Организовать правильную, идеологически выдержанную забастовку оказалось совсем не сложно. В апреле 1901 года предприятие получило срочный государственный заказ, что повлекло за собой ужесточение рабочего графика, введение сверхурочных работ и, как следствие, негативную реакцию со стороны многих рабочих. Представители целого ряда подпольных кружков – социал-демократического, народнического и прочих, – организованных на заводе, объявили 1 мая 1901 года политическую стачку и обратились к администрации с рядом конкретных требований. Кроме отмены увольнений для зачинщиков бастующие требовали включить 1 мая в число праздничных дней, установить восьмичасовой рабочий день и отменить сверхурочные и ночные работы, учредить на заводе совет выборных уполномоченных от рабочих, увеличить расценки, уволить некоторых административных лиц и так далее…

Набор требований в данном случае был не очень важен. Никто не сомневался, что руководство не собирается их выполнять. Все ждали полицию, казаков, войска, поэтому забаррикадировали вход, приготовили камни, разобрали штакетники. Провели митинг, на который собрались рабочие не только Обуховского, но и расположенных рядом Александровского и Семянниковского заводов. На фоне косноязычных и малограмотных местных активистов речь Ленина о текущем политическом моменте слушалась, как ария солиста Большого театра после пьяных кабацких песен. Что-то похожее попытался выдать представитель эсеров, но его заунывные песнопения о тяжелой крестьянской судьбе рабочими были восприняты индифферентно. А когда от имени РСДРП и редакции «Искры» огоньку добавил обаятельный и язвительный Потресов^[11], все остальные кружки и движения окончательно потускнели. Присутствующие члены РСДРП были немедленно кооптированы в стачечный комитет. Успех партии был полным. Фотокорреспонденты прилежно фиксировали, журналисты поспешно записывали.

Несколько раз дозорные заходились сигнальным свистом, и тогда площадка перед заводоуправлением пустела, рабочие разбегались по заранее распределенным постам. Но власти медлили, войска не появлялись. Вдоволь накурившись и набалагурившись у баррикад, пролетариат возвращался к заводоуправлению, и митинг продолжался. Затем снова следовал тревожный свист, и всё повторялось. Многочисленные фоторепортеры, расположившиеся вблизи проходной, оседлавшие близлежащие крыши и заборы, потирали руки и готовили фотографическую технику. Все ждали эпической битвы бастующих с правительством, однако на этот раз всё пошло не по плану. На завод и на бастующих никто не обращал никакого внимания. Уже поздно вечером стачечный комитет, посовещавшись, решил, что столь решительное согласованное выступление пролетариата так испугало царское правительство, что оно впало в ступор и боится отдать приказ на силовое подавление стачки, но завтра всё может поменяться. А посему – бдительность не снижать, народ не распускать, издать забастовочный бюллетень и предложить присоединиться к стачке всем предприятиям столицы.

Следующий день закончился так же, как и первый. Опять митинги, опять шумные овации, услада ушей ораторов, резолюции, одна задорнее другой, и… тишина. Для приведения к покорности взбунтовавшегося столичного пролетариата самодержец не изволил выделить не только солдат с артиллерией или казаков с нагайками, но даже одинокого занюханного городового.

А на третий день новости начали сыпаться как из рога изобилия. Сначала прибыл срочно вызванный из отпуска директор завода генерал Власьев, мрачно объявивший, что все требования стачкома будут выполнены и даже перевыполнены. Выходным теперь будет не только 1 мая, но и последующие дни календаря, потому что их госзаказ перераспределен между Ижевским, Пермским, Брянским и Крупповским заводами. Инженеры с технической документацией командируются на указанные предприятия для организации технического взаимодействия, а затем – на новый строящийся завод-дублёр на Урале, обещающий обойти по производительности и мощности все сталелитейные заводы России.

Совету выборных уполномоченных от рабочих Власьев вручил к началу работы уведомление с поздравлением и предложением самостоятельно озаботиться организацией производства и сбыта с правом распределять полученную выручку как заблагорассудится – на повышение расценок, увеличение зарплат, объявление еще каких-либо дней выходными или другие нужды. Государство в дела рабочих вмешиваться не будет. Но и финансировать убытки не намерено, поэтому, если выручка не случится, то и Фонд оплаты труда не состоится тоже. Ниже этого уведомления большими красными буквами было выведено «От каждого – по способности, каждому – по труду!» и стояла размашистая подпись самого императора, а также высочайший постскриптум о готовности к дальнейшему диалогу. Вечером в непрерывно заседающий стачком пришла делегация рабочих с одним-единственным вопросом: «Что делать?», и Ленин понял, что назрела историческая необходимость переговоров на высшем уровне…

* * *

Время и место для аудиенции самодержец выделил самое неожиданное – новое казённое учреждение с непривычным названием «Госплан», располагавшееся в Мраморном дворце, за полчаса до полуночи. Пригласительные доставил курьер, передвигающийся на пока еще диковинном и непривычном транспорте – велосипеде.

– Звучит крайне инфернально, – усмехнулся Потресов.

– Не инфернальнее всего самодержавия в целом, – поморщился Ленин. – Вероятно, его величество изволят принять нас после вечернего посещения театра.

В эту короткую майскую ночь дворец на Миллионной улице меньше всего напоминал консервативную великокняжескую обитель. Все окна были залиты ярким светом, а три кордона охраны трудились в поте лица, осматривая багаж военных и штатских, непрерывным потоком втекающих в распахнутые настежь двери и бесследно растворяющихся в коридорах и кабинетах.

– У вас что, ночная смена? – решил пошутить Потресов со строгим контролером, проверяющим документы.

– Сегодня, наверное, опять. Почитай, всё правительство собралось, – не принял шутки охранник. – Нам-то что, мы два часа отстояли – и в караулку отдыхать, а эти сердешные, – охранник кивнул головой в сторону курьеров, – и днюют, и ночуют прямо тут, в гардеробе или в пустых комнатах, особо когда такое широкое собрание, как нонче…

Совещание как раз оказалось тем «театральным представлением», на котором присутствовал император. Оно закончилось без четверти пополуночи, и фойе заполнилось чиновниками в самых разных вицмундирах: черных с желтым кантом и серебряным просветом погонов – департамента почты и телеграфов, чёрных с карминным – департамента здравоохранения, тёмно-зелёных с бордовым – канцелярии Министерства финансов, темно-синих со светло-зеленым – департамента путей и сооружений МПС. Из боковых дверей Белого зала, пыхтя и матерясь вполголоса, молодчики из корпуса внутренней стражи выносили и ставили вдоль стены массивные деревянные подставки с картами, графиками и планами, очевидно, служившими наглядными пособиями для докладчиков. Ближайшей к посетителям оказалась общая карта электрификации России, сплошь усеянная синими и черными значками с обозначением гидро- и теплоэлектростанций, перечеркнутая линиями электропередачи, веером расходящимися от перекрещенных стрелочек. Ближайшие к Петербургу – на Волхове и Свири, каскады – на Вуоксе, на Днепре, целая россыпь – на Кольском полуострове, Урале и в Сибири.

– Интересуетесь, Владимир Ильич? – оторвал Ленина от изучения карты низкий, хрипловатый, прокуренный голос. Император абсолютно не походил на венценосную особу, скорее – на учителя гимназии. Пальцы испачканы чернилами, рукав темно-зеленого мундира и кончик носа – мелом, красные от недосыпа прищуренные глаза – так щурятся попавшие на свет из темного помещения.

– Да, прелюбопытно… Скажу честно, не ожидал, – скользнув взглядом по фигуре монарха, Ленин повернулся к нему спиной и опять упёрся глазами в карту, демонстрируя своим видом категорический отказ от соблюдения дворцового политеса со всеми поклонами, титулованиями и прочим самодержавным «непотребством».

Император встал рядом, чиркнул спичкой, и по фойе поплыл аромат душистого трубочного табака.

– Хотел полюбопытствовать, Владимир Ильич, вы уже закончили книгу «Что делать?» – вполголоса осведомился монарх, не отрывая взгляда от наглядного пособия.

Ленин резко повернулся, наклонил голову набок и уже внимательно, со своим знаменитым прищуром, посмотрел на испещренное мелкими шрамами, как оспинами, лицо императора.

– А вы и это знаете?.. Впрочем… после поздравления с первым номером «Искры» уже не удивлюсь. Но, простите, почему вас так интересует именно эта моя работа?

– Потому что меня волнует тот же вопрос, – губы монарха тронула улыбка, а глаза продолжали шарить по карте.

– Но там я рассматриваю задачи революционного переустройства мира…

– И ведущей роли организации профессиональных революционеров в этом процессе, – закончил за Ленина император.

– Точно так! Именно революционеров, – отчеканил последнее слово Ленин, – поэтому удивителен такой интерес именно вашей персоны.

Монарх наконец оторвал глаза от карты и тоже повернулся к Ленину. Что-то было в этом взгляде такое, что смутило и одновременно насторожило Ильича. Читалась в нём крайне сложная гамма чувств, но вот чего точно не было, так это вельможного высокомерия, а ведь именно с ним обычно носили своё «Я» представители аристократии.

– А что же тут удивительного, – пожал плечами император, и в глубине его зрачков заплясали чёртики, – если профессиональными революционерами могут называться буржуазный интеллигент Маркс, капиталист Энгельс, дворянско-генеральские отпрыски Ульянов и Потресов, князь Кропоткин, то почему же таковым не может быть самодержавный государь? Что за дискриминация?..

– Да потому что, дражайший… – начал вскипать Ленин.

– Тиран, – перебил его император, – зовите меня просто Тиран. Во-первых, это правда, во-вторых, я уже привык. И вы привыкайте, потому что именно так вас будут называть в случае победы пролетарской революции, причём не только враги, но и ваши соратники.

Произнося последние слова, император бросил косой взгляд на Потресова. Тот буквально захлебнулся от возмущения, но промолчал, остановленный ленинским жестом.

– А вы не сомневаетесь в победе пролетарской революции? – с трудом скрывая сарказм и грассируя, спросил Ильич.

– Я не сомневаюсь в победе профессиональной организации революционеров при наличии ясных, социально одобряемых целей, достаточной настойчивости и уверенного руководства, – без тени усмешки ответил император. – А уж как её назвать, пролетарской, крестьянской или общенародной – это дело вкуса и вопрос конкретного политического момента, не более того…

Ленин тряхнул головой, прогоняя майские воспоминания, улыбнулся, перелистнул страницу, перечитал ранее написанное.

Основатели современного научного социализма Маркс и Энгельс по своему социальному положению сами принадлежали к буржуазной интеллигенции. Точно так же и в России теоретическое учение социал-демократии возникло совершенно независимо от стихийного роста рабочего движения, как естественный и неизбежный результат развития мысли у революционно-социалистической интеллигенции.

Надо усилить… Обязательно требуется подчеркнуть… Перо ткнулось в чернильницу, и по бумаге рассыпался бисер ленинского почерка:

«А наши мудрецы в такой период, когда весь кризис русской социал-демократии объясняется тем, что у стихийно пробужденных масс не оказывается налицо достаточно подготовленных, развитых и опытных руководителей, вещают с глубокомыслием Иванушки: „плохо, когда движение идет не с низов!”

И вот я утверждаю:

1) что ни одно революционное движение не может быть прочно без устойчивой и хранящей преемственность организации руководителей;