– Что ж, честолюбие – хорошее чувство. Но скверно, если оно перевешивает желание докопаться до правды. Берегись гордыни. Это самая коварная из человеческих ловушек.

– Философ. Я знаю, что спорить с тобой трудно. Точнее, бесполезно.

– Трудно спорить с истиной. А пререкаться со стариком Сократом – дело нехитрое.

– Сократ, мне больно видеть тебя здесь. Я считаю предстоящую казнь великой ошибкой. Но я не буду предлагать тебе бежать. Уверен, что Платон и Критон как раз убеждали тебя именно в этом, и делали это намного искуснее меня. Они тебя боготворят, поэтому иначе и быть не может. Но, судя по их вконец расстроенным лицам, они не преуспели в своих стараниях. Но почему? Разве не в природе всех живых существ до конца бороться за свою жизнь?

– Что ж, твой вопрос разумен. И вправду, борьба за жизнь суть природа жизни. Но посмотри на меня внимательнее. Разве не странно бы я выглядел в глазах всех, кто знал и уважал меня, если бы тайком, ночью, усыпив стражей и подвергая огромному риску моих друзей и помощников, переодевшись и закрыв лицо, на старости лет на дне какой-нибудь рыбацкой лодки уплыл бы из родных Афин невесть куда? Я думаю, всем вокруг сделалось бы так смешно, что Аристофан взялся бы сочинить об этом очередную комедию. И не означал бы мой побег того, что я отрекаюсь от всего, во что верил всю мою жизнь?

– Но разве жизнь подлинного мудреца не бесценна?

– Жизнь любого человека бесценна. Но скажи мне: не смешно ли смотрелся бы бегун-марафонец, который, почти добежав до финиша, вдруг на глазах у зрителей развернулся и изо всех сил побежал бы обратно, к старту? Не логичнее ли предположить, что уставший бегун, завидев близкую линию финиша, напротив, увеличит скорость, чтобы побыстрее пересечь ее?

– Но ведь смерть – это… смерть.

– И это утверждение хоть и наивно, но не ложно. Скажи, знаем ли мы с тобой хоть одного человека, который бы вернулся с того света и рассказал, что там все ужасно?

– Нет.

– Если так, то мы можем резонно предположить, что смерть – это одно из двух. Или бесконечно долгий сон без сновидений, или иная форма бытия человеческой души.

– Очевидно, что так.

– А теперь скажи мне вот что: разве плохо крепко-крепко заснуть? Даже цари говорят, что сон – это драгоценный подарок, одно из величайших наслаждений, дарованных человеку природой. А крепкий сон – это самый лучший сон. Так почему же нам стоит бояться вечного блаженного сна?

– Возможен и второй вариант.

– Да, и следует заметить, что второй вариант и вовсе выше всех похвал. Если мы переходим в иное состояние, то вообрази себе долину, в которой обитает душа, полностью освобожденная от оков бренного тела. Представь место, где можно бесконечно долго разговаривать с Гомером, Пифагором и другими великими людьми. Место, где душа может думать не о еде, сне, работе, а лишь о благе и о поиске истины. Наконец, это место, где больше нет смерти. Разве оно не чудесно?

– Мудрец, я и здесь почти готов согласиться. И все же во мне не угасает надежда, что в последний момент ты одумаешься.

– Я слышу голос твоего сострадания. Но скажи, куда же мне бежать? Есть ли в мире хоть одно место, где можно надежно укрыться от смерти?

– Полагаю, что нет.

– В таком случае мне гораздо лучше умереть достойно сейчас, чем недостойно и лишь немногим позднее.

– Но ведь ужасно то, что тебя казнят без вины.

– Как раз это совсем не страшно. Было бы гораздо хуже заслуживать смерти.

Даже на пороге небытия Сократ, очевидно, нисколько не изменил свой взгляд на мир. Понимая, что разговоры о побеге бессмысленны, я задал последний вопрос.

– Философ, объясни мне, что, по-твоему, есть добродетель?

– Добродетель есть знание. Я почти не встречал дурных людей из мудрецов и ученых, но зато их, к сожалению, немало среди людей невежественных – особенно среди занимающих высокое положение. Добродетель также состоит в том, чтобы иметь всего в меру и не иметь ничего сверх меры. Слава Творцу, я никогда не испытывал тягу к роскоши и излишествам, и никому не желаю этого страшного зла. На свете столько дорогих вещей, которые мне не нужны! Помни также, что причинять несчастье другому – хуже, чем если кто-то причинит несчастье тебе. Объяснение этого заключается в том, что душа человека во всем выше его тела. Вред, который ты наносишь своей душе, творя зло, страшнее, чем ущерб твоему телу или имуществу, причиненный кем-то другим.

Стражник принес тарелку со скудной овощной похлебкой, и, кажется, был уже готов силой выгнать меня. Я и вправду слишком задержался. Но я не знаю, есть ли на свете хоть один образованный человек, который бы не мечтал поговорить с Сократом.

Он умер практически без боли. В тот день Сократу разрешили покинуть тюрьму, и он в сопровождении нескольких самых преданных учеников и двух палачей – тоже поклонников его таланта – уехал в живописное местечко в одном из пригородов Афин, где, как и было предписано приговором, перед закатом, после долгой, утешающей учеников беседы выпил приготовленный палачом растительный ядовитый напиток без вкуса и запаха. Вскоре его конечности охладели. Предсмертной волей Сократа была просьба ученикам принести в жертву Асклепию, греческому богу врачевания, петуха. Так делали, когда человек выздоравливал от тяжелой болезни. Сократ считал, что физическая жизнь его бренного, некрасивого, пожилого тела была болезнью, от которой в момент смерти его вечная бессмертная душа навсегда исцелилась.

Великие мудрецы, жившие до Сократа, прежде всего пытались объяснить законы мироздания, законы природы. И даже безупречный гуманист Конфуций интересовался человеком, рассматривая его как важнейший, но все же кирпичик для идеального, справедливого государства.

Сократу же был интересен обычный, простой человек.

Каждый, который ему встречался.

Глава 7
Мир волшебных идей (Платон)

Место: Сиракузы, эллинская колония (современные Сиракузы, Италия, остров Сицилия)

Время: 387 год до нашей эры

Остров Сицилия – одна из жемчужин Европы. Не случайно через полтора века это место станет великим яблоком раздора, причиной первой Пунической войны – начала раздора могущественных Рима и Карфагена.

В эпоху повествования Сицилия была среди самых процветающих мест на юге Европы. Основанные здесь, в основном, греками, крупные города-полисы впитали большую часть лучших эллинских научных и культурных достижений, но при этом развитие их не осложнялось ни извечной греческой географической стесненностью, ни недостатком плодородных земель.

Главным городом Сицилии были Сиракузы. Здесь имелось все, чем в те времена мог похвастаться греческий полис. При тиране Дионисии Сиракузы, прежде находившиеся под жестоким гнетом карфагенян, благодаря его управленческим и военным талантам стали независимыми, превратившись в крупнейший порт и центр торговли на всем европейском Юге. Это было место, где встречались купцы и ремесленники со всего известного тогда света. Город разросся настолько, что его пришлось разделить на четыре части, а его население впервые в истории Европы превысило миллион человек. В Сиракузах находился один из самых известных древнегреческих театров, который сохранился и поныне, а также великолепные храмы, посвященные Зевсу, Деметре и другим богам греческого пантеона.

Если Афины времен Сократа поражали благородством и изяществом архитектуры, то Сиракузы – динамичным, шумным, почти современным ритмом жизни. На главных улицах, ведущих вдоль побережья Ионического моря, царили вечные столпотворение и суета. Повозки с запряженными в них ослами; ряды глиняных изделий тонкой искусной работы – амфор, кувшинов, горшков; яркая разноцветная одежда прохожих. В воздухе висела тяжелая смесь из запахов рыбы, человеческого пота и растопленной смолы для ремонта лодок. Звучала речь на множестве языков, среди которых греческий был даже не самым распространенным. Человеку современному показались бы экзотикой деревянные помосты, на которых группами стояли связанные или закованные в кандалы рабы для продажи, и именно они были одним из самых ходовых товаров портового рынка. Чернокожих среди них было немного: в основном девушки, которых дородные седовласые богатые граждане приобретали как экзотическую домашнюю прислугу и для любовных утех. Большинство закованных рабов были белыми. Для тяжелой работы в поле и на серебряных рудниках, особенно требовавших силы и дисциплины, ценились крепкие мужчины средиземноморской и европейской внешности, а важным для рыночной стоимости раба было владение хотя бы азами греческого языка.

Я пробирался через этот рынок не один, а вместе со своим новым знакомым по имени Анникерид. С ним я познакомился в таверне утром. Он рассказал мне необыкновенную историю, после чего мы вдвоем поспешили собирать деньги, которые нам требовались сегодня: срочно и очень много.

Анникерид приехал на Сицилию за компанию и по приглашению своего давнего знакомого, Платона. Оба они к своему пятому десятку слыли уважаемыми философами, и их имена немало значили в образованных кругах эллинского мира. Платон был одним из ближайших учеников великого Сократа и после его казни организовал небольшое философское общество в Афинах, написав за последнее десятилетие с десяток собственных глубоких, оригинальных работ. Анникерид был известен меньше, поскольку бывал в Афинах лишь пару раз, а сам жил в Киренах, городе тоже крупном, но не столь значимом. Его работы не заходили так далеко и не были так смелы в выводах, но рассуждали в одном русле с работами Платона, и взгляды сблизили авторов. Платон получил соблазнительное предложение от одного из богатейших правителей – тирана Дионисия из Сиракуз – приехать на несколько лет в качестве почетного гостя и политического советника. Помимо щедрой платы, правитель обещал по мере возможности следовать мудрым советам афинского философа. Первые месяцы все, казалось, шло как нельзя лучше. Идеи Платона сделали горячим поклонником его учения молодого племянника Дионисия, да и сам государь часто приглашал философа для долгих серьезных бесед вечером во дворце, выслушивая его с уважением. Но Платон никогда не держался раболепно и не пытался казаться дипломатичным. Он прямо говорил о том, что тирания – единоличное правление – не идет на пользу государству, и что тиран чаще всего действует, исходя из своей пользы, а не во благо всего общества. Трудно сказать, от каких именно слов вспыхнула искра: Анникерида на той встрече не было (к явной удаче для него). Дионисий, всегда слушавший Платона терпеливо, вдруг вспылил и громко обругал философа, при всех назвав его «вредным смутьяном». Он приказал страже заковать Платона в кандалы за его дерзости и увезти первым же подходящим судном из города, а затем продать на рынке невольников где-нибудь подальше от Сицилии.