– Наняли меня, – рассказывал извозчик, – два каких-то не то мещанина, не то купца ехать на Рижский проспект за тридцать копеек, я и повез. Они песни поют. Только мы с седьмой роты въехали на погорелые места, они вдруг и притихли. Я поглядел: они что-то шепчутся. Страх меня забрал. Вспомнил я про убийц и замер. Кругом ни души, темень. Я и завернул было коня назад. А они: «Куда? Стой!» Я – по лошади. Вдруг – хлясть! У меня на шее петля, меня назад тянут, а в спину коленом кто-то уперся. Тут я и потерял сознание…

– А в лицо не помнишь их?

– Где же? Договаривались, а мне и невдомек!

– Возвращался от кума с сочельника, – рассказывал другой. – Надо было мне свернуть с канавы в Тарасов переулок. Я свернул, но тут на меня напали двое. Сила у меня есть – я стал отбиваться. Один из них крикнул: «Накидывай!» Тут я почувствовал, что у меня на шее петля, а потом запрокинули меня, и я обеспамятовал…

И опять: в лицо признать никого не может.

Граф Петр Андреевич Шувалов, бывший тогда Петербургским обер-полицмейстером, отдал строгий приказ разыскать преступников.

А тут еще грабители.

Вся полиция была на ногах, и все метались без следа, без толка. Я весь горел от этого дела. Потерял и сон, и аппетит. Не могут же скрыться преступники, если их искать как следует? И я дал себе слово: разыскать их всех до одного, хотя бы даже с опасностью для своей жизни.

Как было известно, кроме лошади и саней, убийцы грабили жертву донага, поэтому должны были куда-то сбывать награбленное, а оно было типичным – извозчичье. И я решил в разные часы утра и вечера бродить и искать на Сенной, на Апраксином, на Толкучем, пока не найду или вещей, или продавцов.

Как было известно, кроме лошади и саней, убийцы грабили жертву донага, поэтому должны были куда-то сбывать награбленное, а оно было типичным – извозчичье. И я решил в разные часы утра и вечера бродить и искать на Сенной, на Апраксином, на Толкучем, пока не найду или вещей, или продавцов.

С этой целью с декабря 1856 года каждый день я наряжался то оборванцем, то мещанином, то мастеровым и шатался по известным мне местам, внимательно разглядывая всякий хлам. Дни шли, не принося результатов. Келчевский, посвященный в мои розыски, каждый день жадно спрашивал меня:

– Ну, что?

И каждый раз я уныло отвечал ему:

– Ничего!

Хотя и было что. В это время грабители были почти уже все переловлены, и я помогал в розыске вещей, но об этом позже.

И вот однажды, а именно 30 декабря 1856 года, я сказал ему:

– Кажется, нашел!

– Как? Что? Кого? Где? – оживился он.

Но я ничего ему не ответил, потому что сам знал еще очень мало.

Дело было так. По обыкновению, я вышел на свою беспредметную охоту и вечером 29 декабря. Я медленно шел, переодетый бродягой, мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в Малиннике, когда меня обогнали двое мужчин, по одежде мастеровых.

Один из них нес узел, а другой ему говорит:

– Наши уже бурили ей. Баба покладистая…

Словно что толкнуло меня. Я дал им пройти и тотчас пошел за ними следом. Они шли быстро, видимо избегая людей, а для меня, с моей опытностью, было ясно, что они несут продавать краденое. Недолго думая я нащупал в кармане свой перстень с сердоликом и решил проследить этих людей до конца.

Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома Дероберти. Из-под ворот они вышли на двор и пошли в его конец, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения. Идти за ними было ненужным риском. Место, куда они направились, я уже знал. Там, в подвале, сдавая углы, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого. Знала она и меня не по одному делу, и я даже пользовался у нее расположением, потому что всегда старался не вводить ее в убытки, отбирая краденое, а устраивал так, что пострадавшие лица выкупали у нее вещи за малую цену.

Ждать мне пришлось недолго. Минут через 15–20 вышли мои приятели, но уже без узла. Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, чтобы лучше разглядеть его лицо. Он выругался и отпихнул меня, но мне этого было уже достаточно для того, чтобы я узнал его в тысячной толпе. Я перешел на другую сторону улицы и стал следить за ними. Они зашли в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.

Один спросил:

– Ночевать где будешь?

– В Вяземке, – ответил другой.

– На канаву не пойдешь?

– Нет. Там Мишка! Ну его! А ты?

– Я тут… с Лукерьей!

Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в то время трущобы, и распрощались.

Я тотчас вернулся в дом Дероберти и вошел прямо в квартиру Никитиной. За некрашеным столом она пила чай, со свистом втягивая его с блюдца. Взглянув на меня, она безучастно спросила:

– Что, милый человек, надо?

Я невольно засмеялся:

– Не узнала?

Она оставила блюдце и всплеснула руками.

– А вот те Христос, не признала, ваше благородие! Вот обрядились-то. Диво! Ей-богу, диво!

– За делом к тебе, – сказал я.

Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь.

– Что прикажете, ваше благородие?

– У тебя сейчас двое были, вещи продали, – сказал я. – Покажи их!

Она кивнула головой, беспрекословно подошла к сундуку и раскрыла его. Я задрожал от радостного чувства, когда она вытащила и показала мне вещи. Это были довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой! Чего лучше? Предчувствие меня не обмануло: я напал на след! Но затем наступило разочарование.

– Пятерку дала, – пояснила мне равнодушно Никитина. – Али краденые?

– Другое-то разве несут к тебе? – спросил я. – Ну, вещи пока что пусть будут у тебя. Только не продавай их. А теперь скажи, кто тебе их принес?

Она подняла голову и спокойно ответила:

– А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!

– Может, раньше что приносили?

– Нет! Эти в первый раз.

– А в лицо их запомнила?

Она отрицательно покачала головой:

– И в лицо не признаю. Один совсем прятался, в сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в голову не приходило их разглядывать!

Я смущенно вздохнул:

– Ну, так пока что хоть вещи побереги!

И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому. Несомненно, я напал на след; я знал это, но вместе с тем у меня в руках еще не было никакого материала. Тем не менее я решился арестовать этих людей и стал их выслеживать.

В то время пока я выслеживал свою дичь, двое надзирателей Нарвской части арестовали двух человек по подозрению. Так, 4 января 1857 года вечером шли они по Обводному каналу и вдруг слышат, как двое мужчин, нанимая извозчика к Калинкину мосту, говорят ему:

– Только вези нас непременно через погорелые места!

Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин. Прач возликовал. «Самих убийц за ворот ухватили!» – говорил он, пыхтя от волнения. Но мужчины оказались непричастными к преступлениям: один был сапожным подмастерьем, другой – сидельцем из лавки, и ехали они к знакомым женщинам.

Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин.

– А наказывали мы ехать через погорелые места от храбрости. Сказывали, что там опасно, ну, а мы так ничего себе, слава богу… – объяснили они, показывая свои кулаки, и их отпустили.

Прач выругал надзирателей и надулся, а тут, словно ему в упрек, 7-го числа я арестовал своих молодцов, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.

Келчевский взялся их допросить.

Один из них, рыжий здоровый парень с воровской наглой физиономией, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой – любимским мещанином Иваном Григорьевым. Они заявили, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили. Уперлись на этом, и конец. Мы их посадили. Я занялся проверкой паспортов, но там все в порядке. Вызвали Никитину, та или из боязни, или вправду, только не признала ни того ни другого.

А между тем во мне уверенность, что это именно одни из «душителей», была так крепка, что это передалось и Келчевскому, и тот продолжал держать их в тюрьме.

Время шло. Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты сидели, и Келчевский также безуспешно разговаривал с ними. Убийства с удушением продолжались. Я уже начал падать духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.

Я уже выше упоминал про шайку грабителей, действовавшую в это же время в Петербурге. Она состояла всего из шести человек, и тому же Келчевскому было поручено производить по этому делу дознание. Я никогда не упускал случая присутствовать при его беседах с преступниками, если у меня выпадало свободное время. Он тоже, в свою очередь, никогда не отказывал мне в этом, и должен сказать, что если впоследствии, уже будучи начальником сыскной полиции, я умел добиваться признания там, где мои помощники совершенно терялись, то этим я целиком обязан Келчевскому. С десяти слов он умел поставить допрашиваемого в противоречие с самим собой, загонял его, совершенно сбитого с толку, в угол и добивался, наконец, правдивого рассказа.

Так и тут. Разоблачение шайки происходило быстро: роли каждого определялись тотчас, преступления устанавливались, вещи отыскивались.

В тот раз, о котором я повествую, он допрашивал Крюкина, старого рецидивиста. Окончив допрос, он вдруг сказал ему:

– Плохо твое дело, я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и ты нам помог…

Лицо Крюкина оживилось надеждой.

– Вам, ваше благородие?

– Где, с кем сидишь?

– Нас много. Восемь!

– А Иванов с тобой?

– Душитель-то?..

Я чуть не подпрыгнул, но Келчевский сохранил полное спокойствие. Он кивнул и сказал:

– Он самый! Дознай от него, скольких он удушил и с кем…

Крюкин покачал головой:

– Трудно, ваше благородие! Действительно, говорил, что душит и вещи продает, а больше ничего. Мы его даже спрашивали: «Как?» А он выругался и говорит: «Я шутил». Ребята сказывали, что знают его, ну а как и что – подлинно никто не знает.

– Ну, а ты узнай! – сказал Келчевский и отпустил его.

– Значит, наша правда! – воскликнул я, едва грабителя увели.

Келчевский засмеялся:

– Наша! Я давно это чувствовал, да конца веревки в руках не было. А теперь все дознаем!

– Вызвать Иванова?

– Непременно! – И он тотчас написал приказ, чтобы ему отпустили из тюрьмы Иванова.

Через полчаса перед нами стоял этот Иванов. Нагло улыбаясь, он отвесил нам поклон и остановился в выжидательной позе.

– Ну, здравствуй, – сказал ему ласково Келчевский. – Сидеть еще не надоело?

Этот допрос происходил 2-го апреля, и, значит, Иванов сидел без малого три месяца.

Он передернул плечами.

– Известно, не мед, – ответил он. – Ну, да я думаю, что господа начальники и смилостивятся когда-нибудь.

Келчевский покачал головою:

– Вряд ли! Суди сам: Петров говорит, что ты душил извозчиков, а я тебя вдруг отпущу!

– Петров?! Ах, он… – воскликнул Иванов.

– Что Петров, – продолжал Келчевский. – И ты сам говорил то же…

– Я?!

– Ты. Крюкину говорил, Зикамский и Ильин тоже слышали. Хочешь, позову их?

– Брешут они. Ничего я такого не говорил.

– Позвать?

– Зовите. Я им в глаза наплюю…

– А что от этого? Все равно сидеть будешь, поймаем еще двух, трех. Поверь, они дураками не будут. Все тебя оклевещут. Благо уже сидишь. Петров-то все рассказал…

Иванов стал горячиться:

– Что рассказал-то? Что?

– Сказал вот, что вещи продавали…

– Ну, продавали. Что еще?

– Что ты душил…

– А он? – закричал неистово Иванов.

– Про себя он ничего не говорил. Ты душил и грабил, а продавали оба, – спокойно ответил Келчевский.

– Он так говорит! – тряся головой и сверкая глазами, закричал Иванов. – Ну так и я тогда! Пиши, ваше благородие! Пиши! Теперь я всю правду вам расскажу.