В таком же упоительном беспорядке протекала его личная жизнь. К тридцати многие из нас хоть раз уже женились, Федя же ходил холостяком. Он был богат и хорош собой, женщины готовы были на все, чтобы оказаться рядом с ним. Он мог заполучить любую – и получал. А затем проделывал один и тот же трюк: жаловался на строгие обычаи семьи, на невозможность распоряжаться судьбой по зову сердца, на жестокость отца, на ожидавшую его на родине невесту – он пел эту песню из года в год, и всякий раз она его выручала. Мало кто находил в себе силы порвать с ним, почти все принимали правила игры и соглашались на Федины условия. Он только этого и добавился. Из гущи любовных романов его вырвала свадьба. Ему как раз исполнилось тридцать пять – возраст, когда мужчине следует заводить семью, считал отец. И женил Федю на землячке. Свадьба прошла по обычаям их земли – церемонно, многолюдно. Лишь ближе к ночи старики уступили место молодым, и друзья жениха наконец отдали должное торжеству и сделали свадьбу свадьбой. Играли кинжалами, бросались купюрами, гремели лезгинкой. Разве что из пистолетов не палили. Невесту на свадьбе не видели – так велят горские обычаи, и нам, Фединым друзьям, ее представили гораздо позднее. Лично я впервые познакомился с ней, когда у молодых уже родился первенец. Хорошо помню ту первую встречу. Звали ее Мадина. Юная, застенчивая и совершенно не похожая на девушек нашего круга. Лицо своеобразное и по-своему симпатичное, но строгое, даже, я бы сказал, грозное. Брови черные-черные, а лоб чистый, белый, и взгляд одновременно смущенный и любопытный. Ни дать ни взять лермонтовская Бэла. Держалась она тихо, с оглядкой на старших женщин, но чувствовалось, что по характеру она тихоней не была – все слышала и все подмечала. Мы были на каком-то торжестве, за столом стоял шум и гам, говорили тосты, смеялись шуткам, и я заметил, что она не пропускает ни слова и, хоть и молча, участвует во всем. По лицу ее то и дело пробегала улыбка, и этой улыбкой она, пожалуй, и запомнилась мне больше всего. На мгновенье она вспыхивала, открывая ряд блестящих зубов, и все лицо ее менялось – озарялось, светлело и становилось по-настоящему очаровательным, но в следующую секунду она, словно пугаясь своего смеха и не позволяя себе расхохотаться вслух, смыкала губы, опускала взгляд, и к ней возвращалась ее обычная кавказская суровость – не девушка, джигит! Потом мы как-то оказались рядом и перекинулись парой слов, и я неожиданно обнаружил, что она все обо мне знает – вероятно, по рассказам Феди. Я, было, растерялся, но она не дала мне смутиться, живо подхватила беседу и заговорила о книгах – знала ведь, что я пишу! – и тут поразила меня сильнее прежнего. Со знанием дела рассуждала о писательстве и о современных новинках, а когда я поинтересовался, откуда ей все это известно, ответила, что с детства любила читать и чудом уговорила отца разрешить ей поступать на филфак местного университета. «Меня на лекции братья за ручку водили до самого пятого курса, – со смехом сказала она, осветив меня своей улыбкой, – но это того стоило». Я еще подумал тогда, что Федя здорово привирает, выставляя себя жертвой обстоятельств. Жена у него совсем не дура. С ней есть о чем поговорить, и у нее отличное чувство юмора. А уж в ее улыбку и подавно легко было влюбиться.

Больше я, кажется, ее не видел. Вскоре после рождения первого сына она родила второго и, по их обычаям, все время находилась дома. Я же подолгу бывал в путешествиях, и, когда по возвращении мы встречались с друзьями, Федя ни разу не брал ее с собой. Нас это уже не удивляло. Мы привыкли, что Федина семейная жизнь едет по каким-то другим рельсам. В его семье мужчины казались хозяевами положения, женщины держались обособленно и смирно, и невозможно было до конца понять, как они живут в самом деле. На третьем году Фединого брака вдруг грянул скандал – жена прознала о его романе. Она взяла детей и уехала к родне – неслыханный жест, поставивший под угрозу репутацию Магомеда Магомедовича и всей фамилии. В их роду никто не разводился. Тут же вмешались родственники с обеих сторон и уговорили ее вернуться. Федя получил от отца нагоняй. Хотя по их нравам женатый мужчина обычно все еще обладает определенного рода свободой, он все же обязан ограждать семью от унижений. Общими усилиями обставили все так, будто Мадину настиг кризис (она не могла привыкнуть к Москве и скучала по родным, а еще хотела работать), и сошлись на том, что Федя выпишет из аула родственницу для помощи с детьми, а свекор устроит невестку на работу. Так и поступили, и в семье снова воцарился покой. Федя отвез жену сначала на Сейшелы, а затем в Париж – закрепить мир и купить Мадине новую одежду. Как-никак она начинала карьеру. С тех пор они больше не ссорились, во всяком случае, никто ничего об этом не слышал. А Федя раз и навсегда поделил своих приятелей на семейных и холостых и никогда их не смешивал. Все знали, что романы он заводил по-прежнему легко и всякого рода девицы вились вокруг него, как и раньше. Гадали, известно ли об этом его жене, и сходились на том, что, вероятней всего, известно. Задавались следующим вопросом – как же она справляется с многочисленными увлечениями мужа? И тут уже не находили единодушного ответа. Расспрашивали, бывало, Федю, но он только отмахивался, мол, что в этом такого? Ясно было, что он не видит здесь никакой проблемы и чувствует себя отлично.

Я не видел Мадину несколько лет и, когда наконец увидел, едва ее узнал. Из застенчивой девушки Востока она превратилась в уверенную в себе молодую женщину, общительную и остроумную. Волосы отрезала, встала на каблуки, черное одеянье сменила на брючный костюм цвета африканского фламинго и выглядела очень современно. Я ни за что бы ее не узнал, если бы мне не сказали заранее, что Федя будет с женой. Правда, в ней появилась какая-то основательность, тяжеловесность. Присущее ей обаяние совсем исчезло. Черты лица как будто огрубели, и взгляд теперь был увесистый, прямой, как будто каждого из нас она в чем-то подозревала. А та улыбка… ее не стало. Улыбалась она теперь вежливо, как все. Смотрела на нас с радушием, но в глазах ее читался холодок и некоторая отстраненность, как будто она говорила нам – никому из вас я больше не верю. Я невольно поймал себя на мысли о том, что о Фединых похождениях ей хорошо известно и что, должно быть, нас, его друзей, она всех до одного считает его сообщниками и ненавидит всей душой. Однако она ничем себя не выдала. Мастерски отыграла роль преданной супруги и, прощаясь, звала всех к себе в следующий уикенд. С Федей они производили впечатление одной из тех пар, что ведут светский образ жизни и держатся на людях вместе, а внутри каждый живет сам по себе. Чем жил Федя, мы все прекрасно знали, а вот о ней не было известно ничего. Разве только, что, благодаря свекру, она занимала какой-то пост в одной из его компаний и по-прежнему была образцовой матерью для сыновей – дети для нее всегда стояли на первом месте. Знакомые дамы диву давались ее выдержке и не могли дождаться, когда случится взрыв – и в самом деле, не может же женщина вечно терпеть такое?! Но она сумела всех удивить. Накануне пятидесятилетия мужа Мадина родила ему дочь. На своем юбилее Федя сиял как медный грош, как будто говоря нам всем – ну что, видали? Накось выкуси! И все снова были вынуждены признать – жизнь всегда относилась к Феде с особой благосклонностью. Кое-кто восхищался мудростью Мадины, по всей видимости, намеревавшейся таким образом закрепить свои позиции и сохранить брак вопреки пересудам. Кто знает, быть может, она надеялась, что появление на свет третьего ребенка изменит Федю, но этого не произошло. Рождение дочери не поставило точку в его похождениях – от души попраздновав, он укатил в отпуск без семьи и неделями пропадал вне дома, предоставляя жене самой управляться с малышкой.

– Женщины это обожают, так зачем я буду им мешать? – снисходительно говорил он, закуривая сигару где-нибудь на средиземноморских пляжах.

Говорили, Мадина и правда не могла надышаться на дочку, с рук ее не спускала и баловала так, как нельзя было баловать сыновей. Я как-то видел их девочку – настоящая куколка, розовощекая и жизнерадостная. Это было на праздновании дня рождения нашего общего друга. Где-то в середине вечера у ресторана, где мы сидели, остановился Гелендваген. Я как раз вышел в холл, отвечая на телефонный звонок, и видел, как водитель привычным движением взял на руки девочку, одетую во все розовое, и понес ее в ресторан. Навстречу им в холл выбежала Мадина. Нужно было видеть, с какой нежностью она опустилась на колени перед дочерью, вглядываясь в ее личико и расспрашивая о чем-то. Девчушке тогда было года два, и она вовсю уже болтала – бойко, смешливо, приводя в восторг всех, кто ее слышал. Водитель, тот самый Айса, стоял рядом. Мадина обращалась то к девочке, то к нему, вместе они что-то обсуждали, и по их разговору я понял, что он привез ей дочку, чтобы она могла увидеться с ней до того, как ее уложат спать. В эту минуту девчушка что-то произнесла, состроив смешную гримасу, отчего оба взрослых издали возглас удивления, а потом все трое рассмеялись. Вот тут-то я и увидел прежнюю улыбку Мадины. С этой улыбкой она прижала к себе дочь, и с этой улыбкой, все еще стоя на коленях, посмотрела снизу вверх на Айсу, которому, по всей видимости, вверяла самое дорогое, что у нее есть.

Казалось, у них с Федей все шло, как прежде, и тем неожиданнее оказался потрясший семью скандал и решение Феди обнародовать свое новое увлечение. Пожалуй, никто не удивился бы, если бы топнула ногой Мадина. А тут Федя, папенькин сынок, палец о палец не ударивший ради благополучия семьи, раскапризничался и захотел, видите ли, новую игрушку. Семья высказалась однозначно: видя, что попытки урезонить Федю на этот раз ни к чему не привели, вся родня в лице Магомеда Магомедовича встала на сторону невестки. Все знали, как Магомед Магомедович любит внуков. Он скорее согласится распрощаться с сыном, чем позволит случиться чему-то, что хоть как-то ухудшит жизнь подрастающих отпрысков. Его слово – закон, а потому все в доме, от мала до велика, выступили единым фронтом. Федя остался один на один со всем внушительным семейством. Единственный, чье мнение никому до сих пор не было известно, это Мадина. Никто не знал, что думает она, на что надеется. Даже Федя. Он и раньше не слишком беспокоился об этом, а сейчас, окрыленный новой страстью, он весь отдался чувствам и думать ни о чем не мог. Наверно, он наделся, что все как-нибудь утрясется. Что отец все устроит. Что Мадина пообижается на него, как положено, и примет все как есть. Но она словно бы и не обижалась. Во всяком случае, не показывала виду. Посещала мероприятия под руку с мужем и стойко держала лицо. За ее спиной шептались, а она и бровью не вела. Как будто ее это не касалось. «Кавказский характер», – говорили о ней и неодобрительно качали головой. Пора бы уж показать кузькину мать этому подлецу! Пора бы поставить его на место! А Мадина такая сдержанная, такая покорная – как будто все еще живет в горах. И все еще боится мужа.

– Ты почему не на Сардинии? – спросил я, как только Федя появился в ресторане и мы обнялись. Как я и думал, он пришел один, и по лицу его было ясно, что что-то стряслось.

– Да ну, – он махнул рукой, – мне вообще не до Сардинии. Все намного хуже.

Он хотел встретиться со мной, чтобы поговорить, так что мы заказали еду и сразу перешли к делу.

– Мадина, – сказал он.

Что ж, этого можно было ожидать. Наверно, она наконец высказалась. Не хочет развода?

– Пффф… Если бы!

Федя мученически ухмыльнулся и выдавил:

– Не поверишь. Замуж собралась.

Вот это да. Неожиданно.

– Это еще полбеды. Знаешь, за кого?

Он нервно повернулся, чтобы достать из куртки сигареты, и, не заметив официанта за спиной, сшиб локтем поднос. Грохнула об пол посуда. Вокруг нас засуетились, и в этом шуме Федя проорал мне через стол:

– За Айсу! Ты представляешь? Да, да! За него! За моего слугу! Вот у меня такое же лицо было, когда она мне это сказала!

Оказывается, накануне его отъезда к нему подошла Мадина, со словами «нужна твоя подпись» увела его в кабинет и сунула по нос ошарашенному Феде бумаги на развод. Тут выяснилось, что ей все давно известно – и о его новой пассии, и об их планах.

– Хочешь жениться на ней, женись. Но сначала подпиши.

– Но зачем, – не понимал Федя, – зачем нам сейчас разводиться?

У него и самого, конечно, появлялись мысли о разводе, но он еще не обдумывал это всерьез и совсем не ожидал, что первой произнесет это слово Мадина.

– Я тоже замуж выхожу!