Старый дом (страница 2)
– Да там не просто пакетик был, – пояснила Надя, – а обрезанная упаковка из-под кефира, завязанная в какой-то подозрительный целлофановый кулёчек.
– Аха-ха! – уже открыто рассмеялась мама.
– Слушай, это было что-то с чем-то! – принялась делиться впечатлениями Надя, радуясь возможности поднять родительнице настроение. – «Может, – говорит, – ты селёдочки хочешь?» И подсовывает мне это под нос, и как давай его развязывать. Мне прямо страшно стало.
Мама упивалась смехом, на глазах её выступила влага.
– Тебе смешно, – продолжала Надя с улыбкой, – а я как можно деликатнее попросила бабушку пакетик не развязывать. От греха подальше. Мало ли, что бы там ожило.
– Ох, уж эта бабушка, – утирая выступившие слёзы полотенцем, хихикала повеселевшая хозяйка. – Она, когда ко мне приходит, постоянно с собой какие-нибудь недоеденные кусочки приносит. Я её спрашиваю: «Зачем?». А она мне: «Если я не принесу, они испортятся». Так и ходит по селу с тележкой полной всякой всячины.
– Да уж, – пробормотала Надя, допивая чай. – И обидеть не хочется, и рисковать здоровьем тоже.
Мама, смешно похрюкивая, слила в раковину остатки остывшего напитка. А Надя всё никак не могла остановиться и вспоминала:
– Она ещё пыталась меня уговорить селёдку с собой взять. Я как представила, что в забитом автобусе раскрываю упаковку из-под кефира, достаю оттуда селёдку и начинаю есть, распространяя «аппетитные» запахи на весь салон, так прямо и видела, как на ближайшем повороте меня высаживают, и дальше я иду пешком с этой самой селёдкой за шиворотом!
– Аха-ха! – заливалась мама.
Надя смотрела в светящиеся жизнью глаза матери и мечтала запечатлеть в памяти каждую морщинку на родном лице, остановить время и заставить его повернуть вспять. Она ещё долго вспоминала забавные моменты, ловя мамин смех и впитывая его всем телом, каждой клеткой и каждой частичкой своей души.
4
– Слушай, а что это на тебе надето? – скептически оглядев дочь с ног до головы, недовольно спросила родительница.
Чай был выпит, конфеты съедены, пиалы с вареньем опустели. Время неумолимо бежало вперёд, отсчитывая часы, проведённые вместе, и оставляя светлые мгновения встречи позади.
– Ну, ма-ам, – протянула Надя, искренне надеясь, что та не станет в очередной раз предлагать что-нибудь из семейного гардероба, в котором имелись вещи, оставшиеся ещё от прабабушки, как делала это всякий раз, когда дочь приезжала в этот старый родительский дом.
– Слушай, – взгляд матери загорелся от пришедшей ей в голову идеи. – У меня такое платье есть, сейчас тебе принесу! Как раз твой размер! И расцветка наша!
Не успела Надя оглянуться, как топот торопливых маминых ног уже раздавался где-то в соседней комнатке.
– Ой не-ет, – тяжело вздохнула она, вымученно проводя ладонями по лицу и уже понимая, что от примерки ей совершенно точно не отвертеться.
Расстраивать маму она не хотела, потому нехотя встала из-за стола, медленно повернулась и поплелась в комнату, примыкающую в кухне.
Ровный мягкий свет высокого окна освещал нехитрое убранство комнатки. Узкая кровать у стены соседствовала с приземистым бельевым шкафом, ютившимся за дверью. У окна стоял рабочий столик, и на нём всё ещё стояли коробочки и шкатулочки, в которых что-то поблёскивало и кололось. А рядом удобное с широкими деревянными подлокотниками кресло, сидя в котором мама любила вязать. На подоконнике за ситцевыми занавесками стояло несколько иконок, покрытых тонким слоем пыли.
– Да ты успокойся, – довольно проговорила мама откуда-то из недр платяного шкафа, в который зарылась с головой.
Этот небольшой на вид предмет мебели удивительным образом вмещал огромное количество одежды. Роясь там, мама продолжала успокаивать дочь:
– Я бы тебе свою одежду не дала, сама знаешь. Это сестра твоя мне оставила, так что, вполне можно надеть.
С победной улыбкой она извлекла на свет какое-то платье и всучила дочери:
– На!
Через несколько минут неуютных переодеваний Надя взглянула на себя в зеркале на дверце шкафа и с удовольствием отметила своё внешнее сходство с матерью: тот же разрез глаз, цвет волос, даже фигуры у них были одинаковые. Недаром все знакомые и родственники заверяли в один голос, что она очень похожа на маму в молодости. И неудивительно, что та каждый раз пыталась подсунуть Наде что-нибудь из одежды, хотя дочь уже давно выросла.
– Нет, это я точно не возьму, – категорично заявила гостья, разглядывая собственное отражение в выцветшем «нечто».
– Ну да… что-то не то, – встретившись взглядом с дочерью в зеркале, родительница нехотя согласилась. – Может, хотя бы брюки посмотришь? Они как раз летние.
Примерку прервал тонкий, едва различимый далёкий звон, точно колокольчика. Звон смешался с трелью телефона.
– Ой, погоди, на звонок отвечу, – засуетилась мама, озираясь в поисках маленькой «Нокии», нещадно голосящей на весь дом. На последних секундах она успела принять вызов и сказать: – Привет! – и тут же, прикрыв трубку ладонью, шёпотом поделилась: – Это брат звонит.
– Передавай привет, – также шёпотом попросила Надя.
Мама с улыбкой кивнула и спросила в трубку:
– Ну что, заедешь сегодня? Чайник ставить? А у меня Надя в гостях…
Дочка улыбнулась. Дядя был поздним ребёнком, младше мамы почти на двадцать лет, и так получилось, что, когда родилась Надя, разница в возрасте у малышей была небольшой. Через несколько лет появилась Надина сестра Светлана, и они – шкодливая троица – росли вместе. Все выросли, дороги их разошлись, но крепкая родственная связь осталась.
Чтобы не мешать разговору, Надя тихо переоделась в прежнюю одежду, убрала лишнее в платяной шкаф и вернулась на кухню.
Солнце уже разлилось золотом по всему небу, окрасив облака, незаметно подкрадывался вечер. Время недолгой встречи подходило к концу. Дочь принялась наводить порядок на кухне. Чашки помыла и, перевернув на салфетку, оставила на столе, как и в прошлый свой приезд.
Поговорив с братом, мама вошла вслед за дочерью в кухню.
– Ладно, мам, – с улыбкой, стараясь не показывать затаившуюся в голосе грусть, сказала Надя. – Мне пора.
– Посидела бы ещё, скоро, глядишь, и брат приедет… – прошелестел медленно тающий голос за её спиной.
Надя знала, что никто не приедет…
– Я к тебе потом ещё заеду. Люблю тебя, – тихо ответила она. – И… скучаю. Очень.
Старый дом ответил ей тишиной. Вокруг всё также стояла покрытая слоем пыли мебель. Радио уже много лет молчало. Солнечный свет, едва проникающий сквозь старые, выцветшие за годы занавески больше не грел, потускнел, сделался прохладнее. Ветер бился в прикрытые ставни на окнах.
Дяде было всего сорок пять, когда ему навстречу откуда ни возьмись выехал грузовик. Водителя фуры позже признали виновным.
Мама умерла тут, в старом семейном доме. Она ушла тихо, сидя в своём кресле, в котором любила заниматься рукоделием, одетая в тёмно-синее платье с вышивкой из полевых цветов.
Дом ещё жил, бережно храня искорки родных душ. На старых, пожелтевших от времени фотографиях всё ещё светились улыбки, давно заблудившихся в воспоминаниях людей: дядя, дедушка с бабушкой, дальние родственники, которых Надя совершенно не помнила, и мама.
Родительская суббота медленно тлела в лучах закатного солнца.
Перед тем, как закрыть тяжёлую дверь и уехать домой, гостья огляделась, мысленно возвращаясь в ставший прошлым день, как они сидели на кухне с мамой и смеялись, солнце согревало комнату, а воздухе разливался аромат свежезаваренного чая. Надя всё ещё чувствовала вкус вишнёвого варенья на языке.
Это был хороший день, наполненный светом памяти и любовью…