– Мадам, я предполагаю, у вашей дочери эпилептический припадок, – неуверенно говорит врач. – С ней раньше бывало подобное? Теряла сознание? Вела ли она себя странно? Не было ли в последние сутки нервной перегрузки, ссор, потрясений?

Заплаканная Вероника молча качает головой.

– Зрачки одинаково реагируют на свет, симптомов кровоизлияния в мозг нет. Я не нашёл на её голове никаких следов ушиба. Рана на ладони выглядит странно, но, скорее всего, девочка схватилась за что-то острое, падая. То, что мы видим, – судорожный синдром. Это порождение взбудораженного мозга. Я дам вашей дочери хлороформ, это погасит возбуждение в мозгу и уберёт припадок.

Врач выходит, оставив Веронику с дочерью наедине. Та поглаживает Амелию по напряжённой руке, шёпотом просит:

– Доченька, ты только не бойся. Я с тобой, тут тебе помогут. Как только ты поправишься, мы поедем домой.

Хлороформ действует быстро. Девочка умолкает, тело её расслабляется, руки несколько раз мелко вздрагивают, и она погружается в сон.

– Лекарство действует около двадцати минут, но я бы не советовал будить её. Пусть спит, сколько нужно, – наставляет Веронику врач. – Как проснётся, я её осмотрю и, скорее всего, отпущу вас домой.

Молодая женщина кивает, не сводя с Амелии испуганных глаз.

– Месье… Может быть, это и не связано, но… Две недели назад моя дочь нашла мёртвую птицу. Не курицу, нет. Говорит, птица ударилась об окно её комнаты и упала. Я бы не поверила, но мне пришлось трупик самой убирать. Дочь его не касалась.

– Мадам, такого не может быть! – удивлённо восклицает доктор. – Разве что разморозили эмбрион и вырастили птицу, которая вылетела и… Нет, слишком сложно и абсурдно.

– Но это было. Я положила её в пластиковую коробку и отдала нашему работнику. Он должен был отвезти её в полицию.

Доктор разводит руками:

– Я не знаю, чем болеют птицы. Крысы, кошки – да, это живой источник инфекции. Но птица, способная вызвать эпиприступ… Нет, мадам. Нет и ещё раз нет. Это не связано.

– Тогда с чем это связано?

– Увы, не могу знать. Возможно, сама мадемуазель нам что-то расскажет, когда проснётся. Мадам…

– Бойер. Я Вероника Бойер, а дочку зовут Амелия.

– Очень приятно. Люсьен Шабо. – Доктор отвешивает Веронике лёгкий поклон. – Мадам Бойер, я буду в приёмном покое, это третья дверь от вас слева. Когда проснётся Амелия, просто позовите меня.

Врач возвращается в свой кабинет, где его уже ожидает Жиль. Переминается с ноги на ногу в углу, разглядывая свои запылённые башмаки.

– Простите, месье, – хрипловатым от волнения голосом начинает Жиль. – Моя племянница… Её должны были к вам привезти с мамой. Амелия, месье.

Доктор Шабо указывает Жилю на скамейку напротив своего стола:

– Присаживайтесь, юноша. Я дал вашей племяннице лекарство, от которого она спит. Надеюсь, проснётся она прежней здоровой девочкой. Мы поговорили с мадам Бойер, и я сделал вывод, что малышка просто перенервничала.

– А это может быть что-нибудь другое? – осторожно спрашивает подросток.

– Вероятно, но…

– Месье Шабо! – слышится из коридора. – Срочно поднимитесь в послеродовую! Кровотечение!

– Прошу меня извинить, – поспешно извиняется врач и почти бегом покидает кабинет.

Жиль выходит в коридор, усаживается на корточки у стены. Пока он домчался сюда, взмок до нитки. Футболка теперь благоухает потом, спину остужает холодная бетонная стена, дыхание никак не выровняется. И что самое неприятное – он никак не вспомнит, что заставило его нестись по коридорам Университета, расталкивая людей, лезть в оконце на чёрной лестнице и бежать, опережая эхо собственных шагов, меж колоннами Собора. Он точно помнит: что-то стряслось с Амелией. Но кто ему об этом сообщил, память скрывает.

– Так. Соберись, – негромко говорит он сам себе. – Ты сидел, писал ответы на билет. Потом встал, подошёл к профессору… И что? Вот же ж вот…

Мимо Жиля проходит медсестра, неодобрительно косится на него, он поспешно здоровается. Ноги затекли, приходится встать, походить туда-сюда по коридору. Издалека доносится бой часов: то ли три, то ли уже четыре. Из палат в конце длинного коридора появляются люди в пижамах, бредут к выходу – видимо, на прогулку в больничный парк. Жилю становится тревожно и неуютно. «Вот уж куда точно не хотел бы попасть», – хмуро думает он.

Не даёт покоя сказанное врачом: «Малышка просто перенервничала». Жиль уверен, что нервы Амелии крепче камня. И она способна довести до полного изнеможения кого угодно, при этом ничуть не устав сама. «Перенервничала» – это точно не про веснушку. Значит, месье Шабо неправ.

«Неужели всё дело в птице? – холодеет от догадки Жиль. – Откуда она взялась, почему умерла? Надо врачу сказать, вот так вот!»

Время идёт, а доктор всё не возвращается. Долговязый подросток слушает песни своего пустого желудка, думает о том, что отец Ксавье тоже места себе не находит от волнения и ждёт, ждёт…

Что-то светлое мелькает на границе зрения, заставляя Жиля повернуться.

– Веро? – окликает он.

Сестра стоит на пороге палаты, комкая в руках шарф, – растерянная и счастливая.

– Жиль! И ты тут… Проснулась! Она проснулась!

И в подтверждение её слов по коридору разносится недовольный вопль:

– Отвяжите меня немедленно! Я благородная дама, и я хочу писать!!!

III
Правила игры

– Мадемуазель Амелия! Прошу к столу, моя дорогая!

Ганна по пятому разу обходит комнаты, заглядывает под столы, за шкафы, с кряхтением опускается на колени и смотрит под кроватями. Тщетно. Юная озорница спряталась и, наверное, хихикает над немолодой нянькой, сидя в укрытии. Обед стынет, разогретый третий раз за последние полтора часа.

– Моя бесценная деточка, мама будет вами очень недовольна! – умоляюще кричит Ганна, выглядывая в окно: вдруг Амелия играет в саду?

Вот же повезло: третий день как мадам Бойер ездит на работу, а тут раз – и не можешь найти её неугомонную дочь. Нет, Ганна не получит выговор. Вероника слишком её любит, даже голос никогда не повышает. Но когда не можешь отыскать ребёнка, который неделю назад вернулся из госпиталя после странного припадка, это пугает.

– Амелия, миленькая, я сдаюсь! – В голосе няньки слышатся истеричные нотки. – Давайте поиграем во что-нибудь ещё?

Снаружи скрипят, открываясь, ворота. Ганна вздрагивает, прижимает ладонь к безразмерной груди, подхватывает свои многоярусные юбки и спешит к входной двери. Подпрыгивают на бегу десятки переплетённых цветными шнурками тонких косичек. «Если это не малышка – сердце моё этого не выдержит!» – думает несчастная нянька, поворачивая дверную ручку.

Амелия гордо шествует по мощёной дорожке, крепко обнимая толстую большую книгу. На лице девочки торжество и что-то похожее на джем. Ганна приглядывается, щуря глаза: так и есть, джем!

– Мадемуазель Амелия, ну где же вы были? – причитает нянька. – Ваши куклы ходили за мной и плакали…

– У папы, – отвечает Амелия таким тоном, будто речь идёт о соседней комнате. – Мне нужна была книга – и я её забрала. Бабушка кричала, как ты сейчас, и пихала в меня сладкое. Если бы я не удрала, я бы слипнулась.

Девочка скидывает туфли на коврике у двери, убегает на второй этаж и оттуда требует:

– Няня! Чаю!

Ганна с облегчением выдыхает и спешит в кухню. Пока она гремит чайником, возвращается Жиль. Тихо проходит в ванную, запирает дверь, садится на пол и долго сидит, уткнувшись лицом в ладони.

– Месье Бойер? – слышится из-за двери голос Ганны. – Вы дома?

– Да, нянюшка, – отзывается он глухо. – Умоюсь и буду в своей комнате.

Шумит, падая в ванну, вода из старинного бронзового крана. Жиль снимает запылённую одежду, встаёт под ледяной душ, запрокинув голову. Быстро-быстро натирает себя жёсткой мочалкой, оставляя на теле красные полосы. Кожа горит от холода и безжалостного отмывания, мальчишка сопит, стиснув зубы. Когда он вылезает из ванны, не думается ни о чём. Просто дико знобит и хочется скорее согреться.

«Прав отец Ксавье. Ледяная вода – отличное средство от тяжких мыслей», – кутаясь в полотенце, размышляет Жиль.

Он протирает зеркало, всматривается в собственное отражение. Ссадина на скуле поджила, синяк поблёк и почти сошёл. Жиль отводит в сторону мокрую чёлку, разглядывает шрамы. Ещё год назад он не стал бы этого делать и вообще избегал смотреться в зеркала. А потом ему вдруг стало всё равно, как он выглядит. Как после холодного душа.

Одежда неприятно льнёт к мокрому телу. Жиль ерошит волосы полотенцем, вешает его на край ванны. Глубоко вдыхает, медленно выдыхает. Всё. Он дома, здесь надо беречь нервы семьи и не расстраивать никого мрачной рожей. Такие правила игры.

– Вот так вот, – говорит он своему отражению и покидает ванную.

В своей комнате Жиль обнаруживает сидящую за массивным письменным столом Амелию. Девочка что-то тщательно перерисовывает на листок из раскрытой перед ней книги.

– Привет, веснушка, – окликает он её. – Это ты не на моих конспектах рисуешь, случаем?

– А что они просто так лежат? – не отрываясь от своего занятия, парирует Амелия. – Теперь они у тебя красивые. А ещё у тебя в кровати мокрое пятно. Это не я описалась, это чай пролился.

– Откуда чай-то?

– Я валялась. Он пролился, – лаконично поясняет она.

Мальчишка подходит ближе, присматривается к рисунку. Амелия увлечённо возит мелком по бумаге, от старания сопя и морща нос. Поверх остроугольных, пляшущих строчек, написанных рукой Жиля, появляется птица. Чёрное маленькое тело, круглый глаз, острый приоткрытый клюв, ярко-алое оперенье под коротким хвостом… Жиль чувствует, как возвращается озноб. Взгляд словно примёрз к картинке. «Горехвостка», – старательно выводит Амелия крупными кривыми буквами.

– «Гори», – поправляет мальчишка хрипло. – Ты пишешь с ошибкой.

– Это в книге с ошибкой, – качает головой малышка. – Её так зовут, потому что она беду приносит. А не потому, что у неё красная попа.

Жиль берёт со стола книгу, закрывает её, смотрит на обложку, листает глянцевые листы. Фолиант толстый, тяжёлый, слегка тронутые желтизной страницы украшены крупными изображениями птиц. Все они такие разные, и их так много, что трудно поверить в то, что раньше в мире было такое изобилие.

– «Определитель птиц Европы»… Веснушка, откуда это?

– Я забрала из папиной библиотеки, – гордо отвечает Амелия. – Охрана меня пропустила. Зверя не было поблизости, я прошла и унесла книгу. Правда, меня поймала бабушка и…

– Тебе туда нельзя, – строго выговаривает ей Жиль. – Ты что, не помнишь, что судья сказал?

Амелия бросает мелок на пол и обиженно складывает руки на груди.

– Ты противный. Я смелая, через всё Ядро прошла ногами, а ты такой противный. Ты всегда такой, когда ездишь к своей Акеми!

Жиль суёт книгу в ящик стола, задвигает его. Очень хочется сказать воинствующей мелочи что-то резкое, осадить её, но нельзя. Она маленькая, он же почти взрослый. Приходится терпеть. Он вытаскивает из бельевого ящика безразмерную футболку, надевает её, усаживается на подоконник и отворачивается от Амелии. Девочка выжидает пять минут, десять. Переставляет предметы на столе, рассматривает конспекты Жиля, косится на него, надув губы. И наконец не выдерживает: подходит понуро, тянет за край футболки:

– Мне скучно. Поиграй со мной!

– Пойди порисуй, – холодно отзывается он, глядя в окно.

– Я порисовала. Мне надоело, – ноет Амелия.

Жиль лишь пожимает плечами. Девочка горестно вздыхает, берёт с комода чайную чашку, заглядывает в неё, ставит обратно. Залезает на кровать Жиля, сбрасывает на пол подушки и принимается прыгать по ним. Оступается, шлёпается на ковровую дорожку.

– Ай! Я упала в воду! Я утону! – верещит она, барахтаясь и колотя по ковровой дорожке кулаками и пятками. – Спаси меня, пожалуйста!