет ни желания, ни возможности круглосуточно караулить ублюдков, желающих заполучить твою задницу.

2

Последующие несколько дней были сущим адом принятия неизбежного. И в какой-то момент мне уже казалось, что прошло гораздо дольше, чем два, а то и три дня. Целая вечность в одиночестве, моих криках и слезах отчаяния.

Я слишком быстро сходила с ума, позволяла страху подавлять любую возможность выстоять в глухом одиночестве и боли, что постепенно завладевала каждой клеточкой моего тела.

Все чувства обострились, количество неприятных ощущений зашкаливало. Матрас, что в первый день показался мне мягким и комфортным, теперь напоминал трескающийся гравий. Из-за ограниченности движений и колючего, огромного свитера тело буквально задыхалось, скованные руки ломило от железных браслетов, горло горело от засухи, а желудок сворачивало от раздирающего голода.

Сегодня я начала жалеть, что, благодаря гордости и дурному характеру, отказывалась от еды и питья. Мои вспыльчивые поступки обернулись против меня, и я абсолютно ничего не добилась.

С того момента, как я переоделась и снова оказалась закованной в цепи, похитителя я больше не видела. Не скажу, что меня это расстраивало, но бесило жутко. Неизвестность и ожидание били подобно страшному триггеру, а раздражающие язык вопросы доставались пустым стенам.

Ведь за все это время в помещении практически никто не появлялся, разве что один парень, который совершенно не разговаривал со мной. Приносил мне все необходимое для справления нужды, а еще еду, после чего уходил.

И если от последнего я могла отказаться, то полный мочевой пузырь не давал мне возможности махнуть рукой на естественные потребности, вынуждая меня унижаться. Ходить под себя у меня не было ни малейшего желания, я и так задыхалась затхлым запахом, наполнявшим темницу. Правда я была благодарна и тому, что в такие моменты парень выходил за дверь. А еще он не казался мне плохим и я не могла понять, почему он здесь, среди вонючих ублюдков, для которых человеческая жизнь ничего не стоит.

Возможно, в нем я видела того, кто способен мне помочь или хотя бы ответить на мои вопросы.

Вот только сегодня его нет слишком долго, потому что привычного запаха еды, появляющегося вместе с ним, давно не чувствовала.

Внезапно в темноте раздается щелчок, и сердцебиение уже по привычке начинает зашкаливать, сбивая все биоритмы в организме. Я каждый раз думаю, что к этому можно привыкнуть, но ошибаюсь. Не выходит. И вот я снова теряюсь в эмоциях, затапливаемых меня до самого горла. Но сегодня все ощущения будто острее, на самом пике, сильнее и невыносимее.

Приподнимаюсь на кровати под звон цепей и только сейчас понимаю, насколько слабая, руки кажутся грузными и неподъемными. Тяжелые шаги разбиваются во мраке гулким эхом, и я делаю несколько рваных вдохов, позволяя мятному шлейфу проникнуть в самые недра легких. Это он…

Щелчок, и свет заполняет меня тяжелым чувством, но в следующее мгновение глаза ослепляет вспышка, и мне приходится зажмуриться от боли в глазах, будто у меня последняя степень светобоязни. А потом до меня доходит, что, скорее всего, это был фотоаппарат или телефон…Неважно, важно то, что меня сфотографировали в таком ужасном состоянии.

Я с трудом подавляю желание расплакаться, слезы не избавят меня от мучений, они сделают только хуже. К тому же, во мне, наверное, и жидкости то нет, а слезы уподобились бы крупицам песка из самой жаркой пустыни Сахара.

– Твой папочка хочет убедиться, что его дочурка жива. – Вздрагиваю от прикосновения горячих пальцев, а потом мою голову резко задирают вверх.

Не успеваю я сосредоточить взгляд, как на подбородок болезненно надавливают, и в рот попадает холодная жидкость, вынуждая меня закашляться. Однако сдвинуться с места мне не позволяет та же рука, что намертво вцепилась в мое лицо.

– Не думай, что я позволю тебе сдохнуть, – раздается грубый голос у самых губ, и кажется, я перестаю дышать. – Ты будешь жить, Стрекоза, и если потребуется, есть и пить из моих рук. До последнего вздоха своего папаши, пока я не заставлю сдохнуть его в муках агонии. Так как он этого заслуживает.

Мужская грубость и запах мяты не оставляют место догадкам. Это он. Сомнений больше нет. Мой похититель снова здесь, и что-то мне подсказывает, что узнавать его ближе будет мучительно больно.

В каждом брошенном им слове искрит ярая ненависть, и я лишь пытаюсь понять,почему он все это делает? Чем я заслужила его жестокость? Что такое страшное сделал мой отец, раз за этот поступок заставляют отвечать его ребенка?..

И все-таки во мне еще есть место на обратную ненависть, на это мне хватает сил и если бы могла, плюнула бы похитителю в лицо. Но вода, что секунду назад попала в пересохший рот, впиталась слишком быстро, а я наконец поняла, до какой степени хочу пить, эта жажда сильнее всего на свете, она пересиливает даже собственную гордость… Буквально ломает меня. Потребность жить еще слишком реальная. Проклятье. Моя голодовка оборачивается против меня…

– У меня нет времени на твое воспитание, ясно?! А если оно появится, ты не обрадуешься.

Моргаю. И злюсь, что перед глазами все еще мутная картина, лишь фактурный голос позволяет мне понять настроение своего мучителя.

– А сейчас ты сядешь и поешь, поняла? – его рука перемещается мне на затылок и медленно наматывает мои уже грязные волосы на кулак, прежде чем он снова подносит их к своему красивому и жестокому лицу. Именно в этот момент я понимаю, насколько близко он ко мне, а царапающие льдом глаза исследуют мои губы в опасной близости. И почему-то в таком интимном диапазоне я начинаю чувствовать себя грязной. Ущербной. Ничтожной. От него пахнет дорогим парфюмом, обжигающей мятой и терпким табаком, а от меня? Потом, пылью и слабостью…

На моем фоне он само совершенство, а я лишь грязь под его ботинками. Только вот почему этот мужчина не брезгует трогать подобную грязь…

Однако, несмотря на свое подавленное состояние, внутри все противится. Я не стану его подстилкой и рычагом против собственного отца. Я выживу. Но для этого мне нужно усыпить бдительность ублюдка, державшего меня взаперти. Мне нужно выйти отсюда любыми путями. Даже если придется сломать саму себя.

– Я поем, если вы дадите мне принять душ, – едва шевелю потрескавшимися губами, – и чистую одежду.

Бес испускает раздраженный вздох, а хватка на моих волосах усиливается и причиняет мне боль.

– Послушай меня внимательно, девочка Ася, мои приказы не обсуждаются. Если я сказал есть, ты берешь и делаешь. А будешь рыпаться и выставлять условия, лишишься последнего комфорта под своей задницей.

Я заглядываю в его холодные глаза со всей своей ненавистью, но она разбивается о его презрительное безразличие. Ему наплевать на меня. От его ледяной человечности все внутри покрывается инеем, и страх по новой охватывает каждый клочок моей души…

– Зачем вы это делаете? – выходит из взволнованной груди слишком робко, и я кусаю себя за язык, будто ругая за оплошность.

А потом повисает пауза, после которой Бес бросает на меня предупреждающий взгляд и качает головой:

– Я делаю то, что должен.

Молчу. Выдерживаю его уничтожающую близость и острое жжение на затылке, едва не рассыпаясь по крупицам. Но отводить глаза и прятаться больше не буду. Позволю ему запугать себя, и от меня точно ничего не останется. А главное, это принесет боль моему отцу. Я не должна давать им повод сделать родителя слабым.

– Я перенервничала, извините, могу я поесть? – наконец хриплю я шепотом, позволяя своим большим глазам достучаться до его железной души, но, не увидев и толики трещины милосердия в его льдах, сглатываю деревянным ком засухи.