– Какие еще деньги? Я их у тебя брал?! Ты мне их давала? Щас обязательно в шею дам! Дубиной! Главное, не давала ни хрена, а уже интересуется!

Серафима не стала настаивать, развернулась и бодренько посеменила к остановке. Вдруг правда долбанет, и все, вон она, дубина, рядышком. А деньги… Да чего там, они с Шишовым и в самом деле не много наработали.

– Ну чего, отвоевала деньги? – встретила ее Лилька ехидной усмешкой. – Что-то ты быстро, никак мужичок послал тебя по матушке… Ой, Кукуева, не выйдет из тебя кондуктора.

Лилька схватила косметичку Серафимы, посмотрелась в зеркальце, мазанула ее помадой по своим пухлым губам и довольно потянулась.

– Нет, со мной такие штучки не случаются, – сладко любовалась она сама собой. – Я ж психфак закончила, людей за версту вижу. А ты прям оплошность природы. Я тебе сколько раз говорила: на кой черт ты раскладываешь здесь все деньги? Перед тобой же живой пример – я. Учись! А то… Ой, Симка, вы и так работаете на гуманитарной поддержке, а еще и деньги все выгребли… Он тебя обматерил, да?

У Лильки уже восторженно блестели глаза, в голове мелькали на фиг не нужные советы, а в сердце плескалась волна превосходства.

– И ничего не обматерил, – надулась Кукуева, с силой отбирая косметичку. – Забежал за кусты, извинился, поблагодарил за сумочку, за корзинку то есть, выложил все деньги и пожелал мне доброго пути.

– Нет, я представляю, что пути пожелал. Только в каких выражениях? – скривилась подруга. – Вот сорок лет живу, а чтобы кто-то добровольно с деньгами расстался, не видела. А пойдем у того мужика спросим, вдруг он еще за кустами, а?

На повторную встречу Серафиму совсем не тянуло.

– С чего это ты решила, что он добровольно расстался? – пошла Кукуева на попятный. – Я разве сказала, что добровольно? Вот ты, Лилька, никогда до конца не дослушаешь, а потом тебя в кусты к мужикам тянет. Я же тебе русским языком объясняю: я дала ему поленом по голове, он сразу согласился, что был не прав, и предложил мне деньги и крепкий мир. Во-видишь смятые десятки, это он мне отдал. А вот эта сотня за моральный ущерб.

Лилька недоверчиво покосилась на кукуевский живот, где болталась кондукторская сумка, и только пожала плечами:

– Чо, правда, что ли, поленом? Врешь ведь!

Кукуева устало воздела глаза к потолку и тяжко промычала, что можно было перевести как «А не пошла бы ты проверить свой автобус…»

Лилька недовольно сморщила носик и сменила тон.

– Сим, слышь чего… Ты мне не дашь в долг тысяч пять, а? Ну, сама ж понимаешь, мы с Федоровым стенку купили, а тут у Шишова завтра день рождения, прям не знаю, что и делать…

Серафима расстроенно заморгала глазами. Не было у нее пяти тысяч, что тут скажешь!

– Лиль, а у меня нет… А что, к Шишову на день рождения обязательно?

Лилька захлебнулась негодованием:

– Ты чо, совсем? Он же нас звал! И потом, мой Федоров у него единственный друг. А я единственная подруга. Ты, я понимаю, можешь и не ходить, он нисколько не огорчится.

Серафима сглотнула. Вот черт! Значит, она может и не ходить? А она уже трусы ему в подарок купила. Модные такие боксерки. И куда их теперь? И ведь они же вместе работают, так как же ей не пойти?

– А я уже купила подарок, – промямлила она. – И как же он без подарка, без трусов-то?

– Ты, Кукуева, ваще! – таращила глаза Лилька и громко сопела носом. – Я вот смотрю на тебя и думаю…

Что там она думает, осталось загадкой, потому что в автобус ввалились водители: Шишов и его друг Федоров – здоровенный, похожий на медведя-гризли, мужик, верный муж ветреной Лильки. Лилька тут же выскочила, а мужики плотно уселись обсуждать завтрашнее мероприятие. В частности, их волновал один вопрос: сколько пива брать на брата и считать ли женщин. Позже Федоров спохватился, стал кричать – зазывать жену на рабочее место, а маленький автобус Шишова – гордость Павловского завода – снова полетел по улицам города, собирая пассажиров.

Все утро освистал телефонный звонок. Красный аппарат буквально разрывался от нетерпеливого дребезжания. Сонная Серафима, путаясь в ночной рубахе, подскочила к трубке и испуганно выдохнула:

– Кто это?

– Ну, для начала беседы пожелаем друг другу доброго утра, дитя мое, – наставительно произнес мамочкин голос. – И потом, Серафима, я недовольна. Сегодня у Семы Шишова, твоего водителя, день рождения, а ты преступно хоронишь драгоценные минуты в кровати. Немедленно поднимайся и беги к Оленьке Трофимовой. Это моя бывшая ученица, она сейчас работает в парикмахерской. Я с ней договорилась, и Оля сотворит из твоего пуха на голове чудо.

– Мам, – вяло сопротивлялась Серафима, – а зачем мне на голове какие-то чудеса?

– Не спорь! – на две нотки повысила голос мамочка. – Ты должна сегодня Семочку очаровать. Семочка Шишов замечательный мальчик. Очень ответственный ребенок. Кому, как не мне, это знать. Да, он никогда не учил уроки! У него даже тетради по физике не было, но так ведь он и уроков никогда не срывал! Зато всегда выносил мусор из класса. И, между прочим, всегда протирал доску… когда его никто не просил. Не смей им пренебрегать, это твой бриллиант! Только с ним ты распустишься орхидеей! Это тебе не твой шалопай Кукуев. Сейчас же прими ванну и начинай колдовать над своей внешностью, а Семочке передай мои искренние поздравления. Кстати, ты не забыла ему купить от меня в подарок справочник для начинающего физика?

Серафима уже было задремала возле трубки, но по интонации голоса, лившегося из нее, поняла – ее о чем-то спросили.

– Да! – резво ответила она на всякий случай.

– Что «да», горе мое? Забыла? Ну так я сейчас сама сбегаю в «Букинист»!

Серафима поняла, что наговорила лишнего, что сейчас мамочка ураганом прилетит к ней на собеседование, и быстро затараторила:

– Мамочка, я, конечно же, не забыла. Я уже и бумагой блестящей обернула, и вообще… Ой, у меня в ванной вода через край хлещет, я побегу, ладно?

– Хорошо, – милостиво позволила Сирена Романовна и напомнила: – Ночью непременно мне позвони, мы обсудим подробности вечера. И, Симочка, облей его своими чарами!

Кукуева клятвенно заверила мамочку, что обязательно чем-нибудь обольет, и спешно отключилась. Безрадостно обозрела пыль на полу и поплелась на кухню. Пока негромко шипел чайник, она пялилась в окно и думала о матери. Вот ведь как она мамочку любит, а не получается у них взаимопонимания. Нет, маменька-то наивно полагает, что знает свою дочь, как собственные пальцы. Еще бы ей не знать, она же каждое утро звонит своему сорокапятилетнему ребенку и подробно диктует, как прожить новый день. Конечно, более глобальные решения для Серафимы она уже давно запустила в жизнь. Так, еще в восторженной ее юности, после выпускного бала, матушка уселась с дочерью за столом и сосредоточенно начала листать «Справочник для поступающих в вузы».

– Так… Политехнический, технологический… Нет, это нам не подойдет… А медицинский? Сима, ты хочешь резать лягушкам вены? Ты жаждешь поступать в медицинский институт? – вдруг остановилась она на тридцать второй странице.

– Ма-а-ам, ну там же химию надо знать, а у меня… – протянула дочь.

Сирена Романовна только замахала руками:

– Ой, не говори мамочке, что у тебя с химией! Можно подумать, она не знает! Ну, тогда, может, в пед?

Сима только втянула голову в плечи – в пед ее тоже не тянуло, она знала, насколько нелегко живется самим педагогам. А уж каково их близким…

– Тогда… нет, сельхоз тоже не пойдет, надо будет в селе работать… Архитектурный… Самое оно! А здесь нужно рисовать… Ну ничего, ничего… – с облегчением улыбнулась мамочка и торжественно заявила: – Серафима, ты будешь рисовать!

– Но… но почему?

– А почему бы и нет?! – изумленно пожала плечами мамочка, и Серафима стала рисовать.

Правда, «рисовать» – это сильно сказано, в институте ее не поняли. Хотя поступить она поступила, но на дорожный факультет, где благополучно продержалась половину первого курса, потом смертельно влюбилась в пятикурсника Кукуева и вышла за него замуж. Кукуев был выходцем из района, общежития не жаловал, а студенческую столовую считал издевательством над драгоценным желудком. И потому очень охотно полюбил Симу, переместившись к ней и ее мамочке на жительство. Новоиспеченная жена поменяла фамилию, бросила институт, лучилась бабьим счастьем и стремительно училась жарить рыбу. Мамочка смочила слезой подушку и разменяла роскошную трешку на две квартирки – чего не сделаешь для семейного счастья единственной дочурки. Однако семейное счастье обвалилось – едва Кукуев закончил институт, как тут же умчался по распределению в иной город, напрочь позабыв захватить с собой молодую супругу с жареной рыбой. Супруга проревела месяца два, потом заявилась мамочка, выдернула дочь из холодной одинокой постели и сообщила:

– Я долго думала, дитя мое. Кукуев – не принц на белом коне, нет. Он и на коня-то не тянет. И этот институт с дорогами тебе не нужен. Тебя все равно уже отчислили. А денег на восстановление у нас нет…

Мамочка повертела дочь во все стороны, окинула придирчивым взглядом угловатую, нескладную фигуру дочери с острыми ключицами и хлипкими ручками-веточками и решительно заявила:

– Ты рождена для спорта!

Уже через неделю по мамочкиной протекции Кукуева Сима работала секретаршей в спортклубе и жила исключительно идеями спортивного мордобоя, то бишь бокса. Однако времена менялись – перестройки, переделки, все государственное перекупалось, а то и бесстыдно растаскивалось, менялись названия и руководство, и спортклуб тоже не миновала чаша сия. В клуб пришел новый хозяин, а вместе с ним целое стадо мускулистых, подтянутых, спортивных работников. С прежним штатом вежливо распрощались и попросили освободить рабочие места. Отчего-то с самой первой простились именно с Серафимой.

И снова растерзанную душу дочери излечила Сирена Романовна.

– Нет, дитя мое, – в очередной раз вертела она дочь перед своими очами, – скачки кулаков по физиономии – это не твой умственный предел. Ты создана повторить подвиг Макаренко. Ты и только ты должна сеять вечное и доброе в детских неокрепших душах! Тебя ждет школа!

К тому времени Сима уже научилась немножко противиться:

– Ага, детские души… А сама говорила, что в школе работать могут только камикадзе. Помнишь, как тебе Серегин на Восьмое марта подарил кинжал для харакири? А Пузырев на первое сентября притащил поллитровую банку с пчелами? А завуч под окошком млел – надо же, как детки пляшут! Не пойду в школу.

– Не спорь, дитя мое, пойдешь, – подняла бровки Сирена Романовна. – И не бойся! Я не отдам тебя на растерзание мальчишек-озорников! Ты будешь работать с робкими, прилежными девочками – учительницей труда, у нас как раз освободилось местечко.

Серафима сдалась. Быстро научилась кроить фартуки, вышивать крестиком и выдергивать нитки из салфеток, чтобы получалась необыкновенной красоты дырявая кайма. Правда, ученицы оказались не столь идеальны, как виделось мамочке, но Кукуева стойко переносила тяготы педагогического труда. Вплоть до того дня, когда прилежные и робкие девочки сперли из кабинета все три швейные машинки. С большим трудом возместив школе материальный ущерб, Серафима порвала с педагогикой.

Теперь мамочка перекинулась на частную трудовую деятельность и сунула доченьку в маршрутное такси. Серафима работала еще совсем недолго и до конца не успела разочароваться в профессии. Ее вполне устраивал график – два дня работать, два отдыхать. Она уже смирилась и с зарплатой – все же не меньше, чем в школе. Правда, вот никак не могла смириться со своим напарником Шишовым. Мечталось за рулем видеть более привлекательного представителя коварного противоположного пола. Но выбирать не приходилось, поэтому надо было налаживать хоть какие-то отношения и с этим представителем.