Я вошел вслед за Тошуком, смущенно укрывшись за его спиной. Мне показалось, что комната набита народом, хотя на самом деле здесь было только семь человек. В том числе – две женщины. Люди сидели на диване, в креслах и даже на полу. Но, несмотря на столь демократичные позы, я счел, что они плохо знакомы друг с другом: лица не свидетельствовали о раскрепощенности. Большая часть молчала; солировали в разговоре один-двое наиболее общительных, остальные лишь поддакивали. Вскоре я влился в застенчивую часть группы, занявшись чаем, который нам любезно предложили. Это было тем более кстати, что в дороге я здорово проголодался, а на низком столике посреди комнаты в изобилии водилась сдобная выпечка. Поглощая пирожки один за другим, я с любопытством рассматривал своих будущих спутников. По внешнему виду и скупым репликам я пытался определить, к какому типу принадлежит каждый из них. Кто здесь – бывалый герой, а кто – домашний рисовальщик карт вроде меня, непонятно как заслуживший великую честь.

Беседа велась по-английски, хотя для большинства английский явно не был родным языком – как и для меня. Я давно смирился с тем, что за счет экономических успехов своих государств этот язык стал не просто международным, но общеобязательным. Когда-то в детстве меня бесило то, что я, как и все вокруг, обязан его изучать, чтобы, как говорили мои родители, «добиться чего-то в жизни». Не знаю, что тут было причиной, а что следствием, но я был уверен, что органически не переношу его звучание, грамматику и так далее, отчего деспотичный диктат всего англоязычного казался мне еще более несправедливым. Может, связь была обратной, и не будь английский язык так категорично навязан мне, у меня был бы шанс полюбить его. Ведь в устах таких гениев, как «Битлз» и подобных им, он не казался мне отвратительным, даже наоборот! Сейчас, похоже, мне придется смириться вторично, если я не хочу чего-то пропустить, подумал я.

В данный момент в разговоре ведущая роль принадлежала довольно крупному активному мужчине лет сорока. Как мне показалось, по жизни он существовал в амплуа мудреца-хранителя устоев: чуть удлиненные волосы, окладистая борода, полинявший туристский костюм цвета хаки, а также уверенная плавная речь, привыкшая, чтобы с ней соглашались.

– Попытки спровоцировать сабинян на, так сказать, правозащитный дискурс вообще считаю безнравственным, – изрекал он. – В нашем мире и так избыток свободы и всевозможных прав всех и вся, вы не согласны? Я не говорю, что свобода – это вредно (ведь даже выбор сабинян отказаться от свободы был свободным выбором), но мы с вами не можем не видеть и побочных результатов всеобщего раскрепощения. – Он обвел глазами присутствующих, каждый из которых, по-видимому, представил себе какой-то свой пример издержек свободы, поэтому никто не возражал. – И если нашлись люди, которые свободно – подчеркиваю это – выбрали ограничение своей свободы, то зачем, подобно искусителю, приставать к ним с рекламой соблазна? Зачем уверять их, что они несчастные рабы, которых угнетают проклятые жрецы, зачем заманивать их обратно в свой цивилизаторский ад?

Худая сорокалетняя дама со строгим постным лицом закивала энергичнее других. Видимо, она была не меньшей традиционалисткой, чем оратор, только не обладала его умением выступать.

– Неужели на экскурсиях бывали случаи такой агитации? – удивилась девушка с темным хвостиком на затылке, тоже одетая в хаки. Несколько значков и нашивок на рубашке, которые я из-за близорукости не мог разобрать, выдавали в ней природоохранную активистку из какой-нибудь крупной организации. Что-то вроде «Гринпис» или WWF. – А я думала, что в группы не берут нелояльных участников!

– Сабиняния в этом смысле отличается небывалой толерантностью, – с улыбкой вмешался Тошук, уже успевший закусить пирожком. – Своим зрителям она позволяет думать и говорить, что они считают нужным. А мы будем просто зрителями, пусть и запущенными внутрь 3D-картинки. Сабиняния выбирает участников группы не по принципу лояльности, а по принципу умения думать – мне, во всяком случае, так кажется. Какой смысл в бездумных начетчиках, которые лишь повторяют то, что им сказали? Даже христианскому богу милей те, кто пришел к нему через тернистый путь сомнений. То есть – сделав свободный выбор. Может, и у богини Сабины похожие вкусы, – добавил он.

– Я бы не стала так говорить о творце этого дивного мира, – без улыбки заявила строгая дама. – Не будь ее, нам было бы некуда стремиться!

– Согласен, – примирительно сказал Тошук. – Я лишь хотел сказать, что наличие сомнений, споров, а может быть, даже провокаций, возможно, входят в планы сабинянского руководства. Скажу больше – может быть, это даже одна из целей экскурсий. То есть экскурсии устраиваются не только для внешнего мира, но для самих сабинян. Это не столько их нам, сколько наоборот – нас им показывают. Со всеми нашими сомнениями, ошибками, пошлыми устремлениями. Им показывают внешний мир. Возможно, эта экскурсия – эдакая прививка от нашего мира для сабинян.

– Убежден, что она им не требуется, – возразил бородатый носитель устоев. – Я не сомневаюсь, что информация про свободное пользование интернетом – не фейк, как думают некоторые. Сабиняне и так регулярно прививаются от соблазнов нашего мира, посещая наши соцсети. Они устали от нашего мира не меньше, чем мы с вами!

– Правда, только в теории, – заметил Тошук. – Практика тоже не помешает.

– Но все-таки, зачем они это делают? Провокаторы, которые агитируют сабинян бороться за свои права? – спросила девушка-активистка.

– Ну, это классика психологии, – опять перехватил инициативу бородатый. – Чувство неудовлетворенности оттого, что кто-то смог преодолеть себя, а ты – нет. Чтобы победить это мерзкое чувство, нужно доказать себе, что чужая победа ничего не стоит. Победить чувство зависти к праведнику оттого, что ты грешник. Что для этого нужно? Правильно – развратить праведника. Обычный низменный инстинкт. Описан у Льва Толстого в уже не помню каком рассказе… Ну, вобщем, там такая распущенная богатая девица из чувства неудовлетворенности собой решила соблазнить отшельника-монаха. А он, наказывая соблазн и в ней, и в себе, отрубил себе руку. И после этого она раскаялась и, кажется, сама ушла в монастырь.

– О, как интересно! Обязательно найду его! – воскликнула девушка.

Между тем на периферии комнаты возникло параллельное обсуждение. Дождавшись, пока в основном разговоре возникнет пауза, сидящий в дальнем конце парень лет тридцати решил изложить свои сомнения.

– Прошу прощения, коллеги, я хотел бы выяснить такой вопрос. Насчет питания и так называемых «внешних» вещей. Мы все знаем, что проносить с собой за стену ничего нельзя. А что, если я – аллергик? Или веган? Причем такой, который сразу помрет при виде мясной пищи? Наконец, если я, к моему сожалению, до сих пор не смог побороть никотиновой зависимости? Неужели сабинянскому руководству специально нужно, чтобы я страдал?

– С этого и надо было начинать, – сказал Тошук с неизменной улыбкой. – Вы курильщик, и не готовы отказаться от сигарет. Признаться, не знаю, как вам быть. То есть выбор у вас из двух альтернатив: либо принять условия Сабинянии, где это запрещено, либо отказаться от ее посещения.

– Да, но кому я помешаю? – не унимался парень, по виду похожий на бойкого журналиста солидного издания, выехавшего на пленер. У него была свежекупленная, с иголочки туристская одежда, и аккуратно подстриженная короткая бородка. – Не вам, не им. Спрячусь подальше в кусты, получу порцию своего наркотического вещества – он засмеялся – и готово.

– Замечательно! – брезгливо отозвалась строгая дама. – А потом кто-нибудь потребует права употреблять спиртное и героин!

Носитель устоев был настроен более миролюбиво.

– Видите ли, вы опять апеллируете к правам человека, что в нашем случае неуместно, – обратился он к журналисту. – Мы с вами готовимся войти на территорию, на которую конвенция о правах – или как ее там – не распространяется. Там свои законы.

Строгая дама важно кивнула. Позже я узнал, что ее зовут Мария.

– Каждому из нас важно понять, что там никому и никто ничего не должен – продолжил он ласково. – Вобщем-то, если мы нарушим специфические законы Сабинянии, нас могут попросту убить, – для убедительности он прибег к легкому запугиванию, после чего заговорил уже более жестким тоном, как будто правом убивать за провинности в Сабинянии располагал лично он сам. – Там нет судов, куда вы можете подать иск о нарушении своих прав, там вас не защитят правозащитные организации. Словом, все разговоры на тему, а почему мне нельзя, ведь я имею право – там неуместны. Нет – и точка. Или остаемся по эту сторону стены. – Он, видимо, хотел сказать «вы остаетесь», но решил смягчить выражение.

– Да я не говорю, что имею право, – капризно возразил журналист. – Просто я не понимаю – кому я помешаю? Вот кому?

Впрочем, мне показалось, он уже смирился со своей будущей никотиновой ломкой и не надеялся на чудо. Намек на то, что за сигарету его могут убить, видимо, на него подействовал. Бородатый и впрямь обладал даром убеждения.

– И все-таки, насчет веганства, – вступил парень помоложе, светловолосый, похожий на природоохранного активиста, как и девушка. – Я, конечно, понимаю, что в традиционном обществе его организовать сложно, и так-то питания не хватает…

Бородатый удовлетворенно кивнул. Традиции – это было по его части. К моему удивлению, чуть позднее он представился как Ченг – несколько экзотичное, на мой взгляд, прозвище для обладателя таких убеждений.

– Но ведь сабиняне наверняка не станут спорить, что веганское питание – более этичное, чем убийство животных ради того лишь, чтобы поесть, – продолжал активист. – Тем более что мы, так уж получилось, живем не в традиционном обществе, продуктов у нас много, и мы вполне можем позволить себе поступать этично. Зачем сабинянам из принципа нам в этом мешать? Что с того, что мы принесем с собой немного круп, орехов и сухофруктов, чтобы разнообразить свое меню?

– Если веганы такие этичные, то ради этого они вполне могли бы удовольствоваться на несколько дней теми овощами, что есть за стеной, – воинственно заметила Мария. – Иначе это какое-то лукавство получается. Ратуем за минимизацию потребностей, а сами хотим питаться разнообразно и изысканно! Но ведь тем самым мы создаем неоправданно большую нагрузку на экосистему!

Тошук поспешил смягчить ее слова:

– Я бы добавил, что самоограничение, которое ждет нас за кордоном, важно не только не для сабинян, но для нас. Оно является частью программы экскурсии. Ведь, если вдуматься, что нам показывают? Главным образом – добровольную способность людей принести свой комфорт в жертву ради торжества идеи. Конечно, мы все можем сказать, что наши маленькие слабости вреда Сабинянии не принесут. Ну что с того, что я пронесу на территорию гаджет и буду ежечасно проверять новые сообщения, потворствуя своей соцетевой зависимости? Что с того, что Тим будет потихоньку жевать в кустах свой чернослив, наивно думая, что жители страны этого не замечают? Или что Ержи заберется в скальную расщелину, чтобы втайне выкурить сигарету? Вроде бы – ничего страшного. Но в этом случае Сабиняния так и останется для нас всех прикольной компьютерной игрой. Захотел – поиграл, захотел – встал и пошел по делам. Но фантастика в том, что эта страна – реальность! И это потому, что ее жители «играют» по-настоящему, добровольно отказываясь от многого легкого и приятного ради тяжелого и трудного. Играют до самой смерти. Мы же сами хотели посмотреть своими глазами, как такое возможно. Но что мы поймем, если останемся внешними наблюдателями со своими слабостями и гаджетами? Нам предлагается некоторое время пожить, как сабиняне (ну, я преувеличиваю, конечно). Неужели мы от этого откажемся?

– Ни в коем случае! – воскликнул полноватый итальянец, показавшийся мне (не знаю, почему) похожим на любителя реконструкторских игр и фэнтези. – Ребята, мы же все об этом мечтали! Вспомните: еще две недели назад мы и помыслить не могли, что наша мечта сбудется! И вот мы – здесь, у порога Сабинянии. Завтра мы войдем внутрь! Неужели сигареты или чернослив может быть важнее этого счастья?