«Когда умру – привет народу…»

Когда умру – привет народу,
своими занятому бедами;
а про заветную свободу
споёт им бард, пока неведомый.

«Прошли естественные сроки…»

Прошли естественные сроки
писательского ремесла,
а я слова в тугие строки
вяжу с упрямостью осла.

«С началом горячей и влажной весны…»

С началом горячей и влажной весны
вся жизнь облекается песней;
у вдов и невест одинаковы сны,
однако у вдов – интересней.

«Навряд ли польза есть в житейском опыте…»

Навряд ли польза есть в житейском опыте,
когда он весь – из грязи и из копоти.

«Весьма достойна сожаления…»

Весьма достойна сожаления
и восхищает нас немерено
та часть земного населения,
которая во всём уверена.

«Наша старость протекает без надрывов…»

Наша старость протекает без надрывов,
тихоструен весь поток последних лет:
нету замыслов, мечтаний и порывов,
даже просто и желаний тоже нет.

«Какой-нибудь идеи дуновение…»

Какой-нибудь идеи дуновение
едва только повеет над окрестностью,
немедленно родится вдохновение
у бездари, измученной безвестностью.

«Таким я вовсе не был смолоду…»

Таким я вовсе не был смолоду,
но не воротишь годы вспять:
с утра лениво глажу бороду,
после чего ложусь доспать.

«Наблюдаю много лет я борьбу и гонки…»

Наблюдаю много лет я борьбу и гонки,
у меня вопросы есть, далеко не праздные:
знают ли мерзавцы, что они подонки,
что о себе думают негодяи разные?

«Азарт познания угас…»

Азарт познания угас,
но я ещё живу;
уныло щиплет конь Пегас
пожухлую траву.

«Мне кажется, во мне с рождения…»

Мне кажется, во мне с рождения,
и горячась в иные дни,
дурные жили побуждения.
Но нынче померли они.

«О чём туманно грезят старики…»

О чём туманно грезят старики,
когда уже не светит ничего?
Что мерзкому дряхленью вопреки
они ещё поскачут о-го-го,

«Я выгорел внутри почти дотла…»

Я выгорел внутри почти дотла,
остался лишь заброшенный подвал,
и нет уже душевного тепла,
которое я раньше раздавал.

«Хоть не встречал я привидений…»

Хоть не встречал я привидений
за годы долгие, что прожил,
боюсь я призраков и теней,
хотя я их не видел тоже.

«Со спорщиками раньше был я дружен…»

Со спорщиками раньше был я дружен,
а нынче – молчаливый инвалид:
мой умственный желудок перегружен,
мыслительный запор меня томит.

«Легко, вольясь в людскую реку…»

Легко, вольясь в людскую реку,
прильнуть к дыханию угарному;
уютна стадность человеку,
особенно – лицу бездарному.

«Кто в суете и круговерти…»

Кто в суете и круговерти
без мельтешенья жить не может —
наверно, он и после смерти
чертей в аду собой тревожит.

«То хлипких знаний фанаберия…»

То хлипких знаний фанаберия,
то чувства жизни торжество;
как совместить, что в Бога верю я,
но думаю, что нет Его?

«Когда гнетёт меня печаль…»

Когда гнетёт меня печаль
и настроение недужное,
беру стакан, но лью не чай,
а нечто более мне нужное.

«В Австралии резвятся кенгуру…»

В Австралии резвятся кенгуру,
на севере медведи ищут мёд,
а мне никак сегодня поутру
лень вязкая подняться не даёт.

«Младенцем сосал материнскую грудь…»

Младенцем сосал материнскую грудь
и рад был пелёнкам сухим,
и вовсе не думал, что жизненный путь
окажется долгим таким.

«Я прошлые не помню склонности…»

Я прошлые не помню склонности,
в былом поддержку не ищу;
о состоянии влюблённости
я только изредка грущу.

«Навряд ли мои предки унывали…»

Навряд ли мои предки унывали
в заполненные хлопотами дни;
я думаю, в местечках торговали
мечтами и надеждами они.

«Когда совсем удача рядом…»

Когда совсем удача рядом,
и надо чуть ещё сноровки,
то ухватить полезно взглядом,
не сыр ли это в мышеловке.

«Всё как-то стало безотрадно…»

Всё как-то стало безотрадно,
свихнулась жизненная ось;
живи я стайно или стадно —
гораздо легче мне б жилось.

«Дымит завод. Растут дома…»

Дымит завод. Растут дома.
Свет побуждает к жизни тьму.
Мир не сошёл ещё с ума,
но явно движется к тому.

«Я наделён образованием…»

Я наделён образованием
и грустью о его излишности,
что служит веским основанием
глухого чувства никудышности.

«Я был бы просто подлецом…»

Я был бы просто подлецом,
не огласив уведомления,
что мерзок вложенный Творцом
наш дар взаимоистребления.

«Я многое чего не докумекал…»

Я многое чего не докумекал,
сейчас уже закрыта эта дверь;
но много понял я про человека,
и горестно душе моей теперь.

«Меня пугали хулиганами…»

Меня пугали хулиганами,
антисемитами, чекистами,
ворами, жуликами, пьяными,
и даже силами нечистыми.
А я – гулял.

«Изрядно самогоном обожжённая…»

Изрядно самогоном обожжённая,
и спиртом – я его не разбавляю,
вся глотка у меня уже лужёная,
но я её и дальше закаляю.

«Я только сейчас, к исходу века…»

Я только сейчас, к исходу века
трезво начал думать головой:
изо всех инстинктов человека
всё же самый главный – пищевой.

«Я рад был видеть: напрочь разные…»

Я рад был видеть: напрочь разные
умом, характером и опытом,
евреи, праздник жизни празднуя,
здесь на клочке собрались крохотном.

«Не путай службу и служение…»

Не путай службу и служение:
служение – всегда вериги,
а служба любит продвижение
и пишет нравственные книги.

«И я когда-то был учащимся…»

И я когда-то был учащимся,
как все ровесники мои,
а нынче все мы тихо тащимся
с телегой собственной семьи.

«Есть за всё в этой жизни расплата…»

Есть за всё в этой жизни расплата,
вот кончается срок мой земной,
над людьми я смеялся когда-то,
нынче время шутить надо мной.

«Сижу внутри квартиры у дверей…»

Сижу внутри квартиры у дверей.
В пивную в это время шёл я встарь.
Но вирус там гуляет – как еврей,
продавший прошлогодний календарь.

«Восторженность ко мне приходит редко…»

Восторженность ко мне приходит редко,
и счастьем искажается лицо,
я радуюсь восторгу, как наседка,
благополучно снёсшая яйцо.

«Увы, по мере пробуждения…»

Увы, по мере пробуждения —
а сны мне дарят утешение —
во мне растёт предубеждение
против земного мельтешения.

«Какую-то крошку тащил муравей…»

Какую-то крошку тащил муравей,
и груз был тяжёл малышу;
и стало смешно мне: я старый еврей,
но тоже продукты ношу.

«По возрасту давно бы мне пора…»

По возрасту давно бы мне пора
уже утихомириться, наверно,
но жизни ежедневная игра
по-прежнему влечёт меня безмерно.

«Зря иные кипят в беспокойстве…»

Зря иные кипят в беспокойстве,
не желая понять соответственно:
неисправности в нашем устройстве
нарастают с годами естественно.

«Уже я в жаркий перепляс…»

Уже я в жаркий перепляс
не кинусь в бурном хороводе:
года своё берут у нас —
дряхлеешь даже на свободе.

«Нет, на Творца я не в обиде…»

Нет, на Творца я не в обиде,
что так судьбу мне предназначил:
я столько всякого увидел,
что жил бы хуже я иначе.

«Время нынче катится безумное…»

Время нынче катится безумное,
сдвинулась какая-то основа,
в наше благоденствие бездумное
льются звуки хаоса земного.

«На свете есть такое вещество…»

На свете есть такое вещество —
звучит оно ругательством в народе;
я не люблю любое большинство:
в нём это вещество бурлит и бродит.

«Когда уйду я в царство теней…»

Когда уйду я в царство теней,
примусь, наверно, я роптать,
что нет у теней сновидений,
а мне их будет не хватать.

«Ненужное милее мне, чем нужное…»

Ненужное милее мне, чем нужное,
притом руковожусь я вкусом личным;
пристрастие моё, корысти чуждое,
и сделало наш дом таким отличным.

«Срок земной не знает замедления…»

Срок земной не знает замедления,
и замедлить старость нету средства;
скоро я достигну просветления
и впаду в задумчивое детство.

«Всякое моё изображение…»

Всякое моё изображение,
как и лично я в оригинале,
в женщинах будить воображение
может, к сожалению, едва ли.

«Бесчисленно обилие трактатов…»

Бесчисленно обилие трактатов
о том, как мир улучшить и спасти,
но столько же и пламенных плакатов,
зовущих уничтожить и снести.

«Охотно славу я воздам…»

Охотно славу я воздам
прогрессу женского создания:
отзывчивость прекрасных дам
растёт по мере увядания.

«Когда народ за душу трогали…»

Когда народ за душу трогали,
мы отзывались каждый раз,
и объявилось много погани,
но больше качественных нас.

«Живу я тихо и беспечно…»

Живу я тихо и беспечно —
как понимаю жизни суть,
а то, что жить не буду вечно,
меня не трогает ничуть.

«Простое вполне размышление…»

Простое вполне размышление
из воздуха всплыло затихшего:
моё неуёмное тление —
остатки горения бывшего.

«Когда у власти гаснут чары…»

Когда у власти гаснут чары,
и страхи видятся подробные,
тогда нужны ей янычары —
тупые, тёмные и злобные.