Он рискнул подняться по лестнице. Кое-где отклеились обои, и на панели сырело пятно, которого в том месяце не было. На стене висел портрет Карлы, в полный рост, возле ее бывшего суженого. Карла навсегда перестала о нем говорить. Их связь была не по любви. Парень происходил из семьи алхимиков, сказочно богатой. Помолвку утрясли, когда Хейнрейл заключил с гильдией тайный союз. Теперь все накрылось, и деньги, и связи. Не видать Карле домика на Брин Аване.

Он обнаружил мать на коленях возле маленького алтаря ишмирского бога Дымного Искусника. Благовония из двух кадильниц завивались вокруг нее сизыми кольцами. Разноцветные струйки испарений переплетались в переливчатой пляске. Бастон кашлянул.

– Почти готово, – с закрытыми глазами произнесла мать – то ли сосредоточенно молилась, то ли хотела заставить его подождать. Дым забирался ей в ноздри, вуалью обтекал лицо.

– Сегодня утром ты не ходила к Нищему Праведнику.

– Зато ты ходил к Дредгеру на прошлой неделе.

Бастон тщательно обдумал ответ. Эльшара Терис тридцать лет прожила замужем за Хеданом, тридцать лет в браке с Братством. Пусть Хедан уже два года в земле, такие узы сами собой не отпадут. Она по-прежнему кое с кем общалась, прислушивалась к шепоткам из подполья. В то же время частью Братства она так и не стала, в отличие от Хедана. В отличие от детей. И она преклоняла колени перед ишмирским алтарем. Было бы крайне недальновидно прятаться от пауков и соглядатаев и оказаться застуканным собственной матерью. Если она уже слишком далеко зашла и подпала под божественное влияние, то…

– Ну, хорошо, – сдался он. – Перестану тебя проверять, раз ты против.

– Да я-то не против, делай что хочешь, главное, чтобы делал ты сам, а не отец. – Мать развернулась к нему: – Ну как?

Она выглядела лет на тридцать моложе и вся сияла. Смотрелась как Карла. Он тихонько подул матери на лицо, и иллюзия развеялась, как прах на ветру. Эльшара зло выругалась:

– Проклятие, никак зафиксировать не выходит!

– Иллюзия…

– Чудо Дымного Искусника, Повелителя-под-вуалью, Бога Откровений и Вдохновения, Владыки Поэзии, Обитателя Комнаты Без Стен, Творца… – Перечисляя имена, она малость остекленела глазами, и он тихонько ткнул ее в руку. Мать встряхнулась и продолжала, будто бы и не проваливалась в транс. – Я годами мерзла в церкви Праведника, и Хранимые боги ни разу не ответили мне ни на одну молитву. Вот и решила пойти по-другому.

– А то ты без них не обойдешься, – сказал Бастон. Этот дом в Боровом тупике был одним из самых больших во всей Мойке. Не таким роскошным, как у Гхирданы, но бесспорно богатым, спасибо Братству. Однако каждый раз заходя сюда, он замечал на какой-нибудь стене или полке очередное пустое место – хранимая прежде ценность отправлялась в ломбард. Сколько же она тратит на необходимое, а сколько отдает богам? – И, к слову, деньги нужны?

– Ого, портовые грузчики стали получать больше пяти медяков в день? – фыркнула Эльшара. – Нет, перед тобой приходила сестра, поэтому ничего мне не надо. Разве только чтобы дети пореже у меня тут маячили. Я-то думала, Карле есть чем заняться, приглядывая за тобой. Кстати, она просила тебе передать, если объявишься: встреть ее в семь под аркой Привоза.

– Небось обо мне тут судачили.

– А как же. Волнуемся, Бас. Эти годы нам дались нелегко, но о тебе мы заботиться не перестанем.

– Мне пора идти. – У лестницы Бастон помедлил: – Не нужен тебе этот дым.

– Считаешь, я хожу в храм Дымного Искусника покрасоваться? – обиженно произнесла Эльшара. Но, как всегда, Бастон не понял – она неподдельно задета или играет драму напускных невзгод. – В дыму содержится истина. Жрецы вызывали передо мной разные видения.

– Причуды сумасшедшего бога.

– Мне тебе глаза не открыть, Бас. Ты сам должен вглядеться в дым. Пошли сходим в храм вместе.

– Мне некогда.

Она усмехнулась:

– Что, бочкам с ящиками невтерпеж подождать?

– У меня другие дела.

Эльшара отвернулась к алтарю, подкинула смесей в кадила. Дым опять оплел ее лицо кружевами, и Бастон задумался, скоро ли перестанет совсем ее узнавать? Она становилась столь же непривычной, чуждой ему, как и Мойка, – боги Ишмиры отнимают у него все больше и больше. Эльшара помахала ладонью в дыму, рассматривая сложившиеся узоры.

– Я не шучу. Твоему отцу я постоянно твердила: чтобы удержать власть, надо быть безжалостной сволочью. Не всякий на такое способен. Отец, прими Утешительницы его душу, так не мог. Поэтому я и втемяшивала ему держаться поближе к самому хитроумному и жестокому подлецу, какого удасться найти. Если ты, Бас, уйдешь в Новый город, непременно поступай точно так же.

– Я сам о себе позабочусь.

Эльшара цокнула языком:

– Я из-за вас совсем поседела. Из-за вас с Карлой.

Когда Бастон покидал Боров тупик, в голову закралось воспоминание. Это было до Перемирия и до Кризиса. Новый город еще не возвышался на гвердонском окоеме, чужие боги не насаждали на пепелище свои кошмарные храмы. Он тогда не узнал каменного человека, поджидавшего на улице в сумерках. Каменные люди не смели показываться на Боровом тупике.

– Бастон, есть разговор. – Слова скрежетали, словно в горле крутились жернова.

– Нижние боги… Иджсон? – Знакомое лицо затерялось под чешуйками, пупырышками какой-то гальки, наплывами камня. Только прежние глаза в упор смотрели из-под этой маски. – Хейнрейл ищет тебя.

– Хейнрейл хочет меня убить. Он меня отравил. Я этого с рук ему не спущу.

– Здесь его нет, если ты пришел по его душу. – В глубине сознания Бастон гадал, готов ли он убить друга, и молил, чтобы Шпат до этого не довел.

– Я вызываю его на сходку. По поводу звания мастера. – Шпату приходилось одышливо проталкивать слова, легкие сдавливали каменные пластины. Он с силой топнул ногой, встряска пробежала по всему его телу, и на Боровом тупике задрожали оконные стекла. Вибрация прочистила какую-то закупорку, и речь его стала посвободнее. – Вытащу Хейнрейла на воровское судилище. Я знаю, твой отец в прошлом его поддерживал и немало с этого получил, но я спрашиваю лично тебя, Бастон. Теперь это наше Братство. Мы можем изменить его к лучшему. Пришло время решать по-новому.

– Ты ни за что не наберешь голосов. Хейнрейл недосягаем. – Он пытался убедить в этом самого себя, растоптать тлеющие угольки надежды. Мысли о том, что Хейнрейл, возможно, уйдет, что Братство удастся возродить…

– Завтра меня будет поддерживать Таммур, – сказал Шпат. – И Тиск. Кафстаны пойдут за мной. И у меня есть кое-что, чего у Хейнрейла нет, – у меня есть святая.

– Какая еще святая?

– Кари. С ней случаются видения – о настоящем. Она видит насквозь любые секреты. Скоро узнает все о Хейнрейле. Ему от меня ничего не утаить. Я готов его свергнуть. Сейчас подходящий момент провернуть колесо. – Цитирует отцовские записки. – Вы со мной? Вы оба?

Бастон зыркнул через плечо. Карла вышла следом и стояла тихо, как тень, слушала Шпатову речь.

– Хедан наверху, – шепнула она. – Если он тебя увидит, то скажет Хейнрейлу, спустит на тебя Холерного Рыцаря. Лучше уходи.

– Увидимся на сходке. – Шпат натянул на чешуйчатую голову капюшон и шагнул в тень. Хоть и каменный, двигался он шустро.

– Шпат, – окликнул Бастон. – Я с тобой. – Он так и не узнал, услышал ли его Шпат.

Две ночи спустя Шпат соперничал с Хейнрейлом на воровском судилище – и выиграл. Но у Хейнрейла имелась страховка – договоренность с ползущими. Той ночью под градом смертельных заклятий погиб весь цвет Братства.

Бастона там не было. Карла уломала его не ходить.

С вторжения подземка в Мойке не работала, Кракены затопили туннели. Поэтому Бастон шел пешком, твердо ступая по своему району на длинных ногах. Начался дождь, яростный ливень, по переулкам понеслись мутные потоки. Крысы сбегали из сточных труб – к дождевой воде подмешивалась кислотная дрянь испарений, от нее щипало глаза.

Серотканная улица проходила возле Священного холма, за пределом ишмирских владений, ближе к хайитянам. По условиям Перемирия при входе и выходе с любой оккупационной зоны требовалось предъявлять документы. Вооруженным силам каждой зоны воспрещался доступ на две остальные, а для выхода в нейтральную часть города необходимо было иметь разрешение. Теоретически гвердонским гражданам позволялось посещать оккупационные зоны, но подозрительные перемещения были чреваты досмотром. Один из стражников на пропускном пункте щеголял сломанным носом – возможно, после той драки в баре. Бастон не поднимал головы, стараясь не светить физиономию, пока стоит в очереди. У ворот стоял не жрец-смотритель – то был сам Жестокий Урид, воплощенный полубог. Девяти футов, птицеголовый, с клювом, готовым вырывать сердца недостойным. Урид что-то прокаркал на неизвестном Бастону языке.

– Какие дела у неверного? – перевел священнослужитель.

Бастон приподнял полу своего пальто, показал:

– Хочу поискать, где мне пальто залатают.

Урид закурлыкал, а затем помазал Бастона священным елеем и разрешил проходить. Елей пах иначе – наверно, на пропускном пункте внизу они используют другое вещество, а может, дело в каком-то особом ритуале, либо присутствие Урида меняет состав. Бастон представил, как Урид станет выслеживать его в переулочках, как изогнутый клюв пробьет грудину и вырвет сердце.

Отчего-то его сердце представало на этой картине уже безжизненным, оно не билось. Полая, чахлая скорлупа, деталь механизма.

Он шел по одному из опустошенных участков города. Здесь поврежденные дома не подлежали ремонту и ждали сноса, а пораженные чудесами – еще и процедур экзорцизма. Если бы он повернул отсюда налево, а не направо, то улица Состраданий вывела бы его мимо ХОЗ на пятачок, прозванный Мирной Могилой. На этом месте была уничтожена Пеш, ишмирская богиня войны. Сам клочок земли опечатали, заключили в герметичную оболочку – пустую гробницу. Алхимики до сих пор его изучают и говорят, что те, кто был рядом, когда умирала богиня, навсегда повредились душой.

«Рядом был целый город», – удрученно шепнул ему внутренний голос.

Вопреки тяжелым последствиям, здешний коммерческий район оживленно гудел. Посредники и перекупщики, игнорируя царящий погром, толклись среди разрухи. Из рук в руки переходили паевые доли в перевозках оружия, в поставках алхимии, в заморских предприятиях и компаниях. Здесь за день меняло владельцев больше капитала, чем светит вору накрасть за всю жизнь, – если вор живет в Мойке, уж точно.

Он поднялся на Священный холм и отыскал нужную лавку портного. Торговали в ней в основном рясами для священников и студентов, куда ни глянь – висят накидки из серой и черной ткани. Лавка напомнила ему старый рельсовый туннель возле Виадука, пристанище тысяч летучих мышей. Они все свисали рядами, сложив аккуратно крылья. Таились, послушные недоброй воле.

Девушка-продавщица, похоже, его узнала. Помогла снять пальто, сложила, повесив на руку, словно дорогой наряд, а не грязные обноски, и пригласила в примерочную. Там она выудила ключ, отперла шкаф. Вспыхнули начертанные на доске волшебные печати, а потом опять потускнели, стали невидимы. Запирающее заклятие массового выпуска, одна из последних разработок алхимиков. Обережные сигиллы, нанесенные машинным способом.

Внутри скрывалось еще одно творение алхимиков. Причудливый механизм, пишущая машинка, кое-как спаянная со стеклянным баком, где была налита святящаяся жидкость. Толстый серебряный шнур уходил от основания машины в отверстие, просверленное в задней стенке шкафа.

– Вы уже пользовались эфирографом?