– Гранд-отель «Европа» перешел в руки китайцев. Нового хозяина зовут господин Ванг. Это событие свершилось недавно, так что пока еще рано судить о последствиях. Господин Ванг решительно заявил о своем намерении вернуть отелю его былое великолепие, используя для этого финансовые возможности, которыми, как представляется, он располагает. Вы наверняка обратили внимание, что кое-где требуется ремонт. Да и гостей у нас ныне не так много, как прежде. Господин Ванг собирается исправить это положение вещей. Он стремится к максимальной заполняемости. Обо всем этом я склонен судить положительно. С другой стороны, подобная ваза с искусственными цветами вызывает сомнения в приверженности нового владельца нашим традициям. Однако мне не хочется утомлять вас своими заботами. Вот мы и пришли. Пожалуйте в приготовленный для вас номер 17 класса люкс. Единственное, с чем вам следует считаться, – это французские двери на террасу, которые не закрываются должным образом. В случае сильного ветра советую прислонить к ним стул. А сейчас я оставлю вас в покое, чтобы вы смогли переодеться и восстановить силы. Если вам что-то понадобится, достаточно дернуть за шнурок колокольчика, висящего рядом с дверью. Желаю вам приятного пребывания в гранд-отеле «Европа».

3

Роскошно. Мой люкс был роскошным не потому, что представлял собой безукоризненный гостиничный номер, а как раз потому, что таковым не был. Он воплощал в себе не очередной бездушно-рациональный проект дизайнера интерьера, а обреченно вздыхающее, пышное изобилие следов богатого исторического прошлого. Соседствующие в нем убранства самых разных эпох в изумлении созерцали друг друга.

Бордовое кожаное кресло «Честерфилд» в прихожей располагалось бок о бок с обитым темно-розовым бархатом стулом в стиле Людовика XV с мотивом из роз и примерно такого же цвета подставкой для ног рядом с декоративным столиком восемнадцатого века, отделанным ажурной резьбой. На столе в углу помещался массивный бакелитовый радиоприемник с посеребренным частотным регулятором, на котором были выгравированы названия радиостанций предвоенного времени. С подходящим трансформатором его, вероятно, еще можно было бы вернуть к жизни. Только теперь он передавал бы совсем другую музыку. В спальне доминировала чудовищная кровать неопределенного исторического периода с четырьмя позолоченными колоннами в египетском стиле, на которых покоился балдахин из темно-красного бархата с вышитыми на нем золотыми звездами. Кто знает, сколько вздохов и нашептанных секретов таилось под этой звездной пылью? В ванной комнате с габаритным зеркалом в позолоченной раме рядом со старинной эмалированной ванной на бронзовых ножках в форме львиных лап с явным нежеланием была установлена современная душевая кабина.

Складывалось впечатление, что многие предметы оказались в номере по воле случая: старые книги, медный колокольчик, тяжелая пепельница в виде половины небесного свода, удерживаемой на плечах Атласа, череп мыши, всяческие письменные принадлежности, монокль в футляре, чучело сипухи, каттер для сигар, компас, варган, кукла ваянг, латунная ваза с павлиньими перьями, сифон, деревянный монах, служивший для колки орехов. Неясно, призваны ли они были вписываться в некую единую декоративную концепцию либо составляли элементы нескольких разнородных замыслов по обустройству интерьера, реализованных по ходу истории лишь наполовину, без того чтобы их авторы удосужились устранить результаты аналогичных попыток своих предшественников, или же то были вещи, забытые прежними постояльцами, по сей день не убранные горничными из философских соображений, что история формирует настоящее вследствие рассеянного накопления случайных осадочных отложений, не подлежащих упразднению.

Одобрительно проведя рукой по золоченым панелям, почувствовав на ощупь толщину ткани тяжелых охристых портьер и отодвинув стул, дабы открыть французские двери на террасу с видом на розарий (или то, что от него осталось) и пруд с недействующим фонтаном, я подумал, что у меня еще будет достаточно времени для подробного описания этого номера. Здесь было хорошо, если не идеально, и я не видел причины, почему бы не остаться в отеле до тех пор, пока не решу, куда двигаться дальше.

Дорогой широченный письменный стол из эбенового дерева, элегантно инкрустированный более светлыми породами древесины, поставленный перед окном у французских дверей на террасу, в паре со скромным, но добротным и удобным деревянным стулом тридцатых годов я заметил сразу по приходе. Еще до того, как развесить в шкафу спальни костюмы и рубашки, я исполнил ритуал по разметке стола в качестве своей личной территории. Слева сложил в стопку привезенные с собой чистые тетради, рядом разместил перьевую ручку и любимые черные чернила, которые всегда должны были быть под рукой. Вынув из чехла макбук, я установил его на правой стороне стола и подключил к розетке.

Ведь я приехал в гранд-отель «Европа» не для того, чтобы тоскливо коротать время посреди увядшей роскоши и угаснувшего великолепия в пассивном ожидании момента, когда на меня вдруг снизойдет спасительное озарение, похожее на лепесток цветка, упавший из пожелтевшего букета. Этого озарения я хотел добиться собственным трудом, а значит, надо было приниматься за работу. Мне требовалось навести порядок в воспоминаниях, преследовавших меня будто рой разъяренных пчел и блокировавших мою мысль. Если я действительно хотел забыть Венецию и все произошедшие там события, мне следовало для начала как можно точнее восстановить их в памяти. Тот, кто не вспомнит всего, что стремится предать забвению, рискует позабыть выкинуть из головы определенные вещи. Мне надлежало все записать, хотя я понимал, что потребность излить душу «боль несказанную вновь испытать велит», выражаясь словами Энея, обращенными к Дидоне. Тем не менее, чтобы подвести итог, я должен был изложить свою исповедь на бумаге. Не бывает предназначения без ясности о происхождении, и нет будущего без внятной версии прошлого. Мне легче думается с ручкой в руке. Чернила просветляют ум. Только записав то, что случилось, я способен восстановить контроль над своими мыслями. С этой целью я сюда и приехал.

Откладывать выполнение означенной миссии в долгий ящик не имело смысла. И делу бы конец, и с плеч долой^[2]. Я наметил для этого следующее утро.

А пока я зашел в спальню и упал на фривольную кровать с балдахином. Она восторженно отозвалась, задорно пружиня подо мной, как умеют пружинить только гостиничные кровати. С чего же мне начать свой рассказ? Логичнее всего было бы начать с начала. Я глядел на звезды в темно-красном небе у себя над головой. Начало может подождать, решил я. Перво-наперво стоит вспомнить тот момент, когда я был окрылен самыми радужными надеждами. Так же как осуществление моей миссии началось с прибытия в гранд-отель «Европа», реконструкция моих воспоминаний откроется прибытием в Венецию. Я увидел перед собой тонущий город, ощутил приливную волну прошлого и погрузился в глубокий сон.

Глава вторая. Обетованная площадь

1

В Венецию каждый раз приезжаешь как в первый. Несмотря на то что я был здесь частым гостем, небрежно бросавшимся на званых вечерах громкими именами Тициана и Тинторетто, несмотря на то что с видом бывалого путешественника я продолжал читать газету, когда огненно-красный скоростной поезд, везущий меня из Местре к старому городу, многозначительно замедлил ход, и что я намеревался практично подойти к своему прибытию, отложив любое возможное душевное смятение до тех пор, пока окончательно не устроюсь, у меня все-таки на секунду перехватило дух, стоило мне выйти со станции и увидеть хрупкое пастельное клише города, беззаботно и обманчиво невинно представшее предо мной на зеленой воде.

Венеция взглянула на меня с улыбкой возлюбленной, ждавшей моего возвращения. За все эти столетия, терпеливо проведенные ею у окна, она стала спокойнее и красивее. Позвякивая драгоценностями, она раскрыла мягкие, теплые руки для долгожданных объятий, которые были судьбой и предназначением, и хихикнула, потому что все наконец обрело смысл. Шепча о вечности, она знала, о чем говорит. У нее было довольно нарядов для всех праздников, которые ждали нас впереди.

Для встречи с любимым человеком нет города лучше Венеции. Клио пустилась в путь раньше меня. Мы разделили обязанности. Пока я занимался уборкой старого жилья и улаживал последние формальности с его владельцами, она отправилась в Венецию обустраивать наш новый дом и встречать грузоперевозчиков. Вещей у нас было немного. По преимуществу ее книги. Когда-то я пошутил, что у нее тяжелая профессия. Искусствоведческие труды приобрели большой вес – и эту шутку она уже слышала. По телефону она сообщила, что переезд прошел благополучно. Она начала распаковывать коробки. Она меня ждала. Она меня любила.

Где-то за этими манящими фасадами во вздыхающей усыпальнице города вилась улочка под названием калле Нуова Сант-Аньезе, которую мне предстояло отыскать, чтобы увидеть Клио в рабочей майке и спортивных брюках, с длинными темными волосами, для удобства собранными в пучок, и, возможно, с каплей краски на носу, как в телерекламе для счастливых молодоженов, среди коробок в доме, полном радости и обещания жизни. Сегодня вечером она наденет свое бальное платье, чтобы под руку со мной прошелестеть по площадям, переулкам и черным каналам навстречу приключениям, с блеском добавив еще одну восхитительную главу в раскатистую историю города, словно прибывающая вода, обрекающая его на безысходность.

2

Я приехал налегке. Все свои вещи я отправил с перевозчиком. Я был рад пройтись от станции пешком. В поезде у меня была уйма времени, чтобы при помощи мобильного телефона выучить наизусть маршрут от вокзала до калле Нуова Сант-Аньезе. Однако возможностей сбиться с пути было предостаточно. В других обстоятельствах я бы охотно ими воспользовался, но сейчас предпочитал целенаправленность. Я хотел увидеть Клио.

По высоким ступенькам я, как на алтарь, взошел на мост Скальци. Переправа через Гранд-канал – это торжественная месса, до строительства нового моста служенная лишь в трех местах. Облокотившись на мраморные перила, я обозревал внизу сутолоку на бирюзовой воде, которая была скорее аортой, нежели препятствием. Канал в форме небрежной буквы S в зеркальном отражении был намалеван на карте города пьяным архитектором, садистски расхохотавшимся, обнаружив, что его творение сделало город почти непроходимым для фланировавшей в атласных туфлях знати, и лишь на следующий день, уже на трезвую голову, осознавшим, что совершенно случайно создал великолепный водный путь, грациозно и неторопливо соединяющий все части города.

Да, и гондолы, они тоже сразу бросились мне в глаза, хотя я и не подготовился ко встрече с ними. Они были больше, чернее и подлиннее, чем на картинках. В конце концов, нелепо, что в двадцать первом веке по-прежнему существуют подобные штуковины, чудесным образом воскрешенные для туристов, точно доисторические водоплавающие птицы. Впрочем, в Венеции нельзя говорить об анахронизмах. В этом городе, никоим образом не приспособленном для продуктивности, спешки или полезности, анахронизмом была сама современность. Время здесь погрузилось в меланхолию и ностальгию по мечте о тени звонкого прошлого.

Велико было искушение пройти прямо по калле Лунга, ведущей как раз в том направлении, где сейчас находилась Клио, однако в городе, движущемся в никуда, направление мало что значит. Судя по карте, я мгновенно запутался бы в двориках и закоулках, словно бык в красной тряпке. Не стоило исходить из того, что в Венеции был некий уличный план. Застройка здесь вряд ли велась по принципу целесообразности: на четко размеченных участках, вдоль удобных магистралей. Аристократия прошлых веков заполонила остров роскошными палаццо, и возникшие между этими чудесами света щели стали служить улицами. Перемещаясь с места на место, ты постоянно вынужден был считаться с эксгибиционистской демонстрацией любви к этому городу прежних горожан.

Нелогичным, на мой взгляд, образом мне пришлось проследовать в обратном направлении по противоположной стороне Гранд-канала, чтобы свернуть налево, на Фондамента-дей-Толентини, набережную канала Рио-де-ла-Кацциола э-де-Ка-Рицци. Музыка этих названий сопровождала меня в пути. Я шел мимо фасадов, отделанных мраморным кружевом. В воде отражались деревянные причальные столбы. И хотя все, что я видел, стояло здесь уже веками, оно производило впечатление зыбкости, словно то был мираж, возникший на море и готовый рассыпаться при малейшем дуновении ветерка, превратившись в беспорядочные воспоминания на миллионах фотографий.