Он глянул на меня, показал в короткой улыбке ослепительные зубы, снисходительно объяснил:

– Мы же не на свадьбу собрались. Выходной день, сами понимаете, у всех свои дела, ну и решили на ходу под рюмочку по шашлычку принять на душу населения. Не ехать же в горы, тем более там лесники на всех дорогах шлагбаумы понаставили – от пожаров. Думали, перекусим, поболтаем – и по домам, спать. А оно вон как получилось…

– Это было в среду, помнится? У вас выходные в среду?

– У нас выходные по скользящему графику, – важно сказал Карманов. – Мы ведь предприятие с непрерывным циклом, без выходных и праздников обслуживаем трудящихся.

Я посмотрел на портрет директора. Перехватив мой взгляд, Карманов сказал сочувственно:

– А Эдуард Николаевич вообще, считай, без выходных работает.

– Это как же? – удивился я.

– Очень просто. У нас раз навсегда заведено: без директора птичка не пролетит! Он всегда на месте, как капитан на корабле.

– Не знаю, я никогда на корабле не был, – сказал я удрученно.

Карманов рассмеялся:

– А я был, в круиз вокруг Европы ездил. И с капитаном подружился, боевой парень! А вот отдыхать ему некогда… И нашему капитану то же самое!

– Но ведь человек не может без отдыха! – вступился я за директора.

– Лавировать приходится. Бывает и межсезонье, бывают дни потише, ну, наплыв гостей поменьше, ему и удается дух перевести. Вот как сегодня, например.

– A-а, исполком и другие дела в городе! – догадался я. – Рад за вашего капитана… Жаль только, мне не повезло, хотелось бы поскорее это дело нудное закончить…

Карманов наклонился ко мне и тихо, доверительно сказал, почти прошептал:

– В Оздоровительном комплексе он… – Посмотрел на часы и добавил: – Уже наверняка попарился, сейчас на «восточной» греется, потом общий массаж и бассейн. Я вам ничего не говорил, но только мне это дело уже – во!

И он провел пальцем по горлу.

Мы дружески распрощались, но в дверях я вспомнил, обернулся:

– Да, чуть не забыл: мне бы хотелось с Мариной, официанткой, потолковать…

Карманов нахмурился, сказал сквозь зубы:

– Да ее ж там не было…

– Где? – не понял я.

– На площадке. – И повторил с нажимом: – Ее там не было.

– Не было, так не было, – легко согласился я.

– Вот и договорились, – оживился Карманов.

Он опять улыбался, и лицо его было мне странно знакомо.

Глава 9

Я шел по улице, лениво размахивая своим нетяжелым портфелем, и размышлял о причинах возникшей у меня неприязни к этим людям, которые именовались в деле «свидетели и потерпевшие». Долго думал, а ответа не нашел, потому что все варианты объяснений были либо несерьезные, либо оскорбляли мое достоинство.

Многие поколения моих предков были пастухами и скотоводами-кочевниками. Древнее предание, ставшее уже историческим предрассудком, считает, что кочевник всегда презирал торговца. Кочевник и деловитость – понятия несовместимые. В своей очень простой и невыносимо трудной жизни кочевник пробивался смелостью, терпением, стойкостью, спокойной неприхотливостью, но никак не хитростью, не ловкостью, не быстроумием.

С незапамятных времен пастух-табунщик своими ногами промерил глубину горизонта и знал, что Земля – шарик, растянутый на кочевые переходы от пастбища к водопою.

И постижение замкнутости всех жизненных маршрутов сделало его философическим лентяем, безразличным к богатству, снисходительно принимающим сытный обед и теплый ночлег и равнодушно презирающим холод и бескормицу.

Наверное, это очень сильная штука – генетическая память. Ведь мое профессиональное бескорыстие и честность – это не достоинство, не добродетель, не кокетливая поза. Это, скорее всего, форма жизнедеятельности моих генов, переданных мне предками-кочевниками.

Я кочую непрерывно по жизни, как неостановимо мчащийся неоновый автомобильчик на рекламе такси. А кочевнику груз накопленных дорогих вещей обременителен. У меня нет вкуса к изысканной еде, так что и гастрономические вожделения мне чужды, и выпиваю я мало – мне при моей нервной системе скорее показан бром. Да и страсти модников по фирмовой одежде мне неведомы. Таким образом, все мои морально-устойчивые достоинства суть сумма неразвившихся пороков. Да и вообще как-то совестно считать добродетелью отсутствие в тебе четкого накопительски-потребительского инстинкта.

А чего же тебе надобно, старче?

Не знаю.

Своим небыстрым умом я понимал, какая это иллюзия – понятие «беспристрастность закона». Дело в том, что беспристрастность закона – не выдумка, не лозунг, не абстрактная идея.

Беспристрастность закона – мечта.

Между законом, точным, справедливым, мудрым, и его реальным исполнением пролегла приличная дистанция – шириною в жизнь, наполненная живыми людьми с их страстями и пристрастиями, пороками и добродетелями, симпатиями и антипатиями. И покамест люди, слава богу, не решили препоручить исполнение закона электронным машинам, а вершат его сами, он несет на себе отпечаток личности тех, кто ему служит. И может быть, сам-то закон беспристрастен, холодно чист и объективен, но люди на службе закона не могут быть беспристрастны. Жизнь, случается, ставит их в такие позиции, где беспристрастность или неуместна, или невозможна.

Я немного стыдился того неприязненного чувства, которое возникло у меня в общении с этими людьми – моими свидетелями и потерпевшими, уверенными в себе, твердо знающими, как надо жить, не ведающими сомнений и загадок, и думал о том, что, доживи я хоть до тысячи лет, мне никогда не научиться вести себя так же твердо и уверенно на бешеной автомагистрали бытия.

Никогда не придет мне в голову отправиться посреди работы в баню, пользуясь своим ненормированным днем, который вряд ли короче, и проще, и беззаботнее, чем у Винокурова. И вовсе не в том дело, что я формалист и трусливый дисциплинированный служака, а просто мое воображение скромного служащего, аккуратного исполнителя поражает эта беззаветная храбрость в обращении с установленными порядками, эта уверенная раскованность хозяина жизни.

И, вяло перебирая в голове все эти идейки, я вдруг напал на поразившую и несколько напугавшую меня самого мысль: а почему бы мне не пойти в баню? У меня тоже день ненормированный, я тоже работаю и в субботы, и в воскресенья, а случается, и по ночам. Почему бы и мне не пойти средь бела дня в баню, благо у меня есть прекрасный повод – встреча с человеком, которого мне нужно допросить по делу. Баня, конечно, не самое привычное место для официального допроса, но для знакомства и разговора с потерпевшим или свидетелем – это, возможно, самая удобная площадка.

Знающие люди утверждают, что нигде человек так не раскрепощается, нигде он так не свободен, нигде так не расторможен, как в бане. И может быть, разговор в бане поможет торжеству беспристрастности закона. Я ведь исповедую железный принцип: если тебе чем-то неприятен человек, если ты не согласен с ним, если ты не веришь в его убеждения и не разделяешь его точки зрения, то попробуй встать на его место. Постарайся понять, чего он хочет, о чем думает, как живет, возможно, это поможет преодолеть барьер неприятия.

Ну и конечно, существует еще одно важное обстоятельство. Оздоровительный комплекс, как высокопарно называется наша прекрасная городская баня, работает третий год, и я, ссылаясь на чрезмерную занятость, загруженность, бытовые неурядицы, повседневные будничные хлопоты, так и не удосужился ни разу побывать в нем, хотя, скорее всего, связано это с моей ленью и нелюбопытством.

Встреча с Винокуровым была для меня тем моральным стимулом, который восполнил бы пробел в моих знаниях о помывочно-парильно-массажных достопримечательностях города, способных превратить меня в человека, молодого душой и зрелого телом.

На «шестом» трамвае я доехал до центрального парка, с удовольствием прошел по его пустоватым, засыпанным осенней листвой аллейкам, пересек улицу Фурманова и оказался у ворот здания, похожего на старинную мечеть. Наверное, в этом храме моющиеся прихожане молились воде, пару и веникам, прося их дать здоровье, бодрость и свежесть души.

Баня была действительно великолепна. Она предлагала максимум придуманных человеком услуг и наслаждений, связанных с водой, негой. Финская баня – сауна, русская парная, восточная баня с горячим каменным матрасом – суфэ, бассейн, разнообразные души, зал физиотерапии. Можно было прожить неделю, не выходя из этого капища воды и тепла.

В восточной бане, исполненной во всем блеске ориентальной роскоши, народу было немного. И над всем этим великолепием царил Эдуард Николаевич Винокуров. Я сразу узнал его. Винокуров был окружен группой молодых людей, взиравших на своего предводителя с обожанием и оказывавших ему ежесекундно всякого рода почести и услуги, соответствующие, по-видимому, его сану парильного имама. А он в отличие от деспотичного аятоллы был демократичен, снисходителен и весел.

Красивый белокурый парень, судя по его ловким и гибким ухваткам, первоклассный массажист, разминая Эдуарда Николаевича, приговаривал нечто вроде банной молитвы:

– Баня – это чудодейственный процесс. Он возвращает нам силу и выгоняет шлаки… только во всем нужен регламент… Сейчас заканчиваем массаж и ложимся на суфэ… Прогреваем все мышцы, связки, косточки… Перегрева быть не может… Температура камня не выше семидесяти градусов… Потом идем в парилку… А там уже венички… Встаем, снова массаж, теперь уже точечный… Бокал холодного шампанского… Снова суфэ, затем бассейн – и что? Молодость и мощь никогда не покидают нас!..

Все весело прихохатывали. И Винокуров улыбался.

Завернувшись в простыню, я лежал на суфэ, наслаждался блаженным ровным теплом и в полудреме наблюдал за ними, полностью увлеченными процессом оздоровления Эдуарда Николаевича. Когда Винокуров встал с лежанки и, сопровождаемый свитой, направился в парилку, я счел необходимым поприсутствовать при этом процессе воскрешения силы, здоровья и молодости и тоже пронырнул в раскаленное пекло. Укладывая Винокурова на полку, массажист пояснял, доставая из ведра веники:

– Париться надлежит тремя вениками – дубовым, березовым и липовым. Дубовый дает крепость коже. Березовый – мягкость мышцам, липовый – гибкость сосудам…

Как настоящий специалист, приглашенный для уникальной операции, он небрежно кинул через плечо кому-то из ассистентов:

– Поддавайте ковшиком помаленьку… Сначала мяту. Потом эвкалипт… Пиво в конце…

На раскаленные камни шлепнулась первая порция воды из медного мерного ковша, свистнул, зашипел пар, и массажист крикнул:

– Давай-давай, часто и по чуть-чуть…

Каменка запыхала, как отправляющийся в рейс паровоз, а в парной начал разливаться студеный чистый запах мяты, в нестерпимом жаре стало легко и свежо дышать.

– И-и-и-ах! – выдохнул массажист и быстро-быстро провел несколько раз двумя вениками над поверженным ниц Винокуровым. Горящий смерч промчался по парной, ударил нам в лица, разжал бревенчатые стены, свернулся в палящую плеть, и стон острого наслаждения исторгся, как песня!

И загуляли по красному распаренному телу веники, забились, зашлепали в непостижимо быстром и четко размеренном ритме.

– Tax! Та-та-та! Tax! Tax! Та-та-та! Tax! Тра-та-та-та-та! Tax! Tax!..

Я и не заметил, как исчез, выветрился запах мяты и парную залил невыразимо прекрасный аромат свежего хлеба – это брызнули на каменку разбавленным пивом, и хмель и солод забушевали в нас своим волшебным дразнящим благоуханием.

– Та-та-та! Tax! Tax! Тра-та-та-та!..